Эдвин Поляновский - Урок
– А где мы их возьмем,– отвечает сзади Бондарев,– пусть объявление через газету дают.
Спрошу, спрошу сам, где они его, Татаринова... А что «они его»? Оставили, бросили? Вроде не бросали.
На развилке остановились, Казин сказал вдруг:
– Здесь мы разошлись...
«Разошлись». Вроде как на равных. Но ведь Татаринов отстал.
– Да-а, он позади был. И вот сюда, влево пошел... В общем, мы-то сейчас как пойдем? По нашему маршруту или по его?
Мне интересно знать, где они его дотом нашли.
– По его, по его пути.
Петляем долго и немыслимо. Видно, Татаринов действительно плохо знал лес, да и пурга была тогда ужасная. Снова оказались на каком-то поле.
– Вот тут,– показывает Бондарев,– мы его разыскали.
Остановились – старый ивняк и четыре березы на опушке леса.
– Тут,– подтверждает Казин.– Спасибо собака помогла, так бы не нашли.
– Точно-точно,– оживляется Бондарев,– идем, значит, с поисковой партией, смотрим – какая-то собака по опушке бегает и лает, зовет. Ну, один там из наших, с фабрики, он впереди всех был, подбегает, видит – Татаринов. Лежит. «Ну, Федор Григорьевич,– кричит,– ты тут разлегся, а мы с ног сбились!»
Тут, на опушке, я еще раз вспоминаю и оцениваю то, что случилось.
15 октября, в пятницу, заседало правление общества охотников. «На воспроизводственном участке браконьеров много,– доложил один из членов правления,– я слышал там недавно выстрелы. Стал считать – семнадцать выстрелов». «Завтра же пойдем посмотрим,– сказал Казин Татаринову,– возьмем Бондарева».
Наутро, в начале седьмого, несмотря на отчаянную пургу, все трое, как и договорились, отправились в лес. Как говорит Казин, он за всю свою жизнь такой метели здесь не видел. Сквозь отчаянные завывания ветра где-то рядом, в темноте, словно хлопали ружейные выстрелы – это ломались и падали под ветром провисшие от тяжелого снега деревья. Проваливались по колено в снег, под которым лежала незамерзшая грязь.
Прошли низину. У развилки Татаринов отстал.
– Где ты? – окликнул его Бондарев.
– Тут я,– донесся откуда-то из-за ветра голос Татаринова.
Двинулись дальше. Когда через некоторое время снова окликнули Татаринова, ответа не было. Позвали еще раз – только ветер воет. Двинулись дальше. Заговорили о лицензиях. О том, что, дескать, дали вот им три лицензии на отстрел кабанов, а как делить их – недовольные будут, как всегда...
Оба – и Казин, и Бондарев – утверждают, что искали Татаринова. Прошли, как говорят, дорогу на Звенигород, высоковольтную линию, покрутились. Вышли на Валыгинское поле – нет никого. Зашли в будку комбината декоративного садоводства. Обсушились.
– А ведь Татаринов-то нездоров, Анатолий Иванович,– сказал Бондарев.– Жаловался мне, что давление опять поднялось...
– Да-а,– неопределенно ответил Казин.– Да нет, зайца, наверно, решил подстрелить. Придет.
Обсушились. Погрелись. Перекусили.
Когда возвращались домой, спросил уже Казин:
– Поищем, вернемся?
– Да он уж, поди, дома чай пьет.
Так они шли, поочередно выказывая ленивое беспокойство и тут же уговаривая себя не волноваться.
А метель свирепствовала. Казин – молодой и крепкий – обычно за день проходил и 40, и 50 километров, хоть бы что, а тут... Хотели даже, признаются сейчас, ружья побросать.
Домой вернулись к обеду. Бондарев живет рядом с Татариновым. Соседи. Вернувшись, он не зашел к Татариновым. Почувствовал вдруг тревогу? Побоялся ли, ждал ли чего-то? (Как будто можно было отсидеться до лучшей поры.) К шести вечера прибежала взволнованная жена Татаринова: где Федор? Бондарев испугался: «А что, не пришел? Да он с Казиным вроде был...» – залепетал невразумительное.
Потом Бондарев сообщил о беде в милицию. Позвонил Казину.
Утром 17 октября, это было воскресенье, к Бондареву постучалась дочь Татаринова – Анна.
– Иван Иваныч, дорогой, пойдемте в лес, покажите, где шли...
– Не могу, радикулит у меня... – и Бондарев закрыл дверь.
На поиски пошел было муж Анны, но вернулся ни с чем.
Собрался народ у дома Татариновых, хотели идти всем миром в лес. Но куда? Ни Бондарева, ни Казина нигде не нашли. (Как оба говорят теперь, в это время они вдвоем тоже искали Татаринова... в подсобном хозяйстве Дорохове, где Татаринов работал.)
Сейчас, когда уже давно все позади, я думаю, как с каждым промедленным часом, даже минутой, росла тяжесть вины этих двоих.
