Александр Кондратов - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е
Человек открыл глаза, лицо его стало растерянным.
— Может быть, ты права, — сказал он. — В таком случае я приехал за тобой, тебе виднее. Может быть, я заморский принц, думай как знаешь. А что дальше? Что я должен делать? Что мне делать с собой, с тобой, с твоей козой? Я не знаю.
— Ты должен взять меня в жены, — отвечала она.
— Ах так… — Человек улыбнулся. — И какой же я осел! Все так просто, что может быть проще!
Человек захохотал. Она терпеливо ждала.
— А козу? — хохотал человек. — Куда мы денем козу?
— Козу возьмем с собой, — сказала она.
— Ну уж это ты брось. — Человек стал серьезным. — Козу не возьму. К чему мне коза? И не проси, не поверю.
— Без козы не поеду, — твердо сказала она.
Человек усмехнулся, потом сделал отчаянный жест рукой.
— Козу так козу. Один черт, еще и козу.
— Спасибо, — тихо сказала она.
Он вздохнул и закрыл лицо руками. Любка присела напротив. Они долго молчали. Когда же он убрал руки и посмотрел на нее, ей стало очень скучно.
— Прости, — сказала он. — Я пошутил. Я не могу взять тебя в жены, не гожусь, поищи другого принца.
— Я не хочу другого. — Ее голос сорвался, она всхлипнула и вдруг стала всхлипывать часто-часто. — Я не хочу, не могу больше ждать, я перестану ждать, я тоже устала ждать.
Человек не успокаивал. Он опять смотрел прямо перед собой, и лицо его было неподвижным.
— Хорошо, — наконец сказал он, — я помогу тебе. Я тоже попробую подождать. Сколько тебе лет?
— Восемь.
— Так вот, через десять лет я буду ждать тебя.
Любка молчала.
— Ну что же ты? — Человек сел. — Что ты такая мрачная? Подойди, улыбнись.
Любка улыбнулась. Человек во все глаза уставился на нее.
— С такой-то улыбкой! — воскликнул он. — Ты спасешь нас! Пошли, пошли скорей!
Он схватил Любку за руку. Она только и успела ухватить за поводок козу, а он уже тащил их, обеих, через лес, овраг, болото. Она еле поспевала за ним. Они вылетели на опушку леса и очутились в кругу совершенно незнакомых людей. Люди сидели на странных металлических стульчиках и удивленно смотрели на них. Чуть поодаль, около голубого автобуса, собралась почти вся деревня.
— Вот, в лесу нашел, — сказал человек, подталкивая ее к пожилому седому мужчине. — Улыбнись!
Любка улыбнулась. Седой важно поднялся со стула.
— Вот это улыбка! — взволнованно сказал он.
— Меня зовут Люба, — тихонько сказала она.
— Люба, Любушка, Любушка-голубушка… — пропел седой. — Любовь. Ну, где любовь — там и улыбка. Будешь нашей Улыбкой.
Все засмеялись.
Через неделю на опушке леса появилось пол-избы, на Улыбку надели сарафан и посадили ее на печь.
Через десять лет
Новый агроном сидел во главе стола. Он был с бородой, но все равно было заметно, что он совсем еще мальчишка. Сидел он важно, развалясь, и с иронической усмешкой разглядывал присутствующих. На спинке стула висело ружье, а в зубах у агронома была замысловатая деревянная трубка. Он сидел, будто зашел на минутку: вот передохнет и уйдет обратно в лес. В избе было душно, накурено и пахло квашеной капустой.
— Вот и Улыбка пришла, — сказал кто-то.
Улыбка поставила на стол банку соленых грибов и корзиночку орехов. Агроном насмешливо разглядывал ее.
— Подойди, — сказал он.
Улыбка подошла.
— Спой нам что-нибудь народное, — устало попросил он.
— Я не пою, — сказала она.
— Ну, станцуй.
— И не танцую.
— Так почему же тебя зовут Улыбка?
— А так…
— Ну, что ж с тобой поделать, садись.
Улыбка села. Агроном затянулся и скрылся в клубах дыма.
Верка сидела на другом конце стола и, прикрываясь рукой, сосредоточенно следила за ним. Агроном отстегнул от пояса фляжку.
— Чистый спирт, — небрежно сказал он. Он поднес стакан к губам и, пристально глядя на нее, выпил, не закусывая. Девки дружно ахнули, парни загудели.
— Пей. — Агроном хотел налить.
— Я не пью, — сказала Улыбка.
— Пей же, пей, моя подружка, на земле живут лишь раз, — сказал агроном и положил ей руку на плечо.
Тут что-то грохнуло. Верка, опрокидывая стулья, выскочила в сени. Агроном растерянно посмотрел ей вслед. С Веркиным уходом атмосфера в избе накалилась. Девки, собравшись в кружок, что-то возбужденно обсуждали. Парни смотрели хмуро и настороженно. Те и другие враждебно косились на агронома.
