Владислав Шейченко - Курс молодого овца, или Самозащита в уголовном суде
На этом этапе нечаянно вспоминается завет Бруно на костре инквизиции: «Язык мой – враг мой» (Бруно страдал типуном). Пусть с опозданием, но понимание должно прийти, что общаться нужно только с оглядкой на то, как сказанное может быть оценено слушателями, и не обратят ли твои слова против тебя самого. Принимая эти условии, одновременно могут быть и не чуждым намеренная провокация. Вот собственный пример. Имелись против меня подозрения о совершении убийства с применением огнестрела. Был помещён в камеру с «наседкой». Стукач был идентифицирован по поведению, а ещё на него кивнул сотрудник ИВС, ранее мне знакомый. Лез в душу ко мне стукачок, жаждал помочь мне советом опытного уркагана. А для верного совета желал он знать подробности делюги моей. Какой наив и примитив! Тогда я, в пылу как бы спора, и как бы нечаянно, раскрыл страшную тайну: убийство совершено в коттедже гражданина Л.; в одной из комнат второго этажа под половым покрытием на лагах остались следы крови; а оружие мокрушное Л. прячет под обшивкой своего BMW. (У меня было моральное оправдание такому поступку – этот Л. оболгал меня изрядно в оперативном порядке.) Естественно эту информуху стукач слил операм со всеми убедительными подробностями. На информацию клюнули, проигнорировать такое нельзя. Полы на коттедже у Л. вскрыли и ничего не обнаружили. На въезде в город Л остановили, мордой кинули на капот, взлохматили всю обшивку в салоне его Бэхи, и там ни фига не нашли. Л. – уважаемый в нашем городище пипл – полубандос, полукомерс, вхож в двери местных властей. Скандал случился страшенный. Ему же ещё при задержании на авто УБОПовцы печёнку отстучали. Менты, как полагается, от начальства своего по соплям получили следом. Стукача из камеры выдернули, морду со злости набили и вернули только, чтоб матрас свой санный забрал. Ну и мне слегка бакенбарды потрепали. Но больше ко мне стукачей не подселяли, признали бесполезность в провокациях, а ко всей информации, исходящей от меня, стали относиться трепетно и с недоверием. С чего бы это? Перестали верить свидетелям по содержанию моих с ними разговоров, и многие прежние беседы по прошлому общению, хотя и содержали опасность по сути, благополучно отсеялись.
Во всяком случае, тебе следует прогнозировать все имевшие место и возможные направления оперативных разработок. Необходимо определить круг лиц, к кому могут «хоботки» нагрянут с расспросами о событиях и тебе самом, определиться с предметом таких вопросов и возможными ответами на них. При общении с предполагаемым информатором о его связи с операми, даже без прямых указаний на это, возможно судить по изменениям в поведении, по изменившемуся отношению к тебе. Например, обнаруживается настороженность, напряжённость в разговорах, направленность вопросов на выяснение обстоятельств случившегося, чего раньше не наблюдалось, и чему нет разумных иных объяснений.
Отметим, если лицо не допрошено в официальном качестве свидетеля, а только проводился его опрос, состоялась беседа с операми или другими представителями обвинения, все их просьбы и встречные обещания о сохранении в тайне содержания бесед являются ничтожными, даже при всяких нелепых расписках об этом. Обязанность и ответственность за неразглашение сведений могут иметь место лишь при официальном порядке предупреждений об этом с изъятием специальных удостоверений. И вот, когда приходит осознание существующего сношения известного тебе лица с операми, и ты улавливаешь сочувствие к тебе у агента, возможно и напрямую его пристыдить, разъяснить этому человеку о неопасности обсуждений, добиться откровенности и разговора «по чесноку». Быть может этот человек, в силу своей порядочности и в протест милицейскому беспределу, сам откроется в своих знаниях, мнениях и переживаниях, ну хоть намёком укажет об интересах по твоей персоне. Первый вариант кажется более благоприятным для овладения информацией о существе подозрений и объёме улик. Но если это не действительно доверительный товарищ, то проявляемая им «болтливость» не гарантирована наличием достоверности именно его сообщений. Это может быть и провокацией тебя на саморазоблачение через мнимую дружественность и сочувствие, когда и твои реакции на сообщения (испуг, настороженность, безразличие, ирония) сами по себе могут означать косвенное или прямое соотношение с событиями по делу и с подозрениями. В каждом случае даже за пределами убеждений о реальной сути оппонента, тем более при неуверенности, неопределённости в намерениях и отношениях, единственно оправданным способом самозащиты является следование принципу: побольше узнать, поменьше открыться; не оставить однозначного мнения о себе в условиях информационного голодняка. И только при уверенности в мотивах и намерениях, помятуя, что другие не глупее тебя, можно избирать наиболее приемлемую линию поведения. А линия поведения (пунктирная или сплошная) будет обусловлена твоими целями и намерениями: убедить человека в чём-либо, сформировать у него конкретное мнение, добиться союза и поддержки, настроить против кого-то или даже себя, дезинформировать, спровоцировать, изобличить и прочее).
