Владимир Алпатов - Волошинов, Бахтин и лингвистика
Итак, речевое общение – это процесс с несколькими (минимум двумя) участниками, использующими общую для них систему языка. Однако о речевом общении сказано не так много, главное внимание уделено его единице – высказыванию. Этот термин многократно встречался в волошиновском цикле, но впервые (чего нет даже в предварительных черновиках) делается попытка подойти к нему строго и определить его границы. Бахтин сразу указывает на связь между высказыванием и диалогом: «Каждое высказывание—это звено в очень сложно организованной цепи других высказываний» (170). «Как ни различны высказывания по своему обьему, по своему содержанию, по своему композиционному построению, они обладают, как единицы речевого общения, общими структурного особенностями, и прежде всего совершенно четкими границами» (172). «По сравнению с границами высказываний все остальные границы (между предложениями, словосочетаниями, синтагмами, словами) относительны и условны» (172). Каковы эти границы? О них говорится: «Всякое высказывание—от короткой (однословной) реплики бытового диалога и до большого романа или научного трактата—имеет, так сказать, абсолютное начало и абсолютный конец: до его начала—высказывания других, после его окончания – ответные высказывания других (или хотя бы молчаливое активно-ответное понимание другого, или, наконец, ответное действие, основанное на таком понимании). Говорящий кончает свое высказывание, чтобы передать слово другому или дать место его активно-ответному пониманию. Высказывание – это не условная единица, а единица реальная, четко отграниченная сменой речевых субьектов, кончающаяся передачей слова другому» (172–173).
В диалоге, таким образом, высказывание равно реплике одного говорящего. Сложнее оказывается ситуация в монологическом (прежде всего в письменном) тексте, в котором другие речевые субьекты в явном виде не присутствуют. Реально в РЖ речь идет о связном и законченном тексте, что проиллюстрировано примером с романом или трактатом. Однако что представляет собой, например, сборник рассказов или научных статей одного автора, особенно в случае если это не единый цикл? Здесь ясности нет. Однако понятие высказывания, весьма расплывчатое в волошиновском цикле, где оно даже могло выступать как синоним «слова», приобретает здесь более четкий смысл. С высказыванием в таких границах можно работать.
Высказывание имеет собственные свойства, не сводимые к свойствам составных частей высказывания: «Те отношения, которые существуют между репликами диалога, отношения вопроса-ответа, утверждения-возражения, утверждения-согласия, предложения-принятия, приказания-исполнения и т. п. – невозможны между единицами языка (словами и предложениями): ни в системе языка (в вертикальном разрезе), ни внутри высказывания (в горизонтальном разрезе). Эти специфические отношения между репликами диалога являются лишь разновидностями специфических отношений между целыми высказываниями в процессе речевого общения. Эти отношения возможны лишь между высказываниями разных речевых субьектов, предполагают других (в отношении говорящего) членов речевого общения. Эти отношения между целыми высказываниями не поддаются грамматикализации, так как, повторяем, они невозможны между единицами языка». Опять-таки подчеркнуто, что грамматика относится к сфере языка, а в сфере высказывания отношения иные.
Если в отношениях между высказываниями нет ничего, что повторяло бы отношения внутри высказывания, то обратное до какой-то степени существует: риторические вопросы, самоопровержения и пр. «Но эти явления не что иное, как условное разыгрывание речевого общения» (174), характерное для некоторых жанров (см. ниже). Однако и эти случаи «не поддаются грамматикализации» и не могут изучаться как явления языка.
