Кристиан Зальцманн - Книжка для раков. Книжка для муравьев (сборник)
Но госпожа фон Гентхольм находила у ребенка множество недостатков. Во-первых, ей совершенно не нравился живой цвет лица у девочки, и она часто говорила, что та выглядит как крестьянская девочка. Но прежде всего ей не нравилась талия ребенка, которая, по ее мнению, была слишком грубой.
Поэтому, как только муж ее уехал в полк, она постаралась там и сям подправить все то, что, по ее мнению, милый Боженька где-то недоглядел. В первую очередь она приобрела хороший корсет, в который каждый день на ее материнских глазах втискивали девочку.
Каждый раз, когда к ней подходили с корсетом, фрейлин Луиза плакала, каждый раз она жаловалась на боль, когда он был на ней надет, каждый раз она умоляла мать побыстрее снять его; но разве можно требовать, чтобы такая разумная мать шла на поводу у своенравного и неразумного ребенка?
Госпожа фон Гентхольм и не шла на поводу, а сумела так сломить своенравие девочки, что постепенно та стала терпеливо сносить все мучения, которые причинял ей корсет.
Каждое утро она безмолвно сносила, когда ей его надевали, терпела, когда внутренности, находящиеся в нижней части живота, были вынуждены покидать свое место, чтобы найти пристанище в грудной полости, когда вдавливались ребра, а плечи задирались вверх. Недостаток свободного дыхания и аппетита она тоже терпела, в конце концов смирилась даже с тем, когда мать огласила ужасный, как она считала, приказ обязательно спать в корсете. «Это же твоя мать, – подумала она, – ты должна ее слушаться!»
Через несколько лет госпожа фон Гентхольм имела удовольствие видеть, что все, что милый Боженька сделал с фрейлин Луизой, она полностью переделала. Свежий цвет лица у фрейлин Луизы исчез и превратился в бледность, одно плечо и бедро стали выше других, а на ровной в целом спине создалось возвышение. Эти мелочи госпожа фон Гентхольм пыталась исправить кармашками, подкладками, гримом и тому подобным и очень обрадовалась, когда удалось убрать крестьянский румянец и грубую талию.
И вот господин фон Гентхольм вернулся из своего похода. Его сердце горело страстным желанием обнять свою замечательную Луизу. Поэтому, едва увидев свой замок, он поскакал к нему, отпустив повода. Наконец он подъехал к воротам, откуда навстречу ему вышла бледная, искалеченная девочка.
– Барышня, – спросил он резко, – фрейлин Луиза дома?
– Это я и есть, – сказала фрейлин.
– Ты Луиза? Ты моя дочь?
– Вы мой папа?
Фрейлин подала свою руку, когда господин фон Гентхольм слез с лошади, позволила себя обнять, и оба они заплакали: фрейлин слезами радости, господин фон Гентхольм слезами горя.
– Где твоя мать? – наконец негодующе спросил господин фон Гентхольм.
– Она здесь неподалеку, – ответила фрейлин и привела его в комнату матери.
Та, как только его увидела, поспешила к нему с распахнутыми объятиями и воскликнула: «Ах! Мой супруг»!
Но тот холодно отстранился и произнес: «К черту! Что же ты сделала с моей Луизой? Ведь ребенок, когда я его покидал, был красив, как ангел, а теперь калека!»
Госпожа фон Гентхольм принесла кучу извинений, которых ее супруг не выслушал вовсе, а очень натянуто подставил ей щеки для поцелуя и попросил что-нибудь съесть.
Вечером он говорил мало, по причине усталости вскоре лег отдыхать, на следующее утро, прежде чем милостивая сударыня проснулась, велел оседлать свою лошадь, не прощаясь, поскакал снова в полк, пообещав вернуться.
Со временем о фрейлин Луизе и ее дряхлости стали говорить все подряд. Как правило, фрейлин ожесточалась и отвечала: «За это я должна благодарить вас, добрая мама, и ваш корсет».
КНИЖКА ДЛЯ МУРАВЬЕВ
или Наставление по разумному воспитанию воспитателей
Герману!
Так зову я тебя, дорогой молодой человек, того, кто в своей груди ощущает стремление отличиться на свете своей деятельностью на благо людей.
Дай мне руку! Если ты не чувствуешь в себе преимущественных талантов и несомненной склонности к другому делу, то посвяти себя воспитанию!
Оно предоставит тебе возможность сделать действительно многое для блага людей. Тот, кто осушает болота, прокладывает дороги, дает возможность многим и многим тысячам удовлетворять свои потребности, кто разводит сады, основывает больницы, тоже творит на благо людей, но не так непосредственно и радикально, как воспитатель. Тот улучшает условия жизни людей, этот облагораживает самого человека. Но если сперва человека облагородить, то его жизнь станет лучше сама по себе, а воспитанник, которого тебе удалось облагородить, имеет задатки на том месте, куда его поставит провидение, сделать приятней и уютней жизнь тысяч своих собратьев.
