Пьер Паскаль - Протопоп Аввакум и начало Раскола
Итак, с середины 1656 г. облик русской церкви был искажен. Одно за другим, за какие-нибудь два года подвергались разрушительным нападкам столь существенные основы веры, как крестное знамение, «Верую», имя Исуса Христа, изображения на просфорах, Божественная Литургия; уничтожали хоры главного предела, запрещали воздвигать над святым местом легкие и изящные пирамидальные крыши (сени), столь любимые верующими; изменяли самую форму и облачения престолов; потихоньку вводили новые богословские взгляды о природе Божией Матери, о религии латинян, о возношении Святых Даров. Даже и теперь, в любой стране, для верующих, привыкших устанавливать определенную разницу между обрядами и догматами подобного рода, бесчисленные новшества произвели бы беспокойство и соблазн.
Никон изображал собой новатора, стремящегося с ожесточением искоренить все, что русские люди веками считали необходимым для своего спасения.
При всем том он утверждал, что он восстанавливает книги и обряды в их первоначальной чистоте, возвращает их к греческим источникам. Во многих отношениях он продолжал политику кружка боголюбцев: он продолжал через епископов рекомендовать единогласие и пение, соответствующее тексту богослужебных книг[1039]; он продолжал преследовать проклятые игры скоморохов и вожатых медведей[1040]. Он строго наблюдал за выполнением церковных канонов, приказывал соблюдать посты и общественные молитвы; он продолжал держать православных в отдалении от иностранцев[1041]. С 1654 г. он начал борьбу против икон, носящих на себе отпечаток западного влияния; ввиду того, что изображения на этих иконах были реалистичны и передавали лики святых в чертах, совсем не похожих на традиционно строгие, эти иконы вызывали восторг в высшем московском обществе. Никон приказал изъять их, и 4 марта 1655 г., в тот самый день, когда он получил от Макария грамоту в пользу троеперстия, он приказал принести ему эти подозрительные образа и стал бросать их один за другим на железные плиты соборного пола, называя по именам, чтобы пристыдить их, представителей знати, у которых они были изъяты. Они должны были быть сожжены. Царь, присутствовавший при этой сцене, не будучи предупрежден об этом, сказал тихо: «Нет, отче, не вели их жечь, вели лучше их зарыть». Никон дал на это свое согласие[1042].
Народ был менее возмущен появлением новых икон, которые все-таки изображали чтимых им святых, чем кощунственным уничтожением образов, произведенным патриархом. Верующие, которые еще во времена кружка боголюбцев питали мало симпатии к тому, что в его реформах являлось строгостью, принудительным предписанием или искусственно навязанным аскетизмом, теперь уже с отвращением наблюдали в действиях Никона то, что было продолжением и преувеличением той же церковной линии. Даже если он не нарушал установившегося уклада, он все же был ненавистен из-за своего самовластия и насилия. Но в новшествах своих он являл себя уже настоящим еретиком, слугой дьявола, посланным для того, чтобы разгромить русскую церковь, подобно самому антихристу или, по меньшей мере, его предтече. Напрасно он называл себя греком и выставлял себя таковым, ссылаясь на старые греческие книги и на греческих священников, его все-таки считали приверженцем латинян. Эти обвинения приходили особенно на ум ученым людям, которые хорошо знали, что главный сотрудник Никона – Арсений прошел науку в итальянских школах, что книги, служившие образцами для новых изданий, были напечатаны в Венеции, что поправленный Символ веры совпадал с «Верую» униатов и латинян, что многие греческие иерархи этого времени постоянно колебались между православием и унией; подобные обвинения постоянно встречались в соответствующих сочинениях. Но эти обвинения были также распространены и среди простого народа, ибо память о митрополите Исидоре еще не исчезла; вместе с тем, с самого Смутного времени ненавидели поляков, а все католическое вызывало в памяти ненавистное имя поляков.