— Мне, пожалуй, пора. — Он в замешательстве посмотрел на Улыбку.
Но тут дверь с треском распахнулась. На пороге стояла Верка, а лицо у нее было такое, что все замерли… Верка гневно усмехнулась, пересекла комнату и, прислонившись к стене, запела:
Она как статуя стояла
В наряде пышном под венцом
И с изумлением взирала
Своим истерзанным лицом.
Он, нелюбимый, с нею рядом
По праву сторону стоял
И на невесту с хищным взглядом,
С улыбкой счастия взирал…
Верка пела и в упор смотрела на агронома, тот испуганно моргал. Кто-то всхлипнул.
Он — властелин, она — рабыня,
Она — ребенок, он — старик,
О, как поругана святыня!
О, как ничтожен этот мир!..
Кто-то заголосил. Воспользовавшись суматохой, агроном хотел улизнуть, но Верка преградила ему дорогу. Глаза ее сверкали. Продолжая петь, она повелительным жестом усадила агронома на место. Несколько строк пропало в общей суматохе, но слова: «Она на лик Христа взглянула и прошептала: „Бог храни…“» — Верка пропела так громко, что все сразу притихли.
Агроном обалдело озирался, Верка не спускала с него глаз, лицо ее было торжественно и вдохновенно.
Она сделала паузу. Агроном подумал, что это конец, и облегченно вытер лоб. Когда же Верка снова запела, агронома охватило отчаянье.
Где стол, накрытый для обеда,
Там белый гроб ее стоял.
Вчера ей пели «многа лета»,
Сегодня «вечно» ей поют…
Верка перевела дыханье. Агроном не шевелился, и лицо его уже ничего не выражало.
Из померанцевых букетов
Ее украсили кругом,
Букет из алых роз, брюнета,
Ей положили на груди.
Наступило молчание. Все застыли. Верка твердо пересекла комнату, у дверей круто обернулась и, окинув всех последним, гневным взглядом, вышла, хлопнув дверью. И тотчас из сеней раздался страшный грохот.
— Повесилась?! — взвизгнул кто-то.
Девки все разом вскочили и шумной толпой повалили в сени. Парни угрожающе задвигались. Потрясенный агроном беспомощно развел руками и нерешительно посмотрел на Улыбку. Она неопределенно хмыкнула.
— Не смешно, — сказал агроном. — Что же мне теперь, жениться на ней, что ли?
— А почему бы и нет… — лениво отвечала она.
— Я не удивлюсь, если сегодня меня еще и прирежут…
— У нас шутить не любят, — ответила она.
— Что же делать? — заискивающе спросил агроном.
— Не знаю, — зевнула она.
— Может быть, ты меня проводишь?
— Пошли, — сказала она.
Они вышли на улицу. На черном небе ярко горели крупные осенние звезды. Улыбка посмотрела на небо и подумала, что завтра будет хороший день и неплохо бы сходить за клюквой. Упала звезда.
— Умерла, — сказала Улыбка.
Агроном вздрогнул.
— Звезда, — сказала она.
— А… — вздохнул агроном.
— Это все из-за бороды, — сказала она.
— Ты думаешь? — серьезно спросил агроном. — С бородой я как-то солиднее.
— Ага, — сказала она.
Агроном обнял ее за плечи.
— Хочешь музыку послушать? — сказал он. — Я приемник привез…
— Хочу, — сказала она.
— Так пошли ко мне? Да ты не бойся…
— Сам ты боишься.
— Я боюсь?!
— Боишься.
— Чего мне бояться?
— А вот… сделают темненькую…
Агроном притих. Шли по улице. Деревня спала, было темно и тихо. Неожиданно тявкнула собака, агроном вздрогнул.
— Собака, — сказала Улыбка.
— Я не боюсь.
— А что их бояться?
Агроном поцеловал ее.
Занавески на окнах были расшиты красными петухами. Улыбка сидела перед окном на табуретке, локти упирались в колени, подбородок лежал на подоконнике. За окном было черное свежевспаханное поле, от земли шел пар. Поле кончалось аккуратным гребешком елового леса. Над лесом висела туча. Брезгливо потряхивая лапами, прошла аккуратная рыжая кошка. Мать шинковала капусту. Братья играли в кораблекрушение, они прыгали с печки на стол и при этом швырялись кочерыжками. Одна кочерыжка попала в Улыбку. Она встала и вышла в сени, заглянула в бадью с водой: вода была темной, дна видно не было.
«Наверное, уже встал», — подумала она, вышла на улицу и направилась к агроному.
Агроном открыл дверь, шагнул ей навстречу. За дверью были слышны голоса. Агроном скрестил руки на груди, окинул насмешливым взглядом.