Нигде среди людей ты не найдешь такой восприимчивости ко всему доброму, как у детей. Их сердце – самая настоящая целина, где каждое зернышко быстро пускает корень и прорастает; это воск, который послушно укладывается в любую форму, в которую ты его вдавливаешь. Сердце взрослых подобно земле, уже покрытой растениями, которые пустили в ней глубокие корни и которые можно искоренить, чтобы семя, брошенное тобою в землю, смогло уродиться, только с большими, зачастую тщетными усилиями; мрамору, который нужно обрабатывать с большой осторожностью и в котором после долгой кропотливой работы часто наталкиваешься на жилу, делающую всю дальнейшую работу бесполезной. Если ты и впрямь основательно изучаешь искусство воспитания и добросовестно занимаешься им, то, несомненно, ты обретешь высшее счастье – когда-нибудь увидеть воспитанных тобою людей, которые с желанием и энергией трудятся на благо других.
Не возражай мне, будто дело воспитания столь трудное. Но где встретишь общеполезное дело, которое не было бы трудным? А если бы такое нашлось, например, разделывание паштетов, захочешь ли ты ему себя посвятить? Но, как мне кажется, дело воспитания не столь трудное, как ты думаешь. Дурную славу ему создали воспитатели, не понимавшие воспитания. Просто обращай внимание на указания, которые даются тебе в этой книге, и следуй им. И хотя при воспитании ты будешь прилагать усилия, чуть ли не всегда найдется такое, которое вознаградится быстрым успехом и поэтому едва ли заслуживает того, чтобы именоваться усилием. И это небольшое усилие – какой же разнообразной радостью оно будет скрашено! Посмотри, что за безобидный, веселый народец представляют собой человечки, в кругу которых вращается воспитатель. Разве постоянная их веселость не окажет благотворного влияния на тебя, если ты станешь настоящим воспитателем и научишься снисходительно к ним относиться?
Опыт показывает, что люди, живущие и творящие в юношеской атмосфере, обычно не старятся, тогда как те из друзей их юности, которые трудятся в окружении взрослых, один за другим увядают.
Это бесспорное явление часто приписывали юношеским испарениям, которые вдыхают такие люди и тем самым разжижают кровь, становящуюся с возрастом вязкой. Так ли это на самом деле, не берусь утверждать, ибо для этого мне недостает необходимых медицинских знаний. Но, несомненно, постоянная бодрость и радость юности вносят свой вклад, если только им не противодействуют своенравием и дурным настроением. Хочется усесться в кресло и спокойно дожидаться, когда наступит маразм[27], но тут подскакивает бойкий мальчишка, просит удовлетворить одно из своих юношеских желаний и побуждает вас встать с кресла. Там несколько беззаботных мальчиков затевают веселую игру, которая и вас тоже настраивает на веселое настроение. Тут вас зовет колокольчик в учебную комнату, где для того, чтобы занятие было успешным, нужно оставить дурное настроение и настроиться на веселый лад. Так воспитатель, живущий в соответствии со своим призванием, каждый день омолаживается и отдаляет от себя старость с ее разно-образными тяготами.
Но воспитание, может, ты думаешь, очень плохо вознаграждается?
Ты и в самом деле так думаешь? Мне кажется, ни одно дело не вознаграждается больше, чем это. Разве веселое настроение, здоровье, светлая старость, которые обычно приписывают настоящему воспитателю, это мелочь?
Помимо того он может рассчитывать еще и на другое вознаграждение – на собственное облагораживание. Воспитатель, который занимается своим делом не ради выгоды, для кого главная цель – облагораживание своих подопечных, обязательно станет хорошим, благородным человеком. Как? Разве может он с теплотой говорить о долге, не размышляя ежедневно о нем и не чувствуя его ценности? Сам не представляя собой примера исполнения долга? Разве не должен он уметь жить среди молодых людей, чей зоркий глаз замечает любой недостаток, чье прямодушие делает заметным любой недостаток, не отрицая его? Это столь верное изречение docendo diseimus[28] верно и в моральном смысле. Если мы всерьез стремимся облагородить своих подопечных, то облагораживаемся и сами.
Итак, мой дорогой Герман! Если, занимаясь воспитанием, ты становишься здоровым и радостным, если при этом развивается и получает все больше благородного смысла твой внутренний человек, разве ты недостаточно вознагражден? Допустим, тебе придется провести свои дни в крайней нужде, тем не менее разве ты не будешь достаточно вознагражден? Или, быть может, ты хочешь всем этим пожертвовать, чтобы сыграть блестящую роль? Или ты предпочтешь сидеть больным за богато уставленным столом, а не с хорошим аппетитом за простой трапезой? Или ты предпочтешь иметь веселье вокруг себя и тоску в себе, а не веселое настроение в себе и окружающий тебя покой? Или ты предпочтешь повелевать толпой продажных душ, а не предоставлять в распоряжение другим себя самого? Что ж, произведи обмен, но тогда, мой Герман, не тебе посвящена эта книга.
