Надежда Чернецкая - Я, Шерлок Холмс, и мой грандиозный провал
— Может быть, кто-то нуждается в ваших чувствах больше, чем вы думаете?
— Ну, в этом случае он, наверняка, сообщил бы мне об этом или же нашел другой способ дать это понять.
— Это не всегда бывает просто, — заметила она, продолжая улыбаться.
— Не могу представить, какие здесь могут быть сложности…
Мне вдруг стало не по себе. А что если она давно догадалась о моих чувствах и теперь забавляется, видя, как еще один мужчина не устоял перед ней? Что если она теперь намеренно дразнит и испытывает меня, с привычным удовольствием наблюдает за тем, как легко ей использовать полученную надо мною власть? Неужели мои чувства к ней так заметны? Неужели из-за них я выгляжу смешным?.. Но, с другой стороны, зачем ей это? С какой стати ей могло прийти в голову смеяться надо мной?! Она умна, благородна и слишком цельна для мелких уловок. Да и веду я себя совершенно естественно, ничем не выдавая произошедших во мне перемен… Пожалуй, единственным объяснением этому могло бы быть то, что она, напротив, не знает, как я отношусь к ней, и пытается своими двусмысленными высказываниями и непрямыми вопросами выяснить это. Если так, то наше дальнейшее общение обещает быть интересным.
— Скажите мне, мисс Лайджест, — обратился я к ней, — почему вам пришло в голову вспомнить забытый рояль сегодня и взяться именно за Бетховена?
Она пожала плечами:
— Не знаю. Вы были заняты, я сделала все дела, какие только смогла придумать и вдруг решила проверить, не пропали ли старые навыки, — она положила свои пальцы на черную полированную поверхность и критически взглянула на них.
— Как видно, не совсем пропали, и еще есть надежда их окончательно восстановить. Ну а эта замечательная соната… Я неплохо исполняла ее, еще когда была совсем юной. Тогда мой учитель постукивал указкой по этим самым пальцам, если был мною недоволен. Так что если уж я решила проверить память своих рук, было разумным начать с того, что мне когда-то удавалось.
— Это верно и разумно, даже чересчур разумно. По-моему, вы пытаетесь представить свои мотивы более рациональными, чем это есть на самом деле.
— И от кого я это слышу! Как же вы в таком случае объясните мои мотивы, мистер Холмс?
— Я не собираюсь их объяснять, мисс Лайджест, но я возьму на себя смелость утверждать, что вы были по-настоящему взволнованы, когда играли — это чувствовалось даже тогда, когда я еще не мог видеть вас. Вы играли не просто точно и уверенно, а вдохновенно и воодушевленно, то есть в вашем исполнении было много такого, что нельзя описать и предписать нотами и что могло идти только из глубины вашего настроения.
Мисс Лайджест немного склонила голову набок и задумчиво посмотрела на меня:
— А я и не предполагала, мистер Холмс, что вы можете так тонко чувствовать чужое настроение лишь по косвенным признакам.
— Косвенные признаки — это мой хлеб.
— Уверена, что ваш хлеб всегда будет с маслом.
— Надеюсь на это. Так вы признаете, что были взволнованы и поэтому решили выразить свое волнение в музыке?
— Просто пришедшая в голову мысль о том, что неплохо бы вспомнить старое, оказалась кстати. Меня действительно занимали кое-какие сомнения, и такой способ их разрешения показался мне естественным.
— И теперь с сомнениями покончено? — улыбнулся я.
— Да, уже покончено, — ответила она с выражением серьезного спокойствия.
В этот момент ее лицо было удивительно прекрасным, но не unkndml, а скорее печальным. Она убрала ноты на край рояля, и я заметил под ее треугольным воротником красивую бархатистую родинку. Необыкновенная ласка проснулась во мне, и я едва удержался, чтобы не назвать ее по имени. Да, моя Элен! Какие еще могут быть сомнения — я люблю ее, люблю глубоко и страстно желаю нашего сближения. Теперь я остро ощутил необходимость предстоящего мне выбора и всю его тяжесть.
— Знаете, мисс Лайджест, — сказал я, — я ведь сделал ошибку в своих умозаключениях относительно вас.
— О чем вы?
— Изучая ваши руки и кисти в особенности я пришел к выводу, что вы не всегда отдаете ваши рукописные работы Грейс Милдред, а часто печатаете их сами. Мне показалось вероятным, что вы играете на рояле, но за все это время вы ни разу не сказали о том, что хорошо музицируете, а инструмента в доме я не видел.
— Ну, это нельзя назвать ошибкой, мистер Холмс. Действительно многое из того, что мне необходимо, я печатаю самостоятельно, а мисс Милдред отдаю лишь значительные по объему документы. Я печатаю на машинке довольно сносно, и в случае крайней нужды могла бы таким образом зарабатывать на свой хлеб с маслом.
— Но все равно играть на рояле вы, наверняка, начали гораздо раньше, чем печатать на машинке, и чуть приплюснутыми кончики пальцев стали именно поэтому.
