Анна Разувалова - Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов
801
Аннинский Л. Точка опоры. Этические проблемы современной прозы (Статья вторая) // Дон. 1968. № 7. С. 179.
802
Там же. С. 181.
803
Там же. С. 187.
804
Там же. С. 184.
805
Дедков И. Страницы деревенской жизни (Полемические заметки) // Новый мир. 1969. № 3. С. 245.
806
«…Иван Африканович написан В. Беловым если и с несомненной симпатией, то одновременно и с глубокой горечью», – настаивал критик (Дедков И. Страницы деревенской жизни. С. 243). Вероятно, такая оценка вполне адекватно отражала намерения писателя. Интересно, однако, что в патриотической критике, наряду со стремлением увидеть в Дрынове символ все претерпевшего труженика, существовал и противоположный запрос – на «сильного» героя, продолжающего линию шолоховского Григория Мелехова. Об этом сообщал автору «Привычного дела» критик Виктор Петелин. В письмах к нему Белов рассказывал о замысле характера Дрынова – со стихийными проявлениями силы и слабости, которые разрушают жизнь героя, но, как представляется в ретроспективе, допускают репрессивный способ обращения с ним: «Вы говорите, что все хорошо, но слабо показан колхозный мир… слабо показан человек в борьбе с несправедливостью. И что я подчеркиваю только долготерпение Ив[ана] Афр[икановича], его покорность судьбе.
Но, Виктор Васильевич, именно это я и хотел подчеркнуть! То бишь не долготерпение, а неспособность, неумение Ив[ана] Афр[икановича] бороться с несправедливостью, – это была моя задача с самого начала. Кстати, он не такой уж покорный, как Вы пишете. Да и выжить в деревне, выстоять в такой обстановке как раз и могли только такие; другие же, сильные и деятельные, давно либо сгнили в тундре, либо уехали в города.
Да еще неизвестно, слабый ли Ив[ан] Афр[иканович]. Слабый, если считать слабостью способность выживать в самых невероятных условиях. Может быть, это и не заслуга быть таким. Но ведь он еще и не больно покорный. <…> Я как раз и хотел описать такого Ив[ана] Афр[икановича]. <…> Описать такого мужика, который боится уполномоченного, но способен разогнать с колом всю деревню?» (цит. по: Петелин В.В. Мой ХХ век: счастье быть самим собой. М., 2009. С. 151).
807
Старикова Е. Социологический аспект современной «деревенской прозы» // Вопросы литературы. 1972. № 7. С. 30–31.
808
Камянов В. Эвклиду – эвклидово (из жизни “молодой” прозы) // Вопросы литературы. 1969. № 4. С. 33. См. полемику с Аннинским и Камяновым, не пожелавшими замечать «анализирующего» Белова: Марченко А. Из книжного рая… // Вопросы литературы. 1969. № 4. С. 48–59.
809
См.: Селезнев Ю. Василий Белов. С. 49–51. Возможно, имелась в виду упомянутая статья: Камянов В. Указ. соч. С. 30.
810
Идея, заявленная Селезневым, развивалась и в работе Ю. Давыдова. Советский философ, сталкивая Ницше и ницшеанскую линию в культуре ХХ века с нравственной философией Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского, в современной прозе находил пару знаковых персонажей-антагонистов (Аким и Гога Герцев из астафьевской «Царь-рыбы»), иллюстрирующих описанный классиками конфликт. В отличие от некоторых критиков, посчитавших Герцева фельетонным образом, Давыдов не заметил следов карикатурности, но обнаружил в герое «разложение нравственной субстанции народа» (Давыдов Ю. Этика любви и метафизика своеволия. С. 293). В общем, запечатленный Астафьевым контраст между «“стихийно”-традиционной нравственностью Акимки» и «сознательно модернистским аморализмом Гоги Герцева» (там же) представлялся Давыдову весьма убедительным аргументом для критики индивидуалистских тенденций модерна.
811
Селезнев Ю. Василий Белов. С. 53.
812
Селезнев Ю. Василий Белов. С. 55.
813
Дубин Б. Классика, после и рядом. С. 101.
814
Лобанов М. «Тихий Дон» и русская классика // Лобанов М. Размышления о литературе и жизни. М., 1982. С. 177.
815
Возможно, упреки в адрес классической литературы являются эхом идей В.В. Розанова, чье наследие в конце 1960-х – 1970-е годы активно осваивалось представителями национально-консервативного лагеря. См. свидетельство о чтении в конце 1960-х произведений Розанова: Лобанов М.П. В сражении и любви. С. 182.
