Генрих Фольрат Шумахер - Береника
Хлодомар, вернувшийся в пещеру, смотрел на Мероэ. Когда же девушка приблизилась к нему, танцуя как германские женщины, он вдруг все понял. С диким криком радости он сжал ее хрупкое тело в своих объятиях, покрывая серебристые волосы и синие лучистые глаза безумными поцелуями и твердя одно имя: Вунегильда!
Вунегильдой называли женщину, которую он любил, и тем же именем назван был ребенок, родившийся в далекой родине, под дубами у источника. Волосы Мероэ касались его щек подобно волосам Вунегильды. Из глаз Мероэ глядели на него глаза Вунегильды.
Девушка вздрогнула, услышав свое имя. Черты ее осветились светлой улыбкой, подобно тому, как солнце приветствует первыми лучами лес, охваченный ночной мглой. В глазах засветилось воспоминание, и губы ее повторяли, сначала неуверенно, потом все более твердо, слова песни Хлодомара, той колыбельной песни, которую ее мать Вунегильда пела у ее колыбели.
Мероэ опустила голову на грудь Хлодомара и заснула с детской улыбкой на устах; воин поднял ее, заботливо уложил вблизи очага и долго еще стоял на коленях, склонившись над ней и вглядываясь в дорогие черты.
Шум в передней части пещеры заставил его встать. Он увидел Габбу, бледного и дрожащего. Случилось нечто необычайное. Хлодомар бросился к карлику, чтобы спросить его, но тот остановил его движением руки.
– Римляне! – прошептал он.
Хлодомар вздрогнул. Неужели в ту минуту, когда он нашел Вунегильду, их убежище будет открыто врагами. Он осторожно пробрался из пещеры и нагнулся над утесом, чтобы видеть то, что делается внизу.
Габба был прав. Десять римских солдат привязали к деревьям лошадей и разводили костер для ночлега. Из их разговоров Хлодомар понял, что они посланы отыскивать скрывающихся в горах беглецов.
Хлодомар вернулся в пещеру, и вместе с карликом и Регуэлем они стали обдумывать план действий.
Они решили бежать в ту же ночь в горы и там отыскать окольную дорогу, ведущую в Иерусалим. Они согласны были с Регуэлем, что только в Иерусалиме они будут в безопасности, там, где Иоанн из Гишалы пользуется всеобщей любовью и поклонением.
Через час пещера была пуста. Беглецы молча шли вперед, пока не нашли дорогу. Попав на прямой путь, они остановились для отдыха. Хлодомар и Габба рассказывали друг другу о том, что каждый из них знал о жизни Мероэ. Габба рассказал, как он спас Мероэ от Базилида и затем скитался с ней по горам. Хлодомар, слушая его рассказ, схватил руки Габбы и прижал их к губам.
Регуэль отвернулся, ему тяжело было видеть счастье отца, нашедшего дочь. Ведь и он снова увидит отца. Сердце его сжалось от боли и стыда. Он возвращается как недостойный, забывший самое святое – свою родину в дни бедствий. Будет ли так же благодарить Хлодомара за спасение сына его отец, как Хлодомар Габбу за Мероэ?
О Дебора! Твоя любовь легла тяжелой виной на душу Регуэля, и целая жизнь раскаяния и мук не изгладит его вины, не облегчит его совесть. Он с бесконечной горечью думал о возлюбленной, погибшей в Бет-Эдене, и вместе с тем безгранично тосковал о ней.
Была ночь, когда беглецы достигли Иерусалима. Когда Регуэль назвал имя своего отца, Иоанна из Гишалы, им тотчас же открыли ворота. Вскоре воин, взявшийся быть их проводником, остановился вместе с ними у дворца, где жил Иоанн. Путники медленно поднялись по лестницам, где толпился народ. Им навстречу вышел могучий галилеянин, преграждая им путь. Взглянув в лицо Регуэля, он отшатнулся в ужасе.
– Регуэль бен Иоанн! – воскликнул он с суеверным ужасом, отступая от него, как от призрака.
– Ведь я не умер, Барух, – сказал Регуэль с грустной улыбкой. – Я вернулся обнять колени отца.
Он сделал знак своим спутникам, прося их подождать, и вошел в комнату отца.
Покой был освещен бесчисленными свечами, как будто живущий в нем человек боялся самой легкой тени. Яркий свет освещал самые отдаленные углы, так что Регуэль, ослепленный, остановился у двери.
В комнате стояло ложе и стол, покрытый картами, планами и свитками.
С ложа поднялся исхудалый, старый человек. Он посмотрел на вошедшего широко раскрытыми глазами.
Регуэль замер от ужаса. Неужели этот старик с дрожащими руками, с лицом, изможденным от скорби, его отец, Иоанн бен Леви? Что должен был он испытать, чтобы так измениться?
Регуэль упал на колени перед откинувшимся на подушки отцом и с мольбой поднял к нему руки.
– Отец!
Несколько минут прошло в молчании. Иоанн из Гишалы лежал не двигаясь, только слабое дыхание показывало, что в нем еще была жизнь.
