Людмила Зубова - Языки современной поэзии
Возможно, в образе закудрявливания представлен облик не только Аполлона, но и Пушкина. Вероятно, как отсылку к строке К нему не зарастет народная тропа из стихотворения Пушкина «Памятник» можно понимать слово демосу в конце стихотворения Левина. В последней строке первой строфы появляется прилагательное пушистого, которое, будучи созвучным имени Пушкина, восходит и к современному жаргонному фразеологизму белый и пушистый (‘хороший, правильный’). Пушистость связывается и с одуванчиками, поскольку Левин непосредственно перед этим упоминает стихи Ахматовой о поэзии (Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда, / как желтый одуванчик у забора, / как лопухи и лебеда[489]).
Имя Зевса, которым заканчивается стихотворение, предваряется во второй строфе упоминанием тучегонителя, словами В гонимых тучах он нашел приют, что отсылает и к строкам Лермонтова о тучках (Кто же вас гонит?…[490]).
Левин заканчивает стихотворение, соотнося имя Аполлон с именем Орфея, соперника Аполлона. Строка Орфей, необязательный к прочтенью соответствует названию сборника стихов Левина «Орфей необязательный».
Одной из наиболее перспективных задач науки, актуальных для «протосимметрической цивилизации» XXI века, М. Эпштейн считает «открытие параллельных, зеркальных вселенных, где правое и левое меняются местами, и время течет в обратном направлении» (Эпштейн, 2004: 144). Именно эту картину можно наблюдать на языковом уровне в поэтике стихотворения «Аполлон союзный», где части слов меняются местами.
В стихотворении «Идет борьба Бобра с Козлом…» Левин изображает обмен именами и, соответственно, свойствами между агрессором и его жертвой:
Идет борьба Бобра с Козлом,
извечная игра.
Козло зовёт себя Бобром,
Козлом зовёт Бобра.
Но и Бобро не отстаёт:
себя зовет Бобром
и песни смелые поет,
и машет топором.
Козло сажается сидеть,
бебекать и вздыхать.
Бобро приходит поглядеть
и лапкой помахать.
Но тут хватается Бобро
и садится сидеть.
Злорадное бежит Козло
на это поглядеть
и вот давай дразнить Бобро:
«Теперя ты — Козло!»
А тут оно его — в мурло!
А то его — в ребро!
А то его в ответ грызет,
а то — копытом бьет.
А то тихонько подползет
и ка-ак его убьет!
А то возьмет и не умрет,
и ну его топить!
А то его — на огород
и ну рогами бить!
А то — как треснет топором
и рубит до утра.
Вот так идет борьба с Козлом
извечного Бобра[491].
Это стихотворение основано не только на очевидной фонетической деформации слов в сочетании добро[492] и зло и на вполне прозрачной жаргонной инвективе козел, но и на грамматической неопределенности субъекта и объекта в оптимистической сентенции добро побеждает зло — поскольку именительный и винительный падежи в этом предложении омонимичны. В этом случае противоречивая грамматическая структура как будто концентрирует в себе этический конфликт, который и обыгрывается Левиным.
Автокомментарий к этому тексту таков:
Лет, наверное, двадцать тому решил я завязать со стишками на политические темы. Как говорится, переел этого супчика. И представьте себе, лет семнадцать-восемнадцать держался. Нет, ну иногда выскакивали отдельные текстики — типа сатирические. Но такие не слишком злобные.
А с конца 2002 года почему-то снова пробило меня на политику. Почти подряд написались «Песня про властную вертикаль», «Повылезло уродов», «Страна Тупых» и др. <…> Текст про Бобро и Козло был первым в этом ряду (писался с декабря 2002 по декабрь 2003).
Что это? Почему опять?
У меня две версии на сей счет. Одна очевидная: жизнь, и особенно, как сейчас принято выражаться, медийное пространство стали быстро меняться в довольно-таки знакомую сторону. Поначалу (в 2002) в это еще не очень верилось, но копоти в воздухе накопилось уже изрядно — гораздо выше ПДК, — отчего и пошла вся эта, э-э-э, сатира.
Другая версия — авторефлексивная, скептическая по отношению к себе как представителю интеллигенции. Создающаяся в стране ситуация не столько реально похожа на поздний совок (она на самом деле другая), сколько мы ее такой хотим видеть. И не потому, что хотим, а потому, что она возвращает нам привычное с юности чувство правоты, позицию морального превосходства. А это с экзистенциальной точки зрения поважнее будет, чем истинное положение вещей. Такой вот психоанализ.
(В некоторых людях подобное ощущение, кажется, настолько сильно, что выливается просто-таки в комические формы. Видимо, предыдущие годы сильно подорвали их веру в свое великое назначение — и вот она вернулась!)
На самом деле, мне кажется, что в той или иной степени верны обе версии, но в какой пропорции, мне судить трудно.
