Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика
Говоря в своей теории терапии об условиях терапевтического процесса, сам Роджерс постоянно колеблется между различными – по сути несовместимыми – версиями понимания статуса своей теории. Поскольку, говоря «условия», можно понимать их либо в терминах причин (то есть – в рамках естественнонаучной парадигмы мышления), либо в терминах инструментов и средств психотехнического действия (то есть – в рамках психотехнической парадигмы), либо, наконец, понимать их в качестве трансцендентальных условий возможности опыта, или даже, как увидим, – как-то еще.
Проблема метода
Что такое «индирективность» в индирективной психотерапии?
Идея индирективности – это, по сути, «путь индирективности», что с необходимостью требует при анализе индирективности иметь в виду не только план особой конституции «трансцендентального субъекта», но и самый опыт и особое извлечение этого опыта.
Раскрыть идею индирективности в ее внутренней, а не фактической истории – это и значит раскрыть ее на пути ее радикальных трансформаций, или даже – раскрыть для нее путь этих ее радикальных трансформаций, «катастроф», – путь, проводя которым эту идею внутри своей мысли мы бы и позволили ей установиться в ее действительном значении.
Раскрыть внутреннюю историю идеи индирективности в психотерапии значит раскрыть – в своем собственном мышлении – тот путь, который идея индирективности прокладывает себе поверх мысли и практики отдельных терапевтов. Это значит – по отношению к самой идее индирективности реализовать индирективную стратегию ее «высвобождения» в истории. Или (что то же самое) – значит проводить эту индирективную стратегию по отношению к самим себе, к своему опыту чтения и понимания Роджерса, внутри этого опыта чтения Роджерса пытаясь «сопровождать» идею индирективности на пути ее рождения и становления.
Это значит, иначе говоря, в своем чтении Роджерса реализовать феноменологический метод и свой собственный опыт чтения Роджерса развертывать как особый род феноменологии этого опыта. Нельзя говорить о Роджерсе как о феноменологе, как о том, кто в своей работе реализует феноменологический метод («реализует» тут следует понимать ровно в том же смысле, в котором сам Роджерс мог бы говорить об «изначальной медитативности» речи клиента); нельзя «говорить о» феноменологическом движении и об опыте, возможность рождения которого открывает феноменологический метод, не реализуя при этом тот же метод в собственной работе, по отношению к своему собственному опыту чтения Роджерса, не развертывая этот опыт феноменологически.
Герменевтика текста, выполняемая в рамках феноменологического метода, требует не отделять зерен от плевел (что предполагает обычная стратегия «критического» чтения и понимания), но ищет такого продвижения в своем опыте чтения, которое открывало бы возможность принимать читаемый текст как целиком осмысленный и «правильный».
В чтении и понимании Роджерса при этом следует придерживаться установки, что «все, что говорит Роджерс, – правильно»! В том смысле, что нужно искать такое чтение и понимание Роджерса, при котором то, что он говорит, можно было принять как возможность своего собственного мышления в своем продумывании идеи индирективности. Продумывания, внутри которого мы, читатели Роджерса, сами должны пройти определенный путь, дабы позволить «заговорить самому Роджерсу» – тому Роджерсу, которого придется, быть может, отстаивать против другого Роджерса, который тоже присутствует в его текстах, – того, чья мысль, пленяемая то Сциллой естественнонаучного метода, то Харибдой в лоб понимаемой психотехники, оказывается, по сути, несовместимой с последовательно продумываемой идей индирективности.
Попытка продемонстрировать несостоятельность чтения Роджерса в естественнонаучном или психотехническом ключе задает исходную проблемную ситуацию, внутри которой мы по необходимости и должны так развертывать идею индирективности, чтобы она оказалась несовместимой ни с естественнонаучным, ни с психотехническим пониманием роджеровской теории терапии.
И, опять же: такая установка по отношению к Роджерсу соответствует установке самого Роджерса по отношению к речи клиента.