816
Лобанов М. «Тихий Дон» и русская классика. С. 197.
817
См.: Там же. С. 194–197.
818
Там же. С. 185.
819
Так же проза В. Шукшина со свойственным автору интересом к маргинализации, ее социокультурным последствиям и риторическим проявлениям стала предметом преимущественного осмысления в либеральной критике 1970 – 1980-х годов (см.: Липовецкий М., Берг М. Указ. соч. С. 499).
820
Лобанов М. Знания и мудрость. С. 148–169.
821
Там же. С. 157.
822
Кажется, для оправдания героев, выходящих за рамки «смиренного» народного типа, правая критика так и не нашла внятных доводов. Когда Владимир Бондаренко в 2000-е годы попробовал уравнять в значимости столь любимого «неопочвенниками» Ивана Африкановича и можаевского Федора Кузькина, то в защиту первого он повторил хорошо известные еще с 1960-х годов аргументы, а по поводу второго ограничился туманной метафорой: «Главное отличие Федора Кузькина еще от одного народного героя русской литературы Ивана Африкановича из беловского “Привычного дела” в том, что Иван Африканович тянет на себе главную лямку, он никогда не уходит от дела, не воюет с властями попусту, взбрыкнет иногда и вновь на себе всю Россию тащит. <…> Но, увы, Иванов Африкановичей и выбивать-то легче было всевозможным врагам. Били прямой наводкой – на поражение. Обрекали на вымирание вместе с опустевшими Матерами и распутинскими старухами. От Федора Кузькина отмахиваются, посылают его по пьянке рыбку для себя половить. А в нем-то, может быть, для сегодняшней России, да и для земли в целом, и заключается главное спасение. Это какой-то толкинский Горлум неуловимый, для многих и неприятный, но в результате все мировое зло на себе и вытянувший» (Бондаренко В. Горькая любовь Василия Белова // Бондаренко В. Серебряный век простонародья. С. 163–164).
823
Липовецкий М., Берг М. Указ. соч. С. 488.
824
Куняев Ст. Пища? Лекарство? Отрава? // Куняев Ст. Огонь, мерцающий в сосуде. М., 1989. С. 263.
825
Селезнев Ю. В преддверии героя // Москва. 1977. № 8. С. 214.
826
Там же. С. 213.
827
В оценке образа Акима Селезнев не риторически, но содержательно совпал со своим оппонентом – С. Ломинадзе, который, признав «глубину» изображенного Астафьевым характера, заметил, что герой все же является частью «уходящей натуры» – традиционного крестьянского мира. В Акиме он обнаружил отсутствие качеств, которые позволяют личности войти в модернизированный мир и найти себя в нем: Аким «не кует свою судьбу, а претерпевает (курсив автора. – А.Р.) ее. “Приемным сыном” дразнил Акима его антагонист Гога Герцев, – он и впрямь как сын был в живущей семьей и миром артели рыбаков на Боганиде… Но сам семьи не создал… А жизнь, похоже, оставляет ему все меньше тех форм, внутри которых просты и семейны связи человека с природой и другим человеком» (О красоте природы, о красоте человека (Обсуждение книги Виктора Астафьева «Царь-рыба») // Литература и современность. Сб. 16. Статьи о литературе 1976 – 77 годов. М., 1978. С. 317).
828
Две версии этого эпизода см.: Коробов В. Шукшин. Вещее слово. М., 1999. С. 66, 69–70.
829
Шукшин В.М. И разыгрались же кони в поле. Т. 1. С. 177.
830
Коробов В. Указ. соч. С. 78–79.
831
Куляпин А., Левашова О. В.М. Шукшин и русская классика. Барнаул, 1998. С. 4.
832
Там же. У Шукшина, действительно, ирония часто распространяется на сам способ говорения о классике. Выстраивая иерархию личных предпочтений в области классики, он, например, шутливо обыгрывает риторику литературных генеалогий и метафоры, выражающие культурную значимость. Ср.: «Патриарх литературы русской – Лев Толстой. Это – Казбек, или что там? – самое высокое. В общем, отец. Пушкин – сын, Лермонтов – внучек, Белинский, Некрасов, Добролюбов, Чернышевский – племянники. Есенин – незаконнорожденный сын. Все, что дальше, – воришки, которые залезли в графский сад за яблоками. Их поймали, высекли, и они стали петь в хоре – на клиросе.
