Жак Лакан - Изнанка психоанализа (1969-1970)
На самом деле, посмотрев на вещи таким образом, видишь, что если на уровне дискурса господина это оставалось столь долго незаметным, то оттого лишь, что сама структура этого места разделение субъекта обязательно маскирует.
Разве не говорил я вам, какое высказывание способно занимать место истины? Истина, говорил я, обязательно недосказана, и в_ качестве модели этого я привел вам загадку. Потому что истина всегда предстает нам именно так, а вовсе не как вопрос. Загадка — это то, на что мы должны ответить под угрозой неминуемой смерти. А вопросом об истине задаются, как давно всем известно, только администраторы. Что есть истина? — мы хорошо знаем, из чьих уст этот вопрос слышали.
Но одно дело та форма недосказанности, в которой истина вынуждена выступать, а совсем другое — то разделение субъекта, которое этим обстоятельством пользуется, чтобы себя не выдать. Разделение субъекта — это совершенно иное дело. Если там, где он не есть, он мыслит, если там, где он не мыслит, он есть, то оттого, ясное дело, что он есть и там и тут. Я бы сказал даже, что для Spaltungэто определение непригодно. Субъект причастен Реальному в том, что Реальное, по-видимому, невозможно. Используя образ, подвернувшийся мне чисто случайно, можно сказать, что дело с субъектом обстоит точно так же, как с электроном, описываемым одновременно волновой и корпускулярной теориями. Мы вынуждены признать, что один и тот же электрон одновременно проходит через два удаленных друг от друга отверстия. Поэтому то, что мы имеем в виду, говоря о расщеплении, Spaltung, субъекта, представляет собой явление иного порядка по сравнению с тем, в силу чего истину невозможно представить себе иначе, как недосказанной.
Есть нечто важное, что нужно здесь подчеркнуть. В силу самой амбивалентности этой — воспользуемся здесь вновь этим словом, но уже в несколько другом смысле — в силу амбивалентности, не позволяющей представить себе истину иначе, как недосказанной, каждая из формул, в которых записаны наши дискурсы, принимает значения в высшей степени противоположные.
Хорош этот дискурс, или же плох? Я нарочно назвал его университетским, потому что именно университетскийдискурс показывает нам, в чем он может погрешать, но это, к тому же, тот самый дискурс, сама базовая структура которого демонстрирует то, на чем зиждется дискурс современной науки.
S2занимает в нем господствующее место — знание пришло на место веления, заповеди, на то место, что первоначально занимал господин. Но почему именно господствующее означающее оказывается на уровне истины — господствующее означающее, призванное нести повеление господина?
Именно этим обусловлено направление, которое приняла современная наука после некоторых колебаний, заметных еще у Гаусса, например, из записей которого нам известно, что он вплотную подошел к открытиям, сделанным впоследствии Риманом, но так и не решился свои результаты предать огласке. Слишком далеко заходить не стоит — зачем вводить в оборот знание, пусть даже чисто логического порядка, если оно способно поколебать определенные устои?
Ясно, что теперь времена другие. И связано это с прогрессом, с тем поворотом на одну четверть, который предоставляет господство знанию, смещенному со своего исконного места на уровне раба и ставшему чистым знанием господина, знанием, ему целиком подведомственным.
В наше время ни у кого и мысли не придет остановить процесс артикуляции научного дискурса на том основании, что это не приведет к добру. Дело теперь, Бог видит, обстоит именно так. Мы уже проделали путь от молекулярной структуры к расщеплению атома. Кому придет в голову, что можно остановить то, что, опираясь на игру знаков, на отвлеченную от содержания чистую комбинаторику, настоятельно требует поверить теоретические выкладки Реальным и, обнаружив невозможное, сделать его источником невиданного могущества?
Невозможно ослушаться повеления, которое оттуда, с места того, что является истиной науки, исходит — Продолжай! Иди вперед, к новым знаниям!
Именно в силу этого знака, в силу того, что знак господина занимает именно это место, любой вопрос об истине оказывается под спудом, и, в частности, любой вопрос отом, что за ним, знаком S1(заповедью продолжай узнавать, может скрываться, о той тайне, которую знак этот, занимая это место, скрывает, о том, что он, знак, занимающий это место, собой представляет.
