Михаил Бейлькин - Медицинские и социальные проблемы однополого влечения
Горячность автора письма можно объяснить лишь одним: психологической защитой, что свидетельствует о наличии чего-то, что неприемлемо для него и вызывает у него тревогу.
Он утверждает, что “шизоиды”, демонстрируемые в телепередачах – плод гомофобной фантазии журналистов и репортёров. Однако, зададимся вопросом: а геев–“хабалок”, кто, сбиваясь в стайки на своих излюбленных “пятачках”– “плешках”, паясничает и юродствует на потеху прохожим – их, что же, так уж никогда и не видел автор письма?! Именно о них предупреждает начинающих геев Зосимов. Не замечать их, игнорировать их мнимую или подлинную психопатию, утверждая, что “их психика необратимо изменилась” исключительно в результате гомофобных гонений, может лишь очень наивный человек.
Может быть, анонимный корреспондент (сокращённо А. К.), действительно, крайне наивен? Грязи он избежал, попав в кружок интеллигентных людей, сплочённых общей девиацией, и вот, возмущённый гомофобными предрассудками, обнаруженными в моей книге, он призывает меня изменить отношение к гомосексуалам, а заодно делится со мной своим любовным счастьем. Такая версия, однако, не выдерживает критики. Книгу он читал, недаром же в письме упоминаются избирательность и альтруизм как атрибуты любви. Но если бы в ней были гомофобные выпады, А. К. не преминул бы привести соответствующую цитату. Не сделано это по той простой причине, что ничего похожего в книге нет, точно так же, как нет вообще никаких разумных причин, чтобы писать мне письмо протеста.
Словом, единственное объяснение письму – гомосексуальная тревога (в данном случае она вызвана признанием капитуляции в долгой борьбе с собственной девиантностью). Не врача пытался убедить анонимный корреспондент; прибегая к психологической защите, он стремился успокоить себя самого.
Этот вывод подтверждается анализом письма. Несмотря на искренность, оно написано скрытным человеком: А. К. ни словом не обмолвился о том, каковы его возраст и профессия, кто его родители.
И стиль, и содержание письма выдают чувствительную (сенситивную) акцентуацию характера. Такие акцентуанты – люди робкие и в то же время экзальтированные. Они импульсивны, самолюбивы и, на взгляд окружающих, очень непоследовательны в своих поступках. На самом же деле, их поведению присущи чёткие психологические закономерности.
По классическому описанию психиатра Петра Ганнушкина (1964), им свойственна “чрезмерная впечатлительность, с одной стороны, и резко выраженное чувство собственной недостаточности – с другой. <...> Так как это обыкновенно люди самолюбивые, то особенно их угнетает, прежде всего, сознание, что они не как все, а затем и вытекающая отсюда крайняя неуверенность в себе. Это создаёт у них чувство внутренней напряжённости и тревоги. Если у больных к тому же есть какие-нибудь дефекты, то их застенчивость легко переходит всякие границы, и у них развивается крайняя подозрительность (человеку кажется, что окружающие критикуют его и смеются над ним). <...> Другие же, стремясь преодолеть мучительное для них чувство своей слабости и недостаточности, надевают на себя не всегда удающуюся им личину внешней развязности и даже заносчивости, под которой, однако, нетрудно разглядеть того же самого внутренне смущённого и робкого человека”.
Обращает на себя внимание мнительность, болезненное самолюбие и обидчивость А.К: ведь он заранее боится иронической улыбки того, кому пишет. Не самый удачный способ настроиться на контакт.
Излюбленный способ психологической защиты сенситивных юношей – гиперкомпенсация, в том числе, когда какой-то недостаток (часто мнимый) путём тренировок замещается своей противоположностью. Постоянным самоконтролем и занятиями спортом гомосексуалы стараются стать подчёркнуто мужественными. При этом поведение, как и внешность, приобретают противоречивый характер: спортивность и щегольство временами переходят в манерность, сквозь утрированную мужественность проступают женственность и инфантилизм (“детскость”, психологическая незрелость); за деланной самоуверенностью и напускной решительностью чувствуется готовность в любой момент стушеваться. Именно такое поведение поверхностному наблюдателю кажется капризным и непредсказуемым.
При наличии явных интеллектуальных способностей А. К., его письмо грешит этой мозаичностью в полной мере. Начало послания, хотя и выдаёт крайнее самолюбие юноши, остаётся сдержанным. Середина письма экзальтированна: “…взрыв, полёт души и тела!” ; его концовка манерна (“Без подписи…”). Это не просто особенности стиля – это проявления акцентуации характера.