– Неужели уже мертвецы встают? – прошептал Иоанн хриплым голосом. – Итак, куда бы я ни взглянул, я вижу лица убитых. Ночи мои проходят без сна, и даже дневной свет не может рассеять призраков. А теперь и ты, Регуэль, приходишь обвинить меня. О Боже, разве преступно было послать его служить Тебе и отечеству?
– Отец, приди в себя, – сказал Регуэль, и, взяв руки отца, прижал их к груди. – Смотри. Ты думал, что я погиб, а я возвращаюсь к тебе живой и молю прощенья за все. Не терзай же моего сердца, не отвращайся от меня. Позволь мне объяснить все…
Наклонившись над ним, он рассказал ему обо всем, что пережил: о событиях в Птолемаиде, о жизни в Бет-Эден, о любви к Деборе и о том, как, спасенный Хлодомаром, он попал в Иерусалим.
Отец и сын не обращали внимания на присутствие еще одного человека в комнате. Упоминание имени Хлодомара заставило его вздрогнуть. Когда же Регуэль назвал имя Габбы, он с побледневшим лицом вышел из комнаты. Проходя по коридору, он услышал чей-то знакомый голос:
– Мероэ!
Она стояла, прижавшись к стене, и в безумном страхе протянула руки вперед, словно защищалась от него. Он уже хотел было броситься на нее, вдруг послышались голоса Габбы и Хлодомара.
Изрыгая проклятья, он бросился бежать.
– Вина твоя велика, – сказал Иоанн мягким голосом, когда Регуэль закончил свой рассказ. – Но ты поступил, как ребенок, и Бог простит тебя, если ты отныне посвятил себя только Ему.
– А ты, отец, простишь? – спросил Регуэль, став на колени и наклонив голову. Иоанн положил руки на голову сыну, благословляя его.
– Я не сержусь на тебя Регуэль, – прошептал он. – Твое появление кажется мне милостью неба. Если бы я был так грешен, как мне кажется в минуты душевных мук, справедливый судья не послал бы мне этой последней радости.
Регуэль изумленно посмотрел на его бледное лицо.
– Ты говоришь о своих преступлениях, – воскликнул он, – ты – лучший из отцов, всегда ставивший Бога и отчизну выше всего!
– Ты забываешь кровь двенадцати тысяч жертв, – грустно ответил Иоанн. – Она взывает к небу о мщении.
– Бог не внемлет предателям.
Иоанн закрыл лицо руками.
– Как узнать наверняка, что они предавали отчизну, – сказал он жалобным голосом. – То письмо Береники к Ананию, может быть, было ловушкой, чтобы усилить наши междоусобия; в ту минуту я обезумел от бешенства и слепо верил тому, что видел; потом наступили страшные мучительные сомнения, но уже было поздно. С тех пор…
Ледяной холод охватил его дрожащее тело, ослабленное приступами лихорадки.
– Но теперь будет лучше, – продолжал Иоанн, сжимая руки Регуэля в своих, и слабая надежда засветилась в его взоре. – Теперь, когда ты около меня, ты мне поможешь переносить эту тяжесть. Увы, муки мои не оставляют меня и вблизи того, кто был мне самым лучшим другом. Мне даже тяжело видеть его. А между тем он, Оний, и передал мне письмо Береники к Ананию.
Регуэль вздрогнул.
– Оний? – спросил он, пораженный смутным воспоминанием; ему казалось, что он слышал это имя от Хлодомара.
– Да Оний, – сказал Иоанн несколько удивленный. – Нет, впрочем, – прибавил он, подумав, – ты не можешь его знать. Он явился ко мне в Гишалу из Птолемаиды уже после того, как ты уехал. Это последний из колонии Клавдиевой.
Регуэль побледнел. Вот то, чего он боялся. Оний, который с помощью письма Береники склонил отца к убийству знатных граждан, и тот Оний, которого Хлодомар привел по поручению Агриппы в Гишалу, – одно и то же лицо.
Но пусть Иоанн никогда не узнает, что он стал жертвой обмана. Ония нужно удалить незаметно, а Беренику… О, когда настанет день отмщения всему царскому роду предателей! Оний! Регуэлю нужно посоветоваться с Хлодомаром и Габбой.
– Позволь мне, отец, – сказал он, поднимаясь, – привести к тебе моих друзей…
Он не успел договорить, как послышался крик Мероэ, испуганной появлением Ония. Вслед за тем дверь открылась, в комнату вошли Габба, Хлодомар и Мероэ, прежде чем Регуэль мог помешать им.
– Прости повелитель, – задыхаясь, проговорил карлик, бросаясь к ногам Иоанна. – Измена проникла в эти стены.
– Измена?! – крикнул Иоанн гневно. – Кто говорит в доме Иоанна об измене?
– Еще раз прости, господин, – сказал Габба, дрожащий от возбуждения. – На этот раз негодяй попался нам в руки. Он не уйдет от меня, клянусь всеми богами, которым он служил на Кармеле, когда называл себя Базилидом.