На третий день Татаринова действительно нашли. 18-го с утра была снаряжена поисковая группа, и где-то около часу дня нашли его у Валыгинского поля, рядом с садоводческой будкой, где отдыхали, грелись Казин с Бондаревым.
– Ну, Федор Григорьевич, ты тут разлегся, а мы с ног сбились...
Сказал тот, что был впереди, и осекся.
Светило зимнее неяркое солнце. Ослабевший за эти дни ветер ронял с берез снежную пыль. Снег падал на лицо Татаринова и не таял. Рядом с ним, виновато виляя хвостом, видно, давно уже не отходила от него незнакомая собака, застывшая в нелепой преданности.
От Валыгинского поля мы возвращаемся к дому. Казин и Бондарев по-прежнему чутко слышат все звуки и шорохи леса.
– Вот лось шел. Недавно,– показывает Бондарев на следы.– Шел слева во-он к тому ивняку подзаправиться.
– А зайцев-то больше стало. Как сено идет, Иван Иванович?
– Хорошо, зайцы его любят.
Я знаю, о чем они говорят. Охотники косят и вывозят с лесхозовских угодий сено – для косуль, зайцев. Еще они растят картофель, овес для кабанов, собирают рябину для рябчиков, тетеревов, зайцев. Для лосей и зайцев на зиму готовят солонцы: валят осину, в метре-полутора от корня рубят корыто и закладывают туда соль-лизунец. Через недельку-другую осина начинает киснуть, и тут-то подходят на подкормку лоси.
Обо всем этом рассказывал мне вчера вечером Казин. Он гордится своим хозяйством, в области оно на хорошем счету. «План по членству,– говорил Казин,– идет хорошо, 932 охотника у нас, план по вырубке ивняка сделан. Лекции? Пожалуйста. Надо было за год шесть провести, а мы – семь. Тех же солонцов вместо 223 сделали 280».
– Ах, сволочи,– Казин неожиданно останавливается.– Ну надо же, а? Иван Иванович?
Я вижу на осине большенные вырезы ножом. Кто? Хулиганы какие-то.
– Вот сволочи,– повторяет Казин,– судить за это надо.
– Послушайте,– спрашиваю я,– а из вас кто-нибудь был у Татариновых в семье после этого...
– А зачем? – ответили оба в один голос.
– Мы венок ему купили? Купили,– объяснил Бондарев.
– И ленту,– подсказал Казин.– Я вообще жалею вот о чем: зря я его, наверное, к себе в хозяйство взял. И старый он, и лес знал плохо.
Казин впереди осторожно трогает ногой снежную корку. Проверяет что-то.
– Это я смотрю, твердый ли наст,– объясняет он.– Тетерева, они же с деревьев прямо в снег сигают. Не побились бы.
Проходим мимо обелиска с красной звездой.
– Кому это? – спрашиваю.
Молчат. Переглянулись.
Я подошел к обелиску. «Лейтенант Суханов погиб в бою за Родину».
– Он вроде Рузу освобождал,– словно оправдываясь, говорит Казин.
– Но под Рузой погибли тысячи, а памятник-то поставили Суханову?
– А кто его знает...
Сколько же раз они тут проходили!
– Может, раз пятьдесят, может, сто... – отвечает Казин.
Через несколько минут они уже снова читали следы.
– Вот это беляк прошел, на поляну бежал. А во-он снегирь сидит. Снегириха, вернее: с фиолетовым брюшком, самец с красным.
...А все-таки лес, и природа, и все, что есть тут на этой земле,– не их богатство. Им вроде как одолжили всем этим попользоваться, пока они тут служат.
Войну Федор Григорьевич Татаринов прошел всю, до последнего дня. И там, где он, артиллерист, мог умереть, жив остался. В мае они с женой, Зинаидой Николаевной, собирались праздновать 40 лет совместной, вполне благополучной и доброй жизни.
Вспоминаю, что Казин и Бондарев не пошли хоронить Татаринова: людей побоялись. Бондарев только форточку приоткрыл, когда процессия шла мимо, и тут же захлопнул. И гулять с внуком на улицу он выходил долгое время только поздними вечерами, когда на улице никого не было.
Должно быть, когда человек остается один, жизнь более чем страшна – она бессмысленна.
Скрипит снег под ногами. Я иду по лесу с этими людьми. Они – впереди меня, о чем-то тихо и оживленно беседуют.
И у Казина, и у Бондарева настроение сейчас неплохое. Три месяца велось уголовное дело, и вот только вчера его закрыли, камень с плеч. В конце концов, Татаринов скончался, как установила экспертиза, «от сердечно-сосудистой недостаточности».
1972 г.
ИСТЕЦ
В соседних избах погас свет. Над самым двором повисла чистая и яркая Большая Медведица. Во дворе пахнет свежестью, пахнет деревом от новой дровяной поленницы и сосновым лесом, который начинается сразу за избой.