(Левин, 2006-в)Мотив невнятности при различении добра и зла, при различении субъекта и объекта агрессии предваряется первой же строкой, в которой соседство фонетически подобных слов борьба бобра напоминает скороговорку (а скороговорками всегда провоцируются оговорки).
Существенно, что имена персонажей здесь представлены в среднем роде. Конечно, это определяется родом производящих существительных добро и зло, но, как показал Я. И. Гин, средний род при олицетворении обычно преодолевается маскулинизацией персонажей (согласовательными аномалиями типа Горе залез, предпочтением согласования с глаголами настоящего времени, в которых род не обозначается, перефразированием и др. способами) (Гин, 2006: 91–128). У Левина наблюдается противоположная направленность грамматического преобразования: давая имена персонажам, он максимально усиливает напряжение между обезличивающим средним родом и олицетворением, потому что персонажи, при всей их выразительной активности в поединке, остаются аллегориями этических антиномий. Напряжение, подчеркивающее абстракцию, создается устранением мужского рода словарных слов: козел, бобер превращаются в козло, бобро (в этом случае, конечно, есть и словообразовательная контаминация, и структурная аналогия со словами типа хамло). В строке Козло зовёт себя Бобром мужской и средний род второго существительного нейтрализованы в творительном падеже.
В стихах Левина возникает множество персонажей из языка, из потока речи, из литературных текстов, песенок, анекдотов и т. д. Эти существа живут своей жизнью: Резвяся и Играя, кудаблин-тудаблин, голый попояс, великий Вдверкулез, Оттудово чудовищное, человека образная, ижина, сучёт, Комарамуха и мн. др.:
Левин словно бы делает из языка мультфильм, подобный битловской «Yellow Submarine» с ее детски-сюрреалистическими существами.
(Кукулин, 2002: 225)Так, например, из сочетания выпал снег возникает субъект нег и предикат выполз.
Выполз нег на зелен луг.
Тихо лёг.
Полежал один денёк
и утёк.
Вскоре новый выполз нег
на лужок.
Он понежился почти
месяцок.
А потом совсем большой
выполз нег,
выполз в поле, выполз в город и в лес,
повалился, закружился, упал,
заискрился, заскрипел, завалил
и лежал себе, лежал да лежал,
понемногу тяжелел, оседал,
понемногу пропадал, уходил,
понемногу совершенно ушёл.
И последний выполз нег —
тихо лёг,
полежал всего денёк
и утёк[493].
Действия этого существа основаны на этимологии слов: нег в этом живописном изображении нежится. В соответствии с двойственной мотивацией имени, производного и от сочетания выпал снег, и от слова нега, этот персонаж утекает — тоже в двух смыслах: и убегает, и тает как реальный снег.
Сращение, выполняющее номинативную функцию, и, как его следствие, переразложение элементов сочетания становятся центральным лингвистическим сюжетом следующего стихотворения:
ШЕСТВИЕ, или ПЕРЕЧИСЛЕНИЕ МАЛЬЧИКОВ,
ИДУЩИХ НА УРОК
НАЧАЛЬНОЙ ВОЕННОЙ ПОДГОТОВКИ,
В ПОРЯДКЕ ВОЗРАСТАНИЯ И ПРОХОЖДЕНИЯ
Много мальчиков сегодня
в школу весело шагают
по дорожке друг за дружки,
каждый чем-то молодец.
Вот шагает мальчик с папкой,
видно, дудущий[494] художник,
но ходить умеет только
папку за руку держа.
А за с папкой — мальчик с кубком,
футболист, надежда школы,
бьёт двумями он ногами,
обе правые ноги.
А за с кубком — мальчик в шапке,
потому что этот мальчик
голову чесал всё время
и досрочно облысел.
А за в шапке — мальчик с ручкой,
он умеет этой штучкой
и немножко глуповатый,
видно, дудущий поэт.
А за с ручкой — мальчик с ранцем,
он в окошки любит прыгать,
а с четвертого этажа
даже может затяжным.
А за с ранцем — мальчик с рыбкой,
в голове буль-буль карасик,
из ушей вода сочится,
затрудняя понимать.
А за с рыбкой — мальчик с птичкой,
только птичка улетела,
и теперь он птичку ищет
ночью, днём и в выходной.
И последним, за без птички,
в школу весело шагает
их товарищ подполковник,
тоже чем-то молодец.
Он учитель подготовки,
раньше был такой же школьник,
а потом от подготовки
стал советский офицер[495].
Стихотворение показывает тот механизм, в соответствии с которым предложно-падежное сочетание оказывается способным застывать, превращаясь в слово. В лингвистике это называется лексикализацией словосочетаний. Результатом этого процесса являются, например, слова заграница, подмышка, подкорка, фармацевтический неологизм длянос.
