HistoriCity. Городские исследования и история современности - Степанов Борис
«Состояние Франции» Джона Ивлина 286 (одного из основателей Лондонского королевского общества) было опубликовано в 1652 г. после возвращения из Парижа 287, где он провел несколько лет при дворе изгнанного (точнее, еще не взошедшего на престол, но принятого Людовиком XIV в качестве законного монарха) Карла II. Ивлин опубликовал свое сочинение, когда в Англии продолжала существовать республика, и его восхваление французского порядка имело очевидный политический пророялистский пафос 288. Полученные впечатления и знания были изложены Ивлином в виде основательного трактата, отражавшего структуру власти и двора, положение различных сословий, состояние наук и искусств и т. п., включая и описание преобразившейся под рукой монархов столицы французского государства. Пояснения, представленные во введении к этому сочинению, позволяют понять, что подобного рода серьезные и полезные наблюдения и должны, по его мнению, быть основной целью путешествия молодых англичан. Этой образовательной логикой, в которой имело значение не просто приобщение к достижениям культуры, но и воспитание человека, готового приносить пользу своему государству 289, детерминировался изучающий взгляд путешественника, определяя то, на что он непременно должен был обратить внимание. В этом Ивлин выступает прямым наследником Фрэнсиса Бэкона, обозначившего в одном из своих эссе, с какими целями должны путешествовать дворяне, как им следует при этом себя вести и на что надлежит обратить внимание 290.
Полное описание того, что следовало увидеть в Париже, можно было найти в одном из первых путеводителей современного типа – «Новом описании всего наиболее интересного и примечательного в городе Париже» Жермена Бриса, изданном в 1684 г. и переведенном на английский язык в 1687 г. Эта детерминированность взгляда нашла отражение в названии английского перевода, где перечисляются все достойные внимания путешественника объекты 291. Образ Парижа, представленный французом и имевший свой политический подтекст, демонстрирует, чем именно должны восторгаться путешественники, если они претендуют на хороший вкус. Он в еще большей степени, нежели сочинение Ивлина, отражал идею власти, могущества и величия французского государства и был более тесно связан с активно формировавшимся в течение XVII столетия образом Парижа как великолепного, ошеломляющего, вызывающего восторг и удивление города. Причем описание Бриса было настолько полным, что добавить к нему что-либо еще было довольно затруднительно. Листер не случайно выносит дату своего путешествия в название публикации, подчеркивая тем самым, что в его тексте описан Париж, каким он предстает в данный момент, после всех последних перестроек, и каким его не видел даже Брис.
Весьма примечательно, что в своем обращении к читателю Листер прибегает к метафоре, отсылающей к научному познанию. Прежде всего речь идет о том, что он не собирается смотреть на город через очки чужого опыта, представленного в хорошо известных опубликованных текстах. Как отмечала Анна-Мари Рос – специалист по работам Мартина Листера, – ключевое отличие его «Путешествия» от уже существовавших на тот момент текстов заключается в подчеркивании автором собственного опыта и стремлении отстраниться от всего того, что может исказить его наблюдения очевидца 292. Оптическое искажение коррелирует здесь с предвзятостью.
Очки и микроскоп – это не просто посредники между глазом и реальностью, их основное назначение заключается в том, чтобы помочь разглядеть то, что человек не может увидеть без их помощи. Листер часто делает оговорки наподобие «я видел апартаменты господина Вивьера 293 в Арсенале 294», «я видел в Париже руины только одного древнеримского здания, это было на rue de la Harpe 295», «в Париже я видел эти частные сады» 296, обращающие внимание читателя, что все, чего он не видел собственными глазами, сколь бы важным или интересным оно ни было, отсутствует в его описании. И этим его текст действительно разительно отличается не только от упомянутых им описаний Парижа, но и от большинства травелогов того времени. Обычной практикой создателей как разнообразных пособий, представлявших те или иные города и страны, так и публиковавшихся текстов, созданных на основе реальных путешествий, было дополнять собственные наблюдения информацией, почерпнутой у других авторов, чтобы продемонстрировать признанный другими интерес и вкус, и позволить читателю получить наиболее полную и объективную картину.
С другой стороны, увеличительные стекла необходимы, чтобы разглядывать мелкие объекты или детали. Их использование «в отношении таких явлений нашей Природы, как большие города и монументальные дворцы» приводит к неоправданному преувеличению того, что велико само по себе, и лишает человека возможности адекватно оценить наблюдаемый объект. За этим скрывается критика упомянутых Листером текстов, в которых «дворцам», то есть по сути дела всем объектам, создаваемым властью, придается неоправданно большое значение.
Используемая Листером метафора привлекает внимание и к еще одному аспекту культуры зрения раннего Нового времени. С одной стороны, начиная с эпохи Ренессанса, визуальный опыт становится основным, несопоставимым по значимости со всеми остальными аспектами чувственного опыта, источником наиболее достоверной информации об окружающем мире. С другой, как отмечает Стюарт Кларк, Реформация и Научная революция способствовали тому, что зрение оказывается «каким угодно, только не объективным или безопасным в его предполагаемой связи с „внешним фактом“» 297. Еще один ключевой для понимания культуры зрения в эту эпоху образ камеры-обскуры визуализировал отделенность реальности от ее репрезентации, которая, по словам Джонатана Крэри, могла быть одновременно объективной и иллюзорной: «Тем, кто понимал ее оптические основания, камера-обскура предлагала зрелище репрезентации, действующей абсолютно прозрачно, а тем, кто не знал принципов ее работы, она предоставляла удовольствие иллюзии» 298.
Барбара Бенедикт в своем исследовании культуры любопытства обращала внимание на то, что зрение, опосредованное специальными инструментами, также имело различные коннотации. Поскольку микроскопы и телескопы позволяли увидеть другой мир, недоступный взгляду обычного человека, представления о таком способе смотрения формировались в рамках сопоставления с религиозным визионерским опытом. Это предполагало, в числе прочего, новое, социальное определение эксклюзивности такого взгляда: «Те, кто был исключен из мира элиты, видели в нем распространение привилегированных форм общения и такого способа видения мира, который было невозможно проверить при помощи обычного зрения или здравого смысла, но только благодаря специальной информации и наличию престижных инструментов вроде микроскопа и телескопа» 299. Демонстративный отказ от «использования» подобных инструментов в пользу обычного, «простого» разглядывания, позволяет Листеру обозначить, что в этом тексте, в отличие от прочих своих трудов, он обращается к широкой читательской аудитории и описывает город скорее как обычный путешественник, чьи частные наблюдения не стоит принимать слишком всерьез, нежели ученый, претендующий на авторитетное высказывание. В этом отношении подчеркнутая субъективность его опыта изучения города служит, с одной стороны, инструментом критики сложившегося образа города, а с другой – способом защиты от возможной критики его собственного текста.