Рождение теории из духа опыта, извлекаемого через это рождение
Невозможность чтения Роджерса в естественнонаучном ключе обнаруживается уже при обращении к его собственным свидетельствам о том, как реально рождалась его теория терапии. В автобиографии, рассказывая о том, как он пришел к формулировке основных положений своей теории терапии, Роджерс вспоминает, как он сидел и часами слушал записи своих бесед с клиентами, пытаясь понять, что же там происходило, чем отличались удачные случаи работы от неудачных, само различение этих случаев поначалу схватывая «интуитивно», не опираясь еще ни на какие внешние критерии. И, ставшие затем каноническими, условия терапевтического процесса были первоначально схвачены Роджерсом «инсайтно» – внутри попытки извлечь свой живой опыт терапевтической работы исходя из непосредственной данности различия успешных и неудачных случаев. И здесь Роджерс работает не как ученый-естествоиспытатель, но – как феноменолог. Он выполняет феноменологический, можно было бы сказать – «дильтеевский» поворот. И ключевые положения его теории терапии, устанавливающие основные условия терапевтического процесса, рождаются внутри реализации, по сути дела, – феноменологического метода.
Эти «условия» оказываются инсайтными моментами самого акта извлечения опыта – не внешним по отношению к самому опыту его описанием, но внутренним моментом его конституции или, быть может даже, конституирования, – тем, через что этот опыт и «извлекается» или, ближайшим образом, тем, через что устанавливается понимание, устанавливается понимающий – здесь-и-сейчас – роджеровский «ответ» на то, что он слышит, слушая свои записи. Ответ, позволяющий ему выслушать то, что говорит не только его собеседник, но и – что важно – он сам. Ответ, позволяющий – в случае удачной работы – выслушать это как «изначально медитативную» речь, то есть речь, открывающую дорогу процессу изменения, трансформации – терапевтическому процессу.
Важно заметить при этом, что сами условия терапии, сформулированные Роджерсом, можно «прочитать» и понять – в их действительном статусе и содержании – только уже изнутри самого этого опыта. В этом смысле действительное содержание роджеровской теории терапии – как это ни парадоксально – не содержится в самом тексте и непосредственно из него не извлекается – ни как его прямое и явное содержание (что, казалось бы, с необходимостью предполагает всякий собственно научный и даже просто рациональный текст), ни как – какое бы то ни было – его скрытое и непрямое содержание, которое могло бы быть «вычитано» из него с помощью той или иной – пусть бы даже самой что ни на есть изощренной – техники его анализа (положим, в духе психоанализа) или толкования (включая традиционные методы герменевтики текста). «Содержащееся» в этих условиях «указание на» определенный терапевтический опыт, который – коль скоро он случается – оказывается этим условиям соответствующим, не предопределяет этот опыт по содержанию – ни в смысле естественнонаучного предсказания, ни в смысле психотехнического предписания.
«Указание» здесь, стало быть, означает только: «ищи то, что – когда ты это найдешь – будет соответствовать этому указанию», к тому же – из этого найденного будет соответствовать уже прочитанному.
И все это – при том, что того опыта, о котором говорит Роджерс, на получение которого установлена его терапия, вне самого роджерианского терапевтического процесса (как это нетрудно понять) ни у его клиентов, ни, по сути, вообще у людей никогда не было и быть не могло. Как бы человек ни продолжал непосредственно свои прежние, обыденные опыты «конгруэнтности», «подлинности», «эмпатического понимания», в топос «роджерианского опыта» на этом пути он никогда попасть не сможет. Опыт, который, по сути дела, имеется в виду роджеровской теорией, есть новый и продуктивный опыт, предполагающий трансформацию всего прежнего существа человека и, соответственно, предполагающий определенные условия этой трансформации. В известном смысле роджеровская теория терапевтического процесса – это теория «трансцендентального» типа, то есть теория, устанавливающая условия возможности опыта в терминах особой конституции «трансцендентального субъекта» – конституции, которой должен соответствовать терапевт.
При строгом чтении Роджерса говорить об этом особом типе терапевтического опыта можно только в одном смысле: когда он происходит, то – изнутри этого опыта и инсайтно (и к тому же – как имманентно принадлежащее сущностной конституции самого этого опыта) – устанавливается внутреннее со-ответствие этого опыта положениям теории. Допущение какой бы то ни было внешней по отношению к самому опыту точки зрения при этом исключается.