Итак, главная особенность высказывания—принадлежность одному говорящему. Другая особенность – «специфическая завершенность высказывания» (178). «Первый и важнейший критерий завершенности высказывания—это возможность ответить на него, точнее и шире – занять в отношении его ответную позицию (например, выполнить приказание). Этому критерию отвечает и короткий бытовой вопрос, например, „Который час?“ (на него можно ответить), и бытовая просьба, которую можно выполнить или не выполнить, и научное выступление, с которым можно согласиться или не согласиться (полностью или частично), и художественный роман, который можно оценить в его целом» (178). С романом, впрочем, возникают естественные вопросы. Не завершенный публикацией роман в журнале – явно не законченное в данном смысле высказывание, но сплошь и рядом такие тексты оцениваются критикой. Да и с бытовой репликой не все просто: она, как известно, может перебиваться собеседником до ее окончания. Если говорящий при этом замолкает, то произнесенный текст не закончен ни с точки зрения намерений говорящего, ни по чисто лингвистическим критериям, однако собеседник получает уже достаточно информации, чтобы на него реагировать. См. анализ подобных ситуаций у Л. П. Якубинского.[746]
Однако помимо возможности ответа выделяются еще три фактора, которые определяют такую возможность. Это «предметно-смысловая исчерпанность», «речевой замысел или речевая воля говорящего» и «типические композиционно-жанровые формы завершения» (179). Все эти факторы присутствуют в любом высказывании, но по-разному в зависимости от жанра. «Третий и самый важный для нас момент», характеризующий высказывание, – «устойчивые жанровые формы высказывания» (180).
Прежде чем рассмотреть понятие речевого жанра у Бахтина, надо обратиться к его трактовке соотношения между единицами языка и высказываниями. Здесь мы видим наибольшую полемичность по отношению к современной ему отечественной лингвистике.
Естественно, речь идет, прежде всего, о разграничении высказывания и предложения. Автор подчеркивает, что в его задачи не входит «раскрытие во всей сложности» вопроса о природе предложения – «одного из сложнейших и труднейших в лингвистике», важно лишь «точно определить отношение предложения к высказыванию» (174–175). Определение предложения в РЖ само по себе довольно традиционно: «Предложение – это относительно законченная мысль, непосредственно соотнесенная с другими мыслями того же говорящего в целом его высказывания» (175). Ср. примерно в те же годы критику нечеткой идеи о выражении «относительно законченной мысли» в предложении у А.А. Реформатского,[747] который, однако, рассматривал «предложение» как частный случай «высказывания», что для Бахтина было абсолютно неприемлемо. Определение в РЖ можно переформулировать так: предложение – относительно законченное нечто в составе высказывания. В частном случае высказывание может быть равно предложению или даже слову (177). Определения слова в РЖ не дается, но ясно, что переводчикам этого текста на английский язык не нужно ломать голову над переводом слова слово: это, разумеется, word.
Предложение характеризуется в РЖ прежде всего негативно: это то, что не обладает свойствами высказывания: «Предложение же в контексте лишено способности определять ответ, оно приобретает эту способность (точнее, приобщается к ней) лишь в целом всего высказывания… Предложение, как единица языка… не отграничивается с обеих сторон сменой речевых субьектов, оно не имеет непосредственных контактов с действительностью (с внесловесной ситуацией) и непосредственного же отношения к чужим высказываниям, оно не обладает смысловой полноценностью и способностью непосредственно определять ответную позицию другого говорящего, то есть вызывать ответ. Там, где предложение фигурирует как целое высказывание, оно как бы вставлено в оправу из материала совсем иной природы» (176).
В связи с этим Бахтин не мог согласиться с постоянным смешением понятий и терминов во многих отечественных работах (хотя и были исключения вроде Е. Ф. Кротевича). Он указывал, что возможность совпадения по своим границам предложения и высказывания «служит причиной особой синтаксической аберрации: при анализе отдельного предложения, выделенного из контекста, его домысливают до целого высказывания» (185–186). «При анализе такого отдельного предложения обычно и воспринимают его как законченное высказывание в какой-то до предела упрощенной ситуации» (187). Поскольку предложение и высказывание не совпадают по своим свойствам (даже если совпадают по протяженности), то «искусственны» и попытки «найти особые формы, которые были бы чем-то средним между предложением и высказыванием, которые обладали бы завершенностью, подобно высказыванию, и в то же время соизмеримостью, подобно предложению» (185). Примерами таких несуществующих «форм» служат «фраза» С. О. Карцевского, «коммуникация» А. А. Шахматова. Как и в МФЯ, отмечено неумение лингвистики выходить за пределы предложения, но теперь оно сведено к ее неспособности приблизиться к высказываниям. Вопрос о существовании языковых единиц языка с длиной более предложения решается, судя по всему, отрицательно.
