Коллектив авторов - Полный курс уголовного права. Том V. Преступления против государственной власти. Преступления против военной службы. Преступления против мира и безопасности человечества. Международное уголовное право
В ст. 19 Судебника 1497 г. предусматривалась возможность отмены неправильного решения судьи и повторного рассмотрения дела. Впервые закреплялась ответственность за нарушение порядка судопроизводства лицами, его осуществлявшими (ст. 33, 35, 36 Судебника)[238]. Однако законодательного разграничения «неправого суда» и судебной ошибки еще нет. Поэтому не устанавливается ответственность судей за вынесение ими неправосудного решения.
Дальнейшее развитие правовые нормы, защищающие интересы правосудия, получили с принятием Судебника 1550 г. Уголовно-правовая охрана правосудия развивалась в двух взаимосвязанных направлениях: с одной стороны, эта деятельность защищалась от посягательств со стороны лиц, осуществляющих функции представителя власти в сфере правосудия; с другой стороны, формулировался круг преступных деяний, которые могли быть совершены против указанных лиц.
В данном законодательном акте сохраняется без изменений декларация Судебника 1497 г. о запрещении посулов и необходимости справедливого суда (ст. 1). Впервые предусматривается уголовная ответственность судей за вынесение неправильного решения в результате получения посулы (взятки – ст. 3). Устанавливается ответственность за фальсификацию (подлог) судебных документов, совершенных за взятку. Наказание в отношении высших должностных лиц судебной системы определял глава государства. Для более низких чинов судебного аппарата ответственность закреплялась Судебником. Например, согласно ст. 4, дьяк, составивший за взятку подложный протокол судебного заседания либо неправильно записавший показания сторон или свидетелей, подвергался штрафу в виде половины суммы иска, а также подлежал тюремному заключению. Другую половину возмещал боярин, который, будучи высшим должностным лицом, должен был следить за своим подчиненным.
Закреплялась наказуемость за лжесвидетельство, ложный донос, злостную клевету (ябедничество) с целью осуждения невиновного, в том числе за ложное обвинение судей в умышленном неправосудии. При этом ложный донос в отношении судей наказывался строже, чем умышленное неправосудие, что способствовало ограничению потока челобитных (жалоб). Лжесвидетель, помимо возмещения потерпевшему причиненного ущерба, подвергался торговой казни.
В указанный исторический период практически не формулировались правовые нормы, предусматривающие ответственность за неисполнение судебных актов. Исключением может служить ст. 55 Судебника 1550 г., которая предусматривала меры воздействия на лицо, обязанное уплатить нанесенный истцу убыток. Стимулирующие исполнение судебного решения меры заключались в том, что лицо выдавалось «на правеж до искупа», а если решение не исполнялось даже после «правежа», ответчик отдавался истцу «головою… до искупа», т. е. в холопы до уплаты или отработки нанесенных убытков[239].
Соборное уложение 1649 г. характеризуется двумя направлениями развития уголовного законодательства России в сфере борьбы с посягательствами против правосудия: 1) увеличением числа составов посягательств на интересы правосудия; 2) стремлением законодателя консолидировать данные составы преступлений в одном разделе (главе) законодательного акта.
Разработчики Уложения в главе 10 «О суде» сконцентрировали ряд правовых норм, так или иначе охраняющих интересы правосудия. Например, предусматривалась строгая ответственность в случае ложного доноса в «великом государевом деле и измене», т. е. наиболее тяжких государственных преступлениях. «Изветчик» (доносчик) подвергался тому же наказанию, которое должен был понести оговоренный (ст. 17); аналогичная ответственность предусматривалась за ложное обвинение военнослужащего (ст. 31), ложный донос на судью (ст. 106), ложные показания свидетелей (ст.162–166). Из сказанного можно сделать вывод о том, что ложь при осуществлении судопроизводства, от кого бы из участников процесса она ни исходила, признавалась, во-первых, собственно посягательством на интересы правосудия и, во-вторых, наиболее опасным и распространенным преступлением.
Следует отметить, что в данном историческом памятнике значительное развитие получили как нормы, защищающие собственно судопроизводство, так и нормы, предусматривающие ответственность за различного рода посягательства на участников процесса. При этом виновные несли двойную ответственность: за неправомерные действия против другого лица и за нарушение порядка в суде.
