Коллектив авторов - Журналистское расследование
Узнав от Бакая про Раскина, Бурцев задался целью выяснить, кто скрывается за этим псевдонимом. Мысль о том, что в партии эсеров есть агент охранки, прочно засела у него в голове. Но, несмотря на все усилия Владимира Львовича, Раскин был неуловим, вычислить его никак не удавалось. И тогда Бурцев заинтересовался Азефом[73]. Тот факт, что такой профессионал, как Бакай, ничего не знает об Азефе, давно не давал ему покоя. Еще больше Владимира Львовича смущало то, что глава Боевой организации, организатор убийства Плеве и великого князя Сергея, спокойно разъезжает по Английской набережной, в то время как за самим Бурцевым постоянно охотятся филеры. Возможно, первым толчком в этой цепочке размышлений стали слова Бакая: «Если ваше предположение верно, и Азеф близок к Чернову и Натансону, и он руководит Боевой организацией, а у нас о нем не говорят, то это означает, что Азеф – наш сотрудник». Но Бакай не предполагал, что Азеф и Раскин – это один и тот же человек, а Бурцев предположил и оказался прав. В Париж он приехал с твердым убеждением, что Раскин и есть Азеф. Эсеры обвинили Бурцева в шпиономании, утверждали, что Бакай был специально подослан к нему для того, чтобы дезорганизовать партию максималистов. Непогрешимость Азефа была для революционеров вне всяких сомнений, в то, что он является провокатором, отказывались верить категорически. Умирающий Григорий Гершуни собрался ехать в Россию, чтобы доказать нелепость этих слухов.
Азеф был гордостью и любимцем партии социалистов-революционеров. Очевидно, он обладал некой харизмой, коль эсеры доверяли ему так слепо. Об Азефе написано множество статей и книг, но разгадать загадку этого человека не удалось никому. Игрок по натуре и провокатор по призванию, Азеф любил совершать поступки на грани фола. Часть террористических актов этот «блистательный бомбист» разрабатывал для революционеров, а о другой заблаговременно извещал полицию, где получал жалованье за свои услуги. Обладая недюжинным умом и прекрасной интуицией, он умудрялся водить за нос и партию эсеров, и департамент полиции. Наверное, так продолжалось бы еще долго, если бы не Бурцев. Владимир Львович был далеко не первый, кто подозревал Азефа в провокаторстве, но только ему удалось подтвердить эту смутную догадку.
Для того чтобы раздобыть последнее звено в цепи доказательств и убедить в своей правоте эсеров, Бурцев решается на отчаянный шаг. Узнав, что в сентябре 1908 года бывший директор департамента полиции А. П. Лопухин[74], возвращаясь с курорта, едет в Петербург через Кельн, он садится в тот же вагон. Разговор с Лопухиным стал тем генеральным интервью, которое поставило точку в расследовании Бурцева. Этот разговор между Берлином и Кельном продолжался шесть часов. В течение этого времени Владимир Львович рассказывал Лопухину все, что ему известно о Раскине. «Я, – говорил он, – приведу все доказательства его двойной роли. Я назову его охранные клички, его клички в революционной среде и назову его настоящую фамилию. Я долго и упорно работал над его разоблачением и могу с уверенностью сказать: я с ним уже покончил. Он окончательно разоблачен мною! Мне остается только сломить упорство его товарищей»[75].
Лопухин не прерывал Бурцева и не просил его удалиться. Он внимательно слушал, отвечая молчанием на любой вопрос своего невольного собеседника. Трудно сказать, что творилось в душе бывшего директора департамента полиции, аристократа по происхождению, либерала по убеждениям, человека, выдворенного из Министерства внутренних дел за записку, которую Лопухин писал Столыпину, защищая правовые принципы, отрицающие провокацию. Очевидно, он с трудом усваивал услышанное – чтобы его бывший подчиненный был главой Боевой организации, фактическим организатором убийства Плеве и в. к. Сергея Александровича? Учитывая тот факт, что это последнее убийство стало причиной отставки Лопухина, можно понять, какие чувства должен был испытывать бывший директор департамента полиции. Возможно, в какой-то момент он понял, что Азеф, один вид которого всегда был ему неприятен, не столько помогал полиции бороться с революционерами, сколько использовал ее в своих целях. А быть может, решающими для Лопухина оказались слова Бурцева о цареубийстве, которое готовил Раскин, но, когда поезд уже приближался к Берлину, он, наконец, произнес: «Никакого Раскина я не знаю, а инженера Евно Азефа видел несколько раз».