Второй вариант (очевидной дружественности) видится мне менее внятным. Опера ведь также способны распознавать отношения и изменения, принимать эти обстоятельства ко вниманию и мутить через тех же человеков двойную игру. Шпионские страсти. Но товарищу всё же что-то известно, он может сдерживаться от прямых откровений в силу скромности безликой или всяких дурацких опасений. Так и ты, твоя судьба ему вовсе не безразличны. Не следует с наскока, агрессивно одолевать его расспросами. Если он сам не углубляется в тему при выражаемом тобою равнодушии к ней, лучше сменить тему вообще. Через некоторое время, пусть даже ценные дни пройдут порожняком, «нечаянно» вернёшься к той же проблеме. Тогда, быть может, перекипит фигня всякая в мозгах у парняги и он откроется тебе вполне, важное поведает. Но гарантий твёрдых нет ни по одному варианту, человечий материал сложен в работе.
Во всех этих ситуациях наиболее сложной проблемой является способность уяснить, насколько тесно примерил твой знакомец маску агента, и насколько он может быть опасен сам, своими знаниями, или полезен при тех же данных. Удобной позицией при таких неясных характеристиках является уже полюбившееся нам правило по презумпции негатива: все заведомо (априори) гандоны, пока не установится обратное. Просто, когда ты твёрдо уверен в положительности человека, когда он только о твоей пользе радеет, готов помочь или хотя бы не навредить, в отношении такого не растеряй чуткость, искреннюю берегиню, не дай повода разочароваться в тебе, отвернуться, тем более пойти супротив. И сложна проблема определения истинных помыслов, стремлений и устойчивости отношений. Неизбежно будет угнетать мысль о возможной ошибке, о фатальной ошибке в оценке ситуации и возможных утрат. Отношения двух любых личностей всегда оригинальны и неповторимы, трудно предсказуемы, а потому не существует подробных правил, не может существовать идеально надёжных ходов. Я не беру в расчёт отношения мать – ребёнок, братья по крови, пуд соли съевшие фронтовые товарищи. По основной массе отношений уповать приходиться только на собственную интуицию (ты умеешь уповать?), жизненный опыт, искренность чувств и результаты проверки на вшивость. Так же как и твоя фальшивость, неискренность, обман по отношению к другим – эти элементы парши в поведении, явственны будут рано или поздно (лучше поздно, этак – заполночь).
Исходя из понятого и узнанного, уже возможно выстраивать, корректировать и своё положение и оценивать возможности, избирать более разумную и выгодную позицию. Такое позиционирование в уголовном противостоянии различаю в отношении преследуемого тремя основными видами, плюс двумя дэпэшками.
1. Ты причастен и виновен, согласен с претензиями, готов нести наказание. Вполне удобная и, в общем-то, всех устраивающая позиция. Чувство вины, покаяние, осознание противоправности содеянного можно считать нормальным состоянием морально, духовно и психически дисциплинированного человека. Такую позицию закон и власть стараются поощрять. Что следует из совокупности норм о смягчающих обстоятельствах, из правил и судебной практики по назначению более мягких видов и размеров наказаний или вовсе приводящих к уголовной безнаказанности, а так же из иных форм послаблений. Данная позиция приемлема и при действительном раскаянии, и в ситуациях явной доказуемости (обоснованности) подозрений, бесперспективности споров и возможностью облегчения своей участи через поддержку от самого обвинения. Здесь деятельность защиты может ограничиться лишь контролем и сдерживанием второй стороны и суда, в целях недопущения вольной трактовки событий, квалификаций действий, для обеспечения точного установления всех обстоятельств по делу, соблюдения законных прав и интересов обвиняемого, справедливого наказания. Но, как увидишь позднее, ожидания справедливой участи могут и не оправдаться. (Со своей стороны лишь добавлю, что не верую в существование искренне-реальных Раскольниковых. Не то, чтобы по себе сужу о других, но таковых реально не встречал, а в тех, кто провозглашает себя в данном образе лицемерие и фальшь рано или поздно выясняются. Все люди – просто умные животные, но всё же животные, и, если индивидуум психически здоров, не религиозный фанатик, в нём неистребимо чувство самоспасения, он под гильотину ни за что не полезет. Что бы ни натворил. Все эти акты раскаяния – придумка человека для недостижимых целей (пере)воспитания, создания института снисхождений для облегчения расследований и судилищ).
