Пьер Паскаль - Протопоп Аввакум и начало Раскола
Эти внешние злоключения нисколько не отразились на его убеждениях: его «Грамматика», написанная языком, понятным для всех славян, его «Политико-экономический трактат», написанный в Тобольске, раскрывают его любовь к русским, которая чувствуется даже в тех упреках, которые он им делает. Будучи католиком, он порицает раскол, но он почитает русскую церковь как таковую, ее обряды, ее святых, ее иерархию. Так же как в Нежине он прожил 5 месяцев у знаменитого протопопа Максима, беседовал в Москве с Морозовым и Ртищевым, он познакомился, вероятно через Трофимова, с попом Лазарем и принял его у себя[1011]. Затем, узнав, наверное, от Лазаря, о прибытии протопопа Аввакума, а также и всю его историю, он отправился к нему. Эти двое людей, столь замечательные каждый в своем роде, которые могли бы друг у друга многому поучиться, положат ли они начало отношениям, которые принесут им взаимную помощь? Увы, вот что произошло, по словам Крижанича:
«Он (Аввакум) вышел на крыльцо навстречу мне. Так как я намеревался встать на ступеньку, чтобы войти, он сказал: “Не подходи, стой там и признайся, какую веру исповедуешь!” Я: “Благослови меня, отец!” Он же: “Нет, я тебя не благословлю. Объяви сначала свою веру”. Я: “Я, досточтимый отче, глубоко верю всему, во что верит святая апостольская католическая Церковь, я почитаю благословение священника и я почтительно прошу его. Что же касается моей веры, то я готов объяснить ее епископу. Но перед всяким встречным, тебе подобным, сама вера которого находится под подозрением, я не буду ни распространяться, ни объяснять своей веры. Если ты откажешь мне в благословении, я получу его от Бога. Прощай”»[1012].
Так, без всякого результата, столкнулись эти два человека. Один, благодаря своему латинскому воспитанию, вежливый, однако непримиримый относительно того, что касается принципов; вместе с тем умеющий проникать в суть дел человеческих, чтобы, если можно, влиять на них; дипломат, полный терпимости по отношению к людям; интересующийся всем, ибо все, что благо, должно само обратиться во славу Божию, – и все же он называет Аввакума фарисеем. Аввакум – не таков. Нисколько не замыкаясь по своей природе от «внешнего» мира, но видя в конечном счете за этим миром только конечные судьбы: смерть, Страшный суд, рай или ад, зная только предания своей церкви, выполняя в точности завет апостола «Кто приходит к вам и не приносит сего учения, того не принимайте в дом и не приветствуйте его»[1013], он относится к Крижаничу так, что тот для него не существует. Этот инцидент показывает, до какой степени Аввакум отличался даже от Лазаря, другого приверженца старой веры.
И как Аввакум мог иметь общение с латинянином, когда он решил бежать от православных церквей, применявших никоновские новшества? Они были введены тут совсем недавно; только после возвращения из Москвы, после марта 1662 года, Симеон издал приказ во всех церквах совершать службу по новым книгам, накладывать на просфорах печать латинского креста вместо восьмиконечного, крестить по-новому[1014] и, конечно, творить крестное знамение тремя перстами.
Реформа осуществлена была не везде, в частности она не полностью коснулась Сибири. Это, впрочем, зависело не только от нежелания ее применять: как могло хватить нескольких тысяч экземпляров Служебника или Требника, выпущенных Печатным двором, для десятков тысяч приходов и монастырей в стране? Все зависело от усердия самого епископа.
От него зависело переписать или не переписать новые книги. Пока каждая церковь не была ими снабжена, духовенство было в нерешительности: зная, что старые книги осуждены, но не обладая другими, оно могло по собственному мудрованию использовать книги старые или новые. Через год после постановления Симеона в Тобольске можно было наблюдать именно такую картину, – картину, которая уже в течение долгих лет наблюдалась в центральной части страны. И в Тобольске, как и повсюду, верующие были в смятении.
