Евгений Тонков - Толкование закона в Англии
Раскрывая содержание понятия естественного права, Финнис называет принципы практической рациональности, которые позволяют более четко сформулировать цели и средства правового регулирования, а также обосновать идею «общего блага» в политическом сообществе. Естественное право представляет собой «совокупность основных практических принципов, которые определяют основные формы человеческого процветания в качестве благ, полученных и реализованных». Тем самым естественно-правовая теория определяет перечень основных благ и направляет людей к более эффективному удовлетворению потребностей в основных благах.
Практические принципы в данном случае информируют о возможностях участия в обеспечении основных благ, а практическая рациональность позволяет определить, какие действия являются действительным участием в обеспечении одного или более основных благ. Отсюда следует, что общие моральные стандарты формулируются исходя из понимания природы практической рациональности и сущности основных благ. Однако Финнис допускает различие мнений по поводу морального обоснования человеческих действий, поскольку признает «сферу гибкости» в способах получения основных благ, допускает неясность моральных рассуждений и связанные с этим разногласия в вопросах о сложных моральных проблемах. Тем не менее, он настаивает на универсальной трактовке перечня основных благ и требований практической рациональности.
Финнис высказывает иной по отношению к классическим теориям естественного права взгляд на оценку позитивных законов с точки зрения справедливости (lex injusta non est lex). По его мнению, закон, принятый и введенный в действие надлежащей процедурой, всегда будет юридически действительным. Но в том случае, если он будет рассматриваться людьми как несправедливый, т. е. не реализующий цели на достижение общего блага в обществе, – он не будет полностью содержать в себе обязательную силу и применять его способом государственного принуждения нельзя. «Последовательность (coherence) закона требует не просто строгой логики в проектировании законодательных актов, но и судейского корпуса, правомочного и готового выходить за пределы формулировок частично совпадающих или вступающих в противоречие друг с другом (conflicting) норм, вводить частные и при необходимости совершенно новые согласования и учитывать эти согласования, когда сходные по существу случаи возникают в разное время перед разными судами. Далее, перспективность закона может быть обеспечена лишь при известной сдержанности в принятии судами новых толкований закона… Власть закона предполагает определенные процессуальные особенности, которые могут систематически обеспечиваться только благодаря институту судебной власти и ее осуществлению людьми, профессионально подготовленными и заинтересованными в том, чтобы действовать в соответствии с законом»[280].
Финнис относит принципы, которыми должен руководствоваться судья в своем толковании и применении статутного, общего и обычного права, – к принципам «второго порядка», в том смысле, что они касаются толкования и применения норм и принципов («первого порядка»), существование которых они предполагают.
Он констатирует, что законодатели незаслуженно мало внимания уделяют принципам «второго порядка» (интерпретативным), ведь эти принципы «в большинстве своем не что иное, как кристаллизации различных версий (приспособленных к своей подчиненной роли) принципов «первого порядка», которыми должна руководствоваться даже «верховная законодательная власть» в принятии нормативных актов»[281].
Финнис, являясь сторонником естественно-правового подхода, считает его совместимым с отдельными положениями правового позитивизма и некоторым несовпадением морали и права. В его концепции объединяются статуты (как источники писаных норм) и требования практической рациональности (как естественно-правовые принципы, производные от моральной протонормы). Концепцию Финниса можно рассматривать как закономерную для XX в. эволюцию идей натурализма в правовой реализм. Течения правового реализма, характерные для американской и скандинавской философии права середины века, объединяют натуралистические и позитивистские подходы. Право рассматривается как действительно существующая, осязаемая совокупность средств социального контроля, правоотношения и юридическая практика регулируются как нормами рукотворного закона, так и моральными принципами, включенными в судейскую доктрину толкования. Нормы естественного и позитивного права являются равноправными элементами судейского усмотрения, подлежат толкованию и применению с использованием принудительных институтов государства.