Письмо даёт важные сведения об этапах невротического развития А. К. Сенситивные акцентуанты вообще склонны к невротическим реакциям. У автора письма к тому же были и особые причины для развития невроза, очень похожие на те, что исследовал Фрейд (1989а). Речь идёт о страхе мальчика перед инцестом – бессознательным желанием физической близости с матерью. Этот психологический механизм делает понятными ночные страхи А. К.: в эротических снах он бессознательно отождествлял нагую женщину с матерью. Поллюции при этом сопровождались паническим страхом смерти. Неосознанно отождествляя со своей матерью всех женщин, подросток распространял на них запрет на половую близость, что усиливало его гомосексуальность.
Следует заметить, что к такой гипертрофированной сыновней любви со временем часто присоединяется и неприязненное чувство к матери, ибо на неё возлагается вина за робость, “женственность” и другие последствия “неправильного воспитания”. Чаще всего подобный механизм “любви – ненависти” наблюдается у сыновей из неполных семей. Некоторые же факты, проглядываемые из письма, дают основание полагать, что его автор рос без отца.
Письмо позволяет реконструировать этапы становления гомосексуальности молодого человека. Скорее всего, у него были к ней врождённые биологические предпосылки: она обнаружилась рано и без каких-либо внешних поводов. В дальнейшем к действию биологических факторов присоединился патопсихологический механизм: слишком сильная привязанность к матери и страх перед инцестом, а также переживания, связанные с отсутствием отца.
Страх, сопровождающий его гетеросексуальные сны, подросток расценил как проявление привычной для него робости. Борясь с ней, он пуще прежнего старается вести себя “по-мужски”. Ища объекты для подражания, он приглядывается к мужчинам, оценивая их внешность и поведение. Поиски мужского идеала усиливают его гомосексуальные тенденции. По-видимому, и прежде, задолго до полового созревания, он безотчётно искал того, кто мог бы заменить ему отца. Теперь же подросток конструирует идеальный образ, включающий мужественность, сексуальную привлекательность, а, кроме того, те черты, которые он и раньше приписывал человеку, способному заменить отца – зрелость (усы – её показатель и гарантия), силу, способность опекать и защищать (женщину и сына).
В отличие от гетеросексуальных сновидений, в которых женщина отождествлялась с матерью, эротические сны с появившимся в них “усатым мужчиной”, не сопровождались страхом. Зато возникшая ассоциативная связь между половым возбуждением и видом нагого мужского тела стала его дневным кошмаром.
Подросток панически боится, что предательская эрекция, с головой выдающая его гомосексуальность, обязательно возникнет при виде обнажённых мужчин в бане и на пляже. И действительно, по невротическому механизму, страх вместо того, чтобы подавлять эрекцию, усиливал её. Пришлось отказаться от посещения пляжа и бани, тем самым, лишив себя удовольствия любоваться нагими мужчинами. Убедившись в том, что поиски мужского идеала лишь усиливают его гомосексуальность, подросток (впрочем, уже юноша) решается идти “ва-банк”. В его глазах самым надёжным показателем (а возможно, и средством достижения) мужественности и психической зрелости могла бы стать его половая связь с женщиной. Её-то он и собрался осуществить на деле.
На “проверочный акт” со случайной женщиной А. К. вряд ли польстился бы (надо учесть его экзальтированность и болезненное самолюбие). Скорее всего, юноша решился на близость с девушкой, к которой испытывал романтические чувства.
Для любовной связи этого оказалось слишком мало (в интимной ситуации не было полового возбуждения). И тогда, чтобы вызвать эрекцию, достаточную для половой близости, он воспользовался тем, что раньше было его кошмаром. Прежде А. К. боялся взглянуть на нагое мужское тело или представить его себе – ведь это вызывало у него непрошеную эрекцию. Теперь же, чтобы добиться её, он представляет себе обнажённого и эротически возбуждённого мужчину, совершающего половой акт с его же партнёршей. Тем самым влечение к девушке стало как бы “двойственным”, дополняясь гомосексуальным компонентом. Скорее всего (это просматривается в письме), в своих фантазиях А. К. представлял не “усатого мужчину”, ведь тот был строго гомосексуальным, являясь частью интимного мира юноши, а кого-то другого – гетеросексуального и, возможно, реального мужчину, связанного с этой девушкой. ( “Контакты мне удавались, если я представлял её в объятиях другого мужчины” ). Получилась своеобразная “матрёшка”: внутрь гетеросексуального компонента втискивался гомосексуальный. Связь с женщиной, таким образом, не оправдала надежд юноши на “усиление его мужского начала”, зато усилила гомосексуальный потенциал его либидо.