В Троицын день, 18 мая 1662 г., какая-то женщина из Абалака, одного из предместий Тобольска, слышала голоса: «Отреклись от старых обрядов и приняли латинские обычаи. Православные не должны ходить на эти латинские службы. Надо вернуться к прежним обрядам, иначе будет моровая язва, голод и огонь». Благочестивая вдова рассказала об этом воеводам. Отчет об этом был тут же составлен, передан архиепископу и отослан в Москву. Месяц спустя, 16 июня, один вольный ямщик из Тюмени также пришел к ним, чтобы довести до их сведения, что Богоматерь во время пения «Хвалите» обратилась к нему от Своего образа со следующими словами: «Иди, Петр, и скажи воеводам и всем честным людям, что обряды нарушены, церковь осквернена, крестное знамение искажено, гнев Божий снизойдет на землю и люди погибнут от бедствий, голода и жажды». Извещенный об этом Симеон передал этот рассказ в Сибирский приказ[1015].
Еще во время пребывания Аввакума в Тобольске, в день Преображения Господня, 6 августа, случилось в соборе чудо, о котором довели до его сведения. В момент, когда протодьякон возгласил «Двери, двери мудростию вонмем!», «тогда у священника со главы взяся воздух» и упал на пол. Затем, когда запели «Верую», воздух, покрывавший Агнца, соскользнул на другие четыре просфоры и после пения Херувимской снова вернулся на свое место. Это, конечно, были менее явственные знамения, но они внушали не менее страха[1016].
Из всей реформы Аввакум к этому времени ознакомился только с новым троеперстным крестным знамением и отменой некоторых земных поклонов. И то и другое он осудил. Он подозревал, что Никон зашел в своих новшествах еще и дальше, но в отношении всего того нового, что последовало в течение этих 10 лет, он еще не определил своего мнения окончательно. Лазарь называл все это ересью; однако Симеон принял это. Тот факт, что новизны внесли смуту в церковь, – говорил против них; с дру гой стороны, Неронов к ним, как говорили, присоединился, а благочестивый государь и епископы, по-видимому, придерживались их, ибо после падения Никона они их не упразднили. Надо было подробно ознакомиться с этими новшествами и разобраться в них. Правда, с момента, когда его жена от своего имени и от имени детей торжественно разрешила ему, в случае необходимости, открыто высказываться, Аввакум уже принял внутреннее решение, но он должен был еще увериться в том, что это было действительно необходимо. У него не было никакого злостного желания во что бы то ни стало поднимать смуту или растравлять еще больше зияющую рану, нанесенную Церкви.
Обуреваемый этими чувствами, Аввакум еще в начале своего пребывания в Тобольске пошел в собор Святой Софии. Будучи протопопом, он, хотя и избегал совершать богослужение, все-таки входил в алтарь. Сначала он был неприятно поражен новым порядком совершения проскомидии. Взятие частиц из просфор, в особенности из четвертой и пятой, которые полагались за живых и усопших в таком количестве, сколько поминалось имен, напоминало ему тараканов, грызущих хлебные крошки. Он не скрыл своего негодования. Он не мог не заметить также и изменений, внесенных в Символ веры: Святый Дух уже не именовался «истинным», к имени Исус было прибавлено еще одно «и», царство Христово было всецело перенесено на будущие времена. Теперь пели: «Его же царствию не будет конца», вместо «несть конца». Были еще и некоторые другие отклонения. Аллилуия теперь пелась трижды; «во веки веком» было видоизменено на «во веки веков». То были определенные новшества, по меньшей мере дерзновенные, может быть даже еретические. Однако его желание мира было столь велико, что он перестал высказываться и продолжал присутствовать на богослужениях. Так продолжалось до того дня, когда, вернувшись после всенощной в день ангела одной из великих княжон, он получил во сне от Христа страшное предупреждение: «Блюди, да не полма растесан будеши», – сказал ему Господь.
На следующий день он удовлетворился тем, что присутствовал на приеме у старшего воеводы, которому он сообщил свой сон, но к обедне не пошел. Он перестал ходить в церковь, где пели по-новому[1017].
III
Новшества Никона и противодействие этим новшествам
Что случилось на Руси в течение этих шести или семи лет? Как только моровая язва ослабла, Никон снова начал использовать результаты собора 1654 г., чтобы усилить свое положение. Он призвал себе на помощь восточных патриархов: он письменно посоветовался с Паисием Константино польским[1018], он задержал в Москве на 16 месяцев Макария Антиохийского[1019], с которым он обнаружил необычайную общность взглядов. Вместе с ним и с Гавриилом Сербским[1020] он созвал два новых собора 1655 и 1656 годов, которые могут рассматриваться как роковые в истории русской церкви: тогда именно и произошел раскол.