В 1656 г. в Ростове три ремесленника, Сила Богданов, Федор Логинов и Алексей Постников, видя, в каком состоянии находилась церковь, пришли к страшному заключению. Первый был малограмотным портным, который говорил обо всем этом, не зная книг; несмотря на его неученость, у него были ученики. Вот что он проповедовал: «Соборная церковь находится в руках еретиков, и митрополит проклят, так же как и отец его патриарх; истину они заменили ложью, уничтожили обедню, и к семи Вселенским соборам прибавили восьмой и папскую ересь. Они поломали хоры, и их обедня – одна только насмешка. Лжепророки, зачем отменили вы благословение на Иордани? Почему заменили вы православный крест на просфорах на латинский и зачем стали искать новых обрядов в местах неподобных? Почему уничтожили вы исповедь до обедни и для чего изъяли вы имя Сына Божия из песнопения “Свете Тихий”? Почему запретили вы творить крестное знамение, как нас учил митрополит Варлаам и отцы наши? Нет, не пастыри вы, а хищные волки: любите вы хорошую и жирную еду, и учение ваше ложное и развратное». Он перестал ходить в собор и приходские церкви, превращенные, по его мнению, в вертеп разбойников. Он обращал к своим взглядам и других. Федор и Алексей – огородники – были троюродными братьями, знали только Часослов. Не сговориваясь с Силой, они действовали таким же путем. Втроем они были арестованы. Сила, допрошенный митрополитом 3 января 1657 г., а затем насильно отведенный в собор, отказался приложиться к кресту, а также и поклониться иконам Спасителя и Пресвятой Богородицы. Федор поступил таким же образом в Богоявленском монастыре. Митрополит Иона написал отчет об этом в Москву. По приказу царя они были доставлены туда. 3 февраля боярин Алексей Трубецкой потребовал от них, чтобы они указали в книгах на замеченные ими отступления, на что они ответили, что книг они не знают, но знают хорошо, что в церкви Божией все поставлено вверх дном. Им объяснили, что это были не отступления, а исправления, что в песнопении «Свете Тихий» имя Сына Божия повторяется даже несколько раз. Сила ничего не возражал против этого, исключая то, что «Службы церковные стали иные, чем раньше». Когда же ему сказали, что водосвятие в день Богоявления было отменено не без основания и что он должен доверять людям, более сведущим, чем он, то Сила захотел найти оправдание старому обычаю: «Водосвятие накануне – это крещение Иоанна, – сказал он, – но когда ходили на иордань в день Богоявления, то это истинное крещение Сына Божия». Таким образом, по ходу дела неизбежно появились со стороны преследуемых объяснения и богословские изыскания, конечно, неискусные и наивные. Сила добавил: «Образа Спасителя и Божией Матери и святых я почитаю и благоговею перед ними. Верую в нашего воскресшего Спасителя Исуса Христа. Книги же, которые вы мне показали, Послания и Деяния и проповеди Иоанна Златоуста, я о них слыхал и вовсе их не гнушаюсь, Иоанна Златоуста я почитаю и благоговею перед его образом. Но дело такое, что все переменилось, а я стою за то, что было раньше». После него отдельно допрошенные Федор и Алексей сказали только, что они творили крестное знамение, как их тому учили их духовные отцы, и что ради этого крестного знамения они готовы умереть. 19 февраля их предали пыткам и дали 7 ударов Силе, 8 – Федору и 10 – Алексею. При этом они ничего нового не сказали. 20 февраля страж, который наблюдал за Силой, донес, что, когда Силу уводили, то он достал из своей шапки тетрадь, говоря: «Я православных христиан учу и за то де умереть хочу!» Затем были допрошены духовные отцы Федора и Алексея, попы Иван Харитонов и Симеон Орех, которые подтвердили свою приверженность к новым книгам. Их отпустили. В это время Сила, вновь приведенный к допросу, по настоянию митрополита Ионы был спрошен относительно его отношения к государственным властям и патриарху. Он отвечал только: «Никакой земной власти я не боюсь», «а кто добавляет что к семи Соборам или по-иному перекладывает что от них, тот предтеча антихриста». Наконец, 20 августа 1657 г. царь повелел выслать трех ростовских ремесленников за неповиновение и извращение церковных уставов в Кандалакшский монастырь и держать их там под надзором, чтобы они не смогли убежать, одновременно принуждая их вести монастырские работы[1043].
Ростов был близ Москвы, и Иона, его митрополит, был одним из первых иерархов, принявших искренне реформы Никона. Вот почему мы наблюдаем там первые народные возмущения, вызванные новшествами. Эти возмущения совершенно основательно беспокоили власти, ибо они, по мере того как епископы стали бы обнародовать пресловутые новшества, могли не сегодня-завтра повториться везде, от одного конца Руси до другого. Уже в 1656 году в провинции у мирян были памятки для защиты старой веры, отвергающие новые книги. Они ходили по рукам среди народа, чтобы служить опорой для малоопытных защитников старой веры. Сила был одним из таких защитников. Он уже говорил, что надо избегать церквей, где служба ведется по новым книгам, надо отказываться от просфор с изображением латинского креста, не принимать от никоновских священников ни таинств, ни благословения, не надо также прикладываться к их кресту, ни признавать их водосвятия. Официальная церковь – это уже не церковь; ее учение от дьявола, а не от Святого Духа. Патриарх, доведший ее до теперешнего состояния, – предтеча антихриста. Епископы, которые ему повинуются страха ради и из любви к роскоши, – мучители, а не пастыри. Если царь, уже соблазнившийся этой верой, потребует повиновения – лучше принять муки. Впрочем последние времена уже близки. Все признаки того, что будет в дальнейшем названо «расколом», были уже налицо.