Лон Фуллер (Lon Luvois Fuller, 1902–1978) развивал естественно-правовые традиции, его участие в научной дискуссии с Хартом на страницах Гарвардского правового обозрения (1958) способствовало уточнению соотношения права и морали в обществе, осознающем итоги второй мировой войны. Разделяя право и мораль, Харт видел в праве систему исходящих от государства норм, без их обусловленности социальными и моральными факторами. Оценивая нацистское законодательство, он объяснял его сущность политическими причинами, которые находятся вне сферы правоведения, а коренятся в иных источниках. Цели нацизма, как и сопутствующее режиму законодательство, неприемлемы для англичан и не могли быть реализованы на их территории. Фуллер считал такую позицию опасной, предоставляющей возможность конфликта между правом и моралью, между юридической обязанностью и моральным долгом. По мнению И.Ю. Козлихина, мораль в его концепции «юридизируется», «рассуждая о морали, Фуллер далеко отходит от классических теорий естественного права»[282].
Публичная дискуссия благотворно повлияла на научных оппонентов, Харт в 1961 г. опубликовал «Принципы права», а Фуллер в 1964 г. – «Мораль права». Характеризуя его идеи, В.В. Архипов приходит к выводу о том, что, «с точки зрения Фуллера, право являет собой целеположенную деятельность, цель которой заключается в «подчинении поведения людей руководству и контролю со стороны общих норм… Цель подчинения поведения людей руководству и контролю со стороны общих норм не является результатом богословских исканий или философских рассуждений, отвлеченных от правовой науки. Она представляет собой некий общий для всех обозначенных ранее индивидуальных действий признак, который и позволяет говорить об определенном единстве, существующем между ними, что в свою очередь указывает на возможность представления всей их совокупности, рассмотренной под определенным углом зрения, как отдельного фрагмента социальной действительности. Эта цель носит, если можно так сказать, непосредственный характер, так как она выполняется уже в том, что право существует как непрестанно изменяющееся явление»[283].
Способность к толкованию норм всегда рассматривалась как деятельность, важная для управления людьми, будь это толкование религиозного текста либо налоговой инструкции. В тоталитарных режимах существуют секретные инструкции о порядке применения тех или иных обязательных положений, в нацистской Германии и сталинском Советском Союзе судьи угождали исполнительной власти, предоставляя им юридико-техническую возможность использовать любое насилие в интересах режима. В англо-американской системе права именно на судебную власть возложена публичная обязанность «предотвращения несоответствия между провозглашенным законом и его фактическим применением». По мнению Фуллера, «преимуществом такого распределения функций является то, что ответственность возлагается на практиков, устранение несоответствия подчинено общественному надзору и, кроме того, акцент делается на целостности корпуса права. Однако в любой системе, которая для защиты от беззаконного применения закона обращается исключительно к судам, имеются значительные недостатки. Такая система исправляет злоупотребления в зависимости от готовности и финансовой способности пострадавшей стороны обратиться в суд. Она оказалась относительно неэффективной в контроле за незаконным поведением со стороны полиции, причем это зло сочетается с тенденцией, сложившейся в судах низшей инстанции, считать своей миссией поддержание морального духа полиции. В тех юрисдикциях, где действует прецедентное право, можно предположить, что, хотя решения судов низшей инстанции способны уменьшить согласованность между законом и официальными действиями, она не может быть ухудшена решениями Верховного суда, так как именно он творит закон»[284].
Фуллер считает проблему толкования «наиболее тонким элементом в деле поддержания согласованности между законом и официальными действиями», по его мнению, «законность требует, чтобы судьи и другие должностные лица применяли статутное право, руководствуясь не собственной фантазией или педантичным буквализмом, а согласно принципам толкования, которые соответствуют их положению в правопорядке в целом». Фуллер указывает эти принципы: «Лучший и кратчайший из известных мне ответов датируется 1584 годом, когда судьи Суда казначейства встретились, чтобы рассмотреть сложную проблему толкования в деле Хейдона:
