Алексей Булыгин - Карузо
Тем не менее тенор получал в основном очень высокую оценку профессиональных критиков. Так, Джеймс Ханекер писал: «Некоторые превосходят его в изяществе, как Бончи; Таманьо — мощью голоса; Жан де Решке отличался большим личным обаянием и был лучшим актером. Однако никто, кроме Карузо, не обладает таким изумительно естественным голосом, такой магией лиризма… Можно понять, почему многие люди разных стран хотят быть скорее Карузо, чем президентом Соединенных Штатов или правителем какой-либо страны Европы»[211].
Один из крупнейших пианистов XX столетия Артур Рубинштейн, триумфально дебютировавший в нью-йоркском Карнеги-холле в 1906 году в возрасте девятнадцати лет и сразу ставший знаменитым в Америке, был человеком чрезвычайно разносторонним и не пропускал ни одного значимого музыкального или театрального события. Вскоре по приезде в Нью-Йорк Рубинштейн отправился в «Метрополитен-оперу», где в тот день давали «Аиду», и оставил об этом воспоминания: «Я всегда любил „Аиду“, но полюбил ее еще больше, когда услышал Карузо. У него был самый феноменальный тенор, какой я когда-либо слышал в жизни: необычайно мощный и одновременно мягкий в своем звучании. Мастерское владение дыханием и чудесная фразировка свидетельствовали, что он был не просто певцом, но и музыкантом высшей пробы. Когда он пел волнующую арию, сам звук, сам тембр его голоса вызывали у меня слезы. Только баритон Баттистини, бас Шаляпина и, позднее, сопрано Эммы Дестинн производили на меня подобное впечатление.
Во время антракта меня провели за кулисы, чтобы познакомить с Карузо и с директором оперы господином Конридом. Певец был красноречивым и сердечным неаполитанцем:
— Браво, браво! Я слышал о вашем замечательном успехе, — сказал он, обнимая меня.
(Вероятнее всего, он вообще ничего не слышал обо мне, но мне его слова были, понятно, приятны.) В поздние годы я имел, слава Богу, возможность слушать его чаще, и даже несколько раз мы выступали вместе в концертах.
Генрих Конрид, немец, церемонно принял нас в своем кабинете. Он был необычайно доволен собой и чувствовал себя исключительно важной персоной. Польщенный энтузиазмом, выраженным мной в отношении Карузо, он спросил меня:
— Может быть, вы слышали в последнее время в Европе каких-нибудь хороших певцов?
— Я знаю только одного, — ответил я, — и это гений: русский бас Федор Шаляпин.
Директор с некоторой издевкой рассмеялся:
— Мой юный друг, — сказал он мне по-немецки, — мне известно, что он недурен; но после Эдварда Решке ни один бас не может рассчитывать на успех в Нью-Йорке.
Я не стал спорить; понадобились годы, чтобы Федор Шаляпин завоевал Америку…»[212]
Карузо по-прежнему много внимания уделял работе в студии. К этому времени несколько усовершенствовалась техника звукозаписи — теперь исполнитель пел под аккомпанемент небольшого оркестра. Концерн «Виктор» (одной из компаний которого была фирма «His Master’s Voice») заключил с Энрико очень выгодный для обеих сторон контракт, благодаря которому Карузо впоследствии получил более двух миллионов долларов — немыслимую для других певцов сумму. Английский писатель Комптон Маккензи размышлял: «Мне приходит в голову мысль, кажущаяся неоспоримой, что голос хозяина, к которому прислушивается фокстерьер на этикетке пластинок фирмы „His Master’s Voice“ („Голос его хозяина“) — голос Карузо, так как никто лучше этой граммофонной компании не знает, чем обязан граммофон певцу. Именно распространение этого прославленного голоса сулило граммофону его нынешние достижения. После Карузо, уже в эпоху звукозаписи, ни один тенор не сделал ничего подобного»[213].
В конце сезона 1906 года труппа «Метрополитен» вновь отправилась на гастроли по стране. В Национальном театре Вашингтона, где Карузо 23 марта пел Эдгара в «Лючии ди Ламмермур», а на следующий день — Канио, произошел забавный эпизод. Во время перерыва Карузо стоял у служебного входа и болтал с одним из работников театра. Куда-то ненадолго отлучившись, собеседник Карузо, вернувшись, сообщил, что в холле театра находится президент, который желает поговорить с тенором. Карузо, естественно, подумал, что это розыгрыш, и в шутливой манере ответил, что пусть президент его подождет. Он еще поболтал и вернулся в театр.