— Да, верно. Но неужели во время наших с вами бесед и прогулок вы, мистер Холмс, занимаетесь тем, что изучаете меня? Я полагала, вы захвачены нашими разговорами и не имеете ни таких намерений, ни времени для их исполнения.
— О, уверяю вас, мисс Лайджест, что я всегда с головой погружаюсь в наше с вами общение. Однако за время своей работы я приобрел привычку наблюдать за людьми и делать выводы о них почти автоматически, не задумываясь.
— Мне трудно это представить. Я думала, ваши выводы результат осознанной работы ума.
— По большей части таковыми они и являются, но иногда материал оказывается настолько простым, что срабатывает внутренний механизм, не требующий специальных усилий.
— Мне было бы неприятно быть для вас простым материалом!
— На этот счет можете не беспокоиться: изучать вас сложнейшая задача, и я снял бы шляпу перед тем, кому это полностью удастся.
Уголки ее губ дрогнули в улыбке:
— Мне приятно это слышать, мистер Холмс… Кто там? — в коридоре послышались приближающиеся шаги. — А, это вы, Келистон. Я, признаться, забыла, что просила кофе. Поставьте сюда, вот так, спасибо. Будьте любезны, принесите чашку мистеру Холмсу.
Дворецкий поклонился и направился к двери, но мисс Лайджест остановила его:
— И еще, Келистон, — она посмотрела на меня своим лучистым взглядом.
— В остатках нашей старой коллекции на чердаке имеется скрипка. Помните, ее подарили сэру Джейкобу в придачу к какой-то сделке? Так вот, Келистон, принесите ее сюда.
— Слушаюсь, мэм, — он еще раз поклонился и вышел.
— Думаю, вам имеет смысл вооружиться, сэр, — сказала она мне, — вы ведь без моего ведома слушали меня и даже признали, что это было неплохо, так что будет справедливо, если я попрошу вас поиграть мне.
— Я не стану возражать против того, чтобы развлечь вас, но только при одном условии!
— Какое еще условие?
— Вы сыграете мне еще что-нибудь столь же захватывающее.
— Это похоже на шантаж.
— Не имею ничего против этого слова, но думаю, что мое условие справедливо: я ведь собираюсь предложить вам самого Вивальди в моем исполнении, если, конечно, скрипка в сносном состоянии.
— Что ж поделать, я согласна поиграть вам ради предстоящего вознаграждения, но не могу обещать, что поражу ваше воображение. А скрипка когда-то была довольно хорошей. Возможно, вам придется лишь немного настроить ее.
— Это будет нетрудно, а вы уже можете приступать, мисс Лайджест, я только расположусь поудобнее на этом кресле.
Она рассмеялась и достала из стопки какие-то ноты. Ее пальцы снова побежали по клавишам, извлекая чудесные звуки. Я с удовольствием смотрел на нее, а потом закрыл глаза и откинулся в кресле, но даже не видя, как она играет, было легко почувствовать всю осторожность и аккуратность ее движений, ее старание не допустить малейшую фальшь и то, как напряженно она смотрит в ноты. Эта маленькая шопеновская вещица скоро кончилась.
— Нужно было договориться с вами на время, — сказал я, не открывая глаз.
Послышался ее смешок и новый поток прекрасных звуков. Она играла довольно долго, должно быть, забыв, что просто выполняет свою часть уговора или же решив доставить мне больше наслаждения, видя, какое впечатление производит ее игра.
Келистон принес мне скрипку в старинном футляре из зеленого бархата, я настроил ее и с удовольствием попробовал глубокий проникновенный тембр.
Элен сидела передо мной и я мог видеть ее устремленный в пустоту взгляд, затуманенный и отчужденный. Мы погрузились в звуки тонких струн, то протяжные и печальные, но преисполненные неистового веселья. Я чувствовал, как вместе с ними все на свете перестает меня тревожить. Я ощутил сладкую негу и щемящую тоску и ясно понял, каковы они пресловутые любовные муки.
Однако это был последний день для наших неспешных удовольствий. Со следующего дня события стали развиваться стремительно и бурно. Впрочем, уже в тот же вечер я узнал нечто новое. Письмо от Уотсона гласило:
«Дорогой Холмс, не знаю, зачем Вам это понадобилось, но я узнал все, что можно. Лорд Джеймс Кеннет Гленрой влиятельный и богатый человек, но он больше интересуется искусством, чем политикой. Большой известностью, в частности, пользуется его коллекция немецких средневековых гравюр. Многократно поставлял экспонаты для Сотби и Кристи. Имеет небольшой дом в Лондоне и поместье в Сассексе. Живет весьма скромно и уединенно. Вдовец, имеет дочь Патрицию от единственного брака. Девочке сейчас около девяти лет, и он воспитывает ее дома. Дж. К. Гленрой пользуется любовью и уважением всех, кто его знает. Благородный и в высшей степени порядочный человек. Ничего отрицательного или сомнительного. Уверен, остальные Ваши осведомители сообщат то же самое.