Бoльшего Владимиру Львовичу и не требовалось. Он с благодарностью пожал Лопухину руку, дав ему честное слово держать услышанное в тайне. В Париже под другое «честное слово» Бурцев передал содержание разговора Борису Савинкову, который назвал все это «беллетристикой» и заявил, что Азеф «выше всех обвинений». Тогда Владимир Львович ознакомил эсеров с текстом письма, которое заканчивалось словами: «…о деятельности Азефа и его руководителей мы много будем говорить на страницах „Былого“», и потребовал суда чести над собой. С этим последним требованием революционеры согласились достаточно легко, потому что не сомневались в том, что «Крысолов» будет повержен и принесет свои извинения партии и лично Азефу. Третейский суд в составе Г. Лопатина, П. Кропоткина и В. Фигнер заседал в октябре – ноябре 1908 года. Даже после того, как под очередное «честное слово» Бурцев рассказал о своем разговоре с Лопухиным, судьи не пришли к единому мнению. После 17-го (предпоследнего!) заседания Вера Фигнер заявила Бурцеву: «Вы ужасный человек, вы оклеветали героя. Вам остается только застрелиться»[76].
Встревоженный Азеф, до которого дошли слухи о партийном суде, пытается обеспечить себе алиби: он посещает начальника петербургского охранного отделения А. В. Герасимова, а затем наведывается к Лопухину. Поведение этого последнего кажется ему уклончивым. Как ни умен и ни хитер был Азеф, но петля, наброшенная на его шею Бурцевым, затягивалась. Марк Алданов[77] в своем очерке, посвященном Азефу, находит удивительно точный образ. «В одном из французских монастырей есть картина „Наказание дьявола“. Дьявол обречен держать в руках светильник, похищенный им у св. Доменика. Светильник догорает, жжет пальцы, но освободиться от него дьявол не имеет силы: он может только, корчась, перебрасывать светильник из одной руки в другую»[78]. Примерно в таком же положении находился теперь Азеф. В бескорыстие Бурцева он не верил, тем обиднее для него было сознание того, что из-за этого жалкого писаки, возомнившего себя великим следователем, его собственное имя неизбежно проклянут, и из героя, который, опоясавшись динамитным поясом, шел на очередной террористический акт, он превратится в предателя революционного дела. В этой ситуации для Азефа оставалось только одно – побег.
Партийный суд требует от Лопухина личной явки или письменного показания. 21 ноября 1908 года Лопухин пишет Столыпину. Копии писем он направляет директору департамента полиции и товарищу министра внутренних дел. В них Азеф был назван полицейским агентом и подробно описывался его визит к Лопухину. Текст письма появился в «Таймс» и вызвал сенсацию. Финалом расследования стал разговор Лопухина с эсерами, который состоялся в Лондоне. 26 декабря 1908 года (8 января 1909 года по новому стилю) Азеф был объявлен провокатором и приговорен к смерти (правда, к тому времени он успел благополучно скрыться с фальшивым паспортом). Фактически это был конец не только Азефу, но и самой партии социалистов-революционеров: все, что создавалось годами упорного труда, после этого предательства обращалось в прах.
После разоблачения Азефа Бурцев становится героем дня. Его имя не сходит со страниц эмигрантских газет, которые называют Владимира Львовича «Шерлоком Холмсом русской революции». Для Лопухина вся эта история закончилась плачевно. Николай II был возмущен поступком бывшего директора департамента полиции и требовал отдать его под суд. По инициативе Столыпина потомственный дворянин, отставной действительный статский советник Алексей Александрович Лопухин был привлечен к суду как государственный преступник. Он обвинялся в том, что, «располагая по занимаемой им в 1902 – 1905 гг. должности директора департамента полиции совершенно секретными и точными сведениями о том, что Евно Фишелев Азеф за денежное вознаграждение сообщал русской полиции о преступных планах революционеров… вопреки просьбам Азефа и предупреждениям Герасимова разоблачил тайну Азефа…».[79] Следует признать, что основания для такого обвинения были. Перечень услуг, которые оказывал русской полиции Азеф, был весьма значителен, весь розыск по группе эсеров фактически велся по его указке. Приговор Лопухину был вынесен в мае 1909 года: пять лет каторги с лишением всех прав и состояний. Общее собрание кассационных департаментов смягчило наказание, заменив каторгу ссылкой в Сибирь.[80] Вряд ли Лопухин рассчитывал на приговор столь суровый. По его убеждению, он исполнил свой нравственный долг, ибо, промолчи он в той ситуации, и каждый теракт Азефа ложился бы на его совесть.