«Я вошел в холл и обомлел! — рассказывал Карузо. — В дверях был — как вы думаете, кто? Теодор Рузвельт собственной персоной! Он был в самой обычной одежде. Президент широко улыбнулся и взял меня за руку:
— Мистер Карузо, — сказал он, — я слышал, как вы заняты, так что мне ничего не оставалось, как дожидаться вас!
Что мне было делать?
— Господин президент, — лепетал я…
Больше я не смог найти слов. У меня перехватило сердце. Все это время, пока я, как идиот, болтал у входа, я мог общаться с самим Теодором Рузвельтом!»[214]
Карузо, искренне восхищавшийся американским президентом, попросил у него фотографию с автографом и на следующий день получил большой портрет Рузвельта, подписанный лично ему. Естественно, в прессе известие о знакомстве Карузо с Рузвельтом произвело фурор и вызвало бурное обсуждение.
После Вашингтона труппа «Метрополитен-оперы» посетила Питсбург, Чикаго, Сан-Луис, Канзас-Сити — перед тем, как отправиться к западному побережью. И там турне было прервано неожиданным происшествием.
Семнадцатого апреля состоялось представление «Кармен» в оперном театре Сан-Франциско. Карузо находился в прекрасной вокальной форме (чего нельзя было сказать, кстати, в тот день об Оливии Фремстад, певшей заглавную партию). А рано утром 18 апреля случилась беда — страшное землетрясение, во время которого погибли более трех тысяч человек, а более трехсот тысяч остались без крова.
Родные и знакомые Карузо целые сутки провели в сильном волнении, пока в Европу не пришла весть, что с ним все в порядке. Поскольку тенор был самой колоритной фигурой в труппе «Метрополитен-оперы», слухи, как обычно противоречивые, затронули в первую очередь его. В одной газете утверждалось, что Энрико потерял при землетрясении все костюмы, в другой можно было прочитать, что имущество певца не пострадало. Правда, все сходились в одном: тенор чудом избежал гибели. Родольфо Карузо запечатлел эти ужасные события по воспоминаниям отца:
«Когда отец в ту ночь пришел после спектакля в гостиницу, то сразу лег спать. Проспав несколько часов, он вдруг проснулся (как впоследствии стало известно, это было в 5 часов 13 минут утра). Его кровать ходила ходуном. Подумав, что его будит камердинер, он сказал:
— Мартино, я устал, дай мне поспать.
И он опять заснул. Однако через несколько минут кровать подпрыгнула еще сильнее и на нее упал платяной шкаф с зеркальной дверью. Зеркало разбилось. Папа сел на кровати и увидел, что стены трясутся и с них сыпется штукатурка. Из разорванных труб в комнату хлынула вода, в результате произошло короткое замыкание. Все заискрило. Комната наполнилась запахом горящего каучука. Отец оцепенел. Он сидел на кровати, парализованный страхом. Конечно, он знал, что такое землетрясение — все же он рос рядом с Везувием, слышал о катастрофах в Лиссабоне, на острове Гваделупа. Но тогда он растерялся. Когда страшная вибрация чуть поутихла, он крикнул:
— Мартино! Мартино!
И в ответ услышал:
— Синьор Энрико! Синьор Энрико!
Из соседней комнаты выбежал верный Мартино. Подождав несколько секунд, они быстро побросали в две сумки самые необходимые вещи и ценности и ринулись вниз по лестнице, которая была уже охвачена пожаром. Лифт не работал. Они тащили сумки с одеждой и с ужасом наблюдали, как дым заполняет лестничную площадку. Наконец отец и его слуга оказались на улице. Мартино, переживая за дорогие театральные костюмы, сказал:
— Синьор Энрико, я сбегаю в театр поискать ваши вещи.
Отец остался с сумками один на тротуаре. Вокруг все было в развалинах. То и дело вспыхивали пожары, быстро перекидываясь на соседние дома. Многоэтажная гостиница все еще держалась благодаря стальному каркасу. В ее фасаде были трещины, и вода, бьющая из разорванных труб с каждого этажа, создавала впечатление огромного, низвергающегося каскадом водопада. Еще один подземный толчок наконец прервал доступ воды в здание.
Папа стоял в растерянности, пытаясь понять, что дальше делать. Вместе с несколькими друзьями, присоединившимися к нему, он стал думать, как выбраться из эпицентра землетрясения. Какая-то дама подошла к отцу и язвительно сказала:
— Да уж, синьор Карузо! Не знала, что вулканическое действие вашего Везувия распространяется на такое расстояние!..
Отец в ответ промолчал. Ему было не до шуток. Однако это на несколько секунд отвлекло внимание отца от вещей. Обернувшись, он не поверил своим глазам. Из двух сумок осталась всего одна! Оглянувшись по сторонам, он заметил быстро удаляющегося китайца с косичками, несшего на плече папину сумку, как будто это была его собственная.