В области наук, осмеливающихся именоваться гуманитарными, заповедь продолжай узнавать вызвала на наших глазах немалую суматоху. Здесь, как и во всех прочих моих четвероногих схемах, работает, как всегда, то, что стоит сверху справа — работает для того, чтобы воссияла истина, потому что смысл работы именно в этом. В дискурсе господина это место занимает раб, в дискурсе науки — это а, ученик.
С этим словом можно немножко и поиграть, возможно, это позволило бы взглянуть на вопрос с неожиданной стороны.
В настоящее время он, студент, вынужден продолжать познание в плане физических наук. В плане наук гуманитарных мы наблюдаем, между тем, нечто такое, для чего следовало бы применить новое слово. Я не знаю еще, насколько удачно вот это, но я тем не менее на вскидку, по интуиции его предлагаю — неуч.
Надеюсь, со словом этим мне повезет больше, чем со словом serpilliиre, половая тряпка, которое я предложил в свое время использовать вместо фамилии Flaceliиre. Слово неуч больше подходит для наук гуманитарных. Ученик чувствует себя неучем, так как он, как и всякий другой работник — поглядите на три остальные схемы, — должен произвести какой-то продукт.
То, что я говорю, вызывает реакции, которые с этой позицией связаны. Хоть и редко, но время от времени это случается, что доставляет мне немалое удовольствие. Когда я начал преподавание в Нормальной школе, молодежь проявила активный интерес к обсуждению субъекта науки, который я сделал предметом первого занятия своего семинара 1965 года. Но при всей актуальности этого предмета, ясно, что это еще не все. Студентов немного обескуражили, объяснив им, что субъекта науки не существует, причем в тот самый момент, когда они готовы были приветствовать его появление в отношениях между нулем и единицей у Фреге. Им показали, что прогресс математической логики позволил субъект науки полностью аннулировать — не наложить на него швы, а, наоборот, испарить.
Несчастье неучей заключается, однако, отчасти, в том, что им предлагается, тем не менее, восстановить субъект науки в собственной шкуре, что, судя по последним известиям, создает в зоне гуманитарных наук некоторые трудности. Таким образом, для науки, столь прочно укорененной, с одной стороны, и делающей столь триумфальные успехи — достаточно триумфальные, чтобы называться гуманитарной, потому, конечно же, что людей она рассматривает не иначе как гумус, — с другой, происходят вещи, которые возвращают нас с небес на землю и позволяют осязаемо почувствовать, что происходит, когда на уровне истины фигурирует заповедь в чистом виде, заповедь господина.
Не подумайте только, будто какой-то господин там остался. Там осталась лишь заповедь, категорический императив, гласящий — продолжай познавать! Вовсе не требуется, чтобы там кто-то был. Мы все, как говорил Паскаль, поднялись на борт дискурса науки. Недосказанность остается, однако, в своих правах, так как в вопросе о субъекте гуманитарных наук ни малейшей ясности, очевидно, нет.
Я хотел бы заранее предостеречь вас от мысли, которая может у какого-нибудь ретрограда возникнуть, будто из речей моих следует, что прогресс науки необходимо затормозить, вернувшись к сомнению Гаусса, откуда брезжит нам якобы надежда спасения. Приписав мне подобные выводы, вы выставили бы меня отъявленным реакционером. Я заранее их озвучиваю, так как в определенной среде, вращаться в которой я, честно говоря, не склонен, то, что я говорю, действительно может к подобным недоразумениям подать повод. Необходимо, однако, проникнуться той мыслью, что все, что я говорю, направлено на одно — достичь ясности. Ни о каком прогрессе, в смысле счастливого выхода из положения, у меня речи нет.
Возникая, истина действительно порой разрешает дело счастливым образом, но в других случаях она гибельна. Я не знаю, почему истина должна непременно идти на пользу. Чтобы такое подумать, нужно быть поистине одержимым, так как все вокруг говорит об обратном.
2
Если говорить о так называемой позиции аналитика — случай маловероятный, так как неизвестно еще, есть ли они, аналитики, вообще, хотя гипотетически наличие их можно предположить — на место заповеди заступает объект а собственной персоной. Именно идентифицировавшись с объектом а, то есть с тем, что предстает субъекту в качестве причины его желания, аналитик предлагает себя в психоанализе, этом безумном предприятии — безумном, ибо оно пускается по следу желания знать, — как мишень.