Вместе с тем формулировались нормы, предусматривающие ответственность судьи любого ранга (вплоть до боярина) за вынесение несправедливого (не по закону, не по суду) приговора в отношении какой-либо из тяжущихся сторон по мотивам вражды или дружбы к одной из них или за «посул» (взятку). Совершение такого деяния расценивалось как преступление и влекло наказание в зависимости от чина судьи (ст. 5, 6, 7, 8, 9 Уложения)[240].
Защита интересов правосудия в период правления Петра I носила противоречивый характер. Лжеприсяга и лжесвидетельство продолжали относиться к тяжким преступлениям. За лживую присягу полагалось отсечение двух пальцев, публичное покаяние в церкви, изгнание из земли или каторга. Если лживая присяга причиняла кому-то больший вред, наказание могло быть и более суровым вплоть до смертной казни. Клятвопреступник больше никогда не мог выступать в качестве свидетеля (арт. 196–198, ст. 17 «Краткого изображения процессов или судебных тяжеб»). Однако в связи с заменой состязательного суда формой официального расследования (инквизиционного процесса) лучшим доказательством стало считаться признание, а пытка – законным способом его получения.
К самостоятельному преступлению в сфере правосудия было отнесено недоносительство, которое каралось в той же мере, что и исполнение преступления. Донос при Петре I становился безусловной обязанностью лица, которому стало известно о подготавливаемом преступлении, так или иначе затрагивающем казенные интересы. В связи с этим, отмечают исследователи, проблеме усиления уголовной ответственности за ложные доносы в петровском законодательстве придавалось особое значение[241].
Развитие пенитенциарной системы потребовало формулирования мер уголовной репрессии за неисполнение судебного решения, в частности, за побег с каторги или из тюрьмы, а также за сопротивление различным судейским служителям, палачам и профосам при исполнении ими служебных обязанностей. Например, арт. 207 говорит о наказании судейских должностных лиц и профоса, которые по небрежности или в нарушение указа отпустят переданного им преступника.
При Николае I систематизация российского законодательства наиболее успешно была проведена в области уголовного права и завершилась принятием Уложения о наказаниях уголовных и исправительных от 15 августа 1845 г., которое справедливо оценивается как положительное и прогрессивное событие в законотворчестве России.
Уложение содержало главы, объединяющие правовые нормы об ответственности за посягательство на интересы правосудия. В главе пятой раздела пятого, поименованного «О неправосудии», были объединены наиболее существенные посягательства на интересы правосудия со стороны представителей государственных органов, непосредственно принимающих решение по уголовным или гражданским делам или осуществляющих надзор за правильностью и законностью их вынесения (ст. 394–400). Продолжая исторические традиции в формулировании данных уголовно-правовых норм, в Уложении «неправосудие» подразделяется на умышленное и неосторожное деяния.
Кроме судей исполнителями данного преступления признавались и другие участники процесса: секретарь суда, прокурор, в случае, если он умышленно отказывался от протеста на неправосудный приговор или решения либо от поддержания обвинения в судебном заседании без достаточных к тому оснований, если это привело к незаконному оправдательному приговору, а также генерал-губернатор, от которого дореформенный суд находился в зависимости (ст. 399, 400 Уложения).
Ряд уголовно-правовых норм, которые в той или иной мере охраняли интересы правосудия, были сформулированы в иных главах Уложения 1845 г. Например, физическая безопасность, честь и достоинство участников процесса специально уголовно-правовыми нормами не охранялись и в самостоятельную главу не выделялись. В этом законодательном акте был избран путь создания общих правовых норм, направленных на защиту представителей власти, вне зависимости от исполнения ими должностных обязанностей, а также иных граждан.
Прототипом правовой нормы, предусматривающей ответственность за уничтожение доказательства по делу, можно признать ст. 330 Уложения. Ответственность по ней наступала за похищение или истребление официальных бумаг или вещественных доказательств, произведенные с целью затруднить проведение следствия. Если документы, вещественные доказательства относились к преступлению, за которое закон устанавливал наиболее тяжкое наказание, коим являлось лишение всех прав состояния, то содеянное должно было рассматриваться как соучастие, пособничество совершению этого преступления, а не как самостоятельный состав преступления[242].
