Юрий Пуздрач - История российского конституционализма IX–XX веков
В Московском государстве никакой борьбы не существовало; власть царя объединяла вся и все. Все сословия были прикреплены к государству службой или тяглом. Человек свободной профессии был явлением немыслимым в Москве (если не считать разбойников). Все посадские люди были обязаны государству натуральными повинностями, жили в принудительной организации, перебрасываемые с места на место в зависимости от государственных нужд.[534] Таким образом, за государством неуклонно и беспрекословно шло население страны, отдельные слои которого борьбы между собой не вели: не за что было бороться в западно-европейском понимании этого слова.[535]
Можно ли усмотреть в подобной ситуации какое-либо соответствие Соборов и сословно-представительных учреждений запада? Наверно, нет.[536] В связи с этим любопытную точку зрения высказывает А. Н. Филиппов. Он сравнивает Соборы и их западноевропейские аналоги не столько по формальным признакам, сколько с точки зрения причин, способствующих их появлению, учитывая при этом состояние государственности на Западе и в России и анализируя идейную готовность общества воспринять новации государственного управления, использовать вытекающие из них возможности и извлечь для себя пользу. Так, А. Н. Филиппов пишет, что Земские соборы не были враждебны монархическому принципу, как, например, французские генеральные штаты XIV–XV вв., стремившиеся расширить свою власть за счет королевской власти, как и не было ничего похожего на западную борьбу за политические гарантии. Российские Соборы никогда не были политической силой, с которой должны были юридически считаться представители власти.[537] Более того, в России сословное представительство не могло выработаться жизнью – оно возникло по призыву правительства.[538]
В то же время историки по-разному относятся к деятельности и опыту Земских соборов. В частности, они до сих пор спорят по поводу того, являлись ли Соборы представительными учреждениями? Во всяком случае, существует очень устойчивое мнение, что Земские соборы в Московском государстве указывают на древний характер русского государственного права, который обозначается термином «одиначества» всех форм власти.[539] По мнению М. Ф. Владимирского-Буданова – безусловно, ибо «Земский собор есть не только представительное собрание… Земский собор не есть элемент власти, противоположной власти царской и Боярской думе; он есть орган власти общеземский, включающий в себя и царя, и Думу. Эти три части Собора – существенные и органические, отсутствие одной из них делает Собор и неполным, и невозможным».[540] И, развивая эту мысль, уже освещенную в данной работе, отдельные авторы пишут, что история Земских соборов Московской Руси открывает удивительные формы государственного строительства, покоящиеся на политических, правовых и духовных началах, неведомых западному миру; редкое и органичное сочетание национальных элементов с идеей мессианства, столь свойственной православию, в частности русскому. Их правовой анализ позволяет со всей очевидностью удостовериться в истинности суждения о том, что в специфике Земских соборов наглядно проявляются и основные правовые цели, свойственные нашему государству этого времени, и их своеобразие.[541] Думаю, что такое мнение не совсем верно. По-видимому, ни идеализировать Земские соборы, как это делали славянофилы, ни приписывать им широкого представительства, наконец, противопоставлять их деятельность власти абсолютного монарха не следует, так как все это, по мнению С. О. Шмидта, очень похоже на дань историографической легенде.[542]
По всей вероятности, прав Б. Н. Чичерин, который с большой долей осторожности говорил о Соборах как о представительных учреждениях. Если в западном случае сословные права считались «главной пружиной развития представительных учреждений», где начала свободы хотя и уступили единодержавию, все же не заглохли совершенно,[543] то на Земских соборах, за исключением случаев выборов новых государей, «нет и помину о политических правах… Характер Земских соборов остается именно совещательным… Они созываются правительством, когда оно нуждается в советах по известному делу. Мы не видим в них ни инструкций, данных представителю от избирателей,[544] ни того обширного изложения общественных нужд, ни законодательной деятельности, которой отличались даже французские генеральные штаты. Мы не встречаем следов общих прений; часто нет даже никакого постановления, а подаются только отдельные мнения по заданным правительством вопросам».[545] И вообще, царь совещался с подданными как помещик со своими крепостными.[546]
Вместе с тем Земские соборы заняли свое место в государстве с автократической системой правления, которая представляла собой нечто среднее между азиатской деспотией и западноевропейским абсолютизмом.
При российском варианте организации царской власти, при полном подавлении личной свободы не могла развиваться свобода политическая. Россия знала личную свободу при отсутствии государства, а узнав государственный порядок, потеряла свободу. Это состояние несвободы земцев чрезвычайно интересно проиллюстрировано приговором Собора 1566 г. По этому поводу И. А. Худяков пишет: «Желание Иоанна воевать было известно, и вот все сословия дали вполне единодушное мнение, до такой степени сходное в подробностях, что нельзя не видеть, что они считали себя не вправе „сметь свое суждение иметь“».[547] Это высказывание заставляет сомневаться в утверждении, что Собор, представляющий собой некую массу несвободных людей, может осознанно ограничивать царскую власть. Когда же это все-таки происходило, и решения Соборов вынуждали царя изменить свою точку зрения, или земцы отказывали в просьбе царя «дать денег»,[548]то приговоры соборов или отдельных групп земцев скорее выглядели как извинения перед царем, чем реальные требования тех или иных слоев общества.[549]
Кроме того, в русском человеке прочно укрепилась вера в то, что царская власть непогрешима, что воля государя есть воля Божия и он только исполнитель воли Провидения. Любое непонимание царского решения или несогласие с ним связывалось не с возможностью его неправильности или некомпетентности, а с простым незнанием всей информации,[550] ибо «знает то Бог, да великий князь (царь)».[551] Поэтому приговоры той или иной группы земцев зачастую заканчивались следующими словами: «Как государь укажет».[552] Цена несогласия с властью была очень велика – жизнь и право пользования землей или другими преимуществами, получаемыми от самого факта приближения к власти и управлению.
Реализуя решения Соборов на местах, земцы не считались ни с чем и только потому, что олицетворяли собой власть, не могли рассчитывать на уважение, которым в свое время пользовались вечники. Наконец, несправедливость решений центра в народе не связывалась с именем царя, а воспринималась как факт злоупотреблений управленческого аппарата. Так воля и сила государства Российского покоились на жертвенности собственного народа, у которого постепенно изымали то, что могло когда-нибудь привести его к политической самостоятельности и экономической независимости, – собственность и свободу.[553] Именно поэтому в России в течение многих веков кристаллизовалось четкое осознание того, что политика – удел узкого круга людей, в искренность и бескорыстие поступков которых верить нельзя. Как тут не вспомнить В. О. Ключевского, который писал, что Земские советы, собрания были только сделками, а не учреждениями, минутными сборищами на всякий случай. Не нужно сделок, нужен прямой договор.[554]
Все это не могло создать условий для появления нового класса – профессиональных политиков, парламентариев.[555] Наверное, можно смело согласиться с мнением В. И. Сергеевича, писавшего, что «вопрос о такой организации представительства, при которой оно служило бы верным отражением всего государства, и до сих пор еще не нашел удовлетворительного разрешения в науке государственного права. Ввиду этого мы не будем удивляться, что при первом своем возникновении он разрешился весьма несовершенно не только у нас, но и в других европейских государствах».[556]
Наконец, весь ход развития высших учреждений России, краткий анализ их полномочий и властных возможностей говорят о том, что все эти органы были приспособлены лишь к обеспечению самодержавной власти, не могли претендовать на роль представительных учреждений и какого-либо ограничительного значения для осуществления абсолютной монархии не имели.
