Николай Непомнящий - Антология Непознанного. Неведомое, необъяснимое, невероятное. Книга 2
В начале нашего века в России, в паноптикуме Яна, показывали сросшихся животами сестёр Радику и Додику. На тринадцатом году жизни Додика заболела перитонитом. Ей сделали операцию, увы, неудачную. Девушка скончалась. Сестра же её осталась совершенно здоровой, но выступать в паноптикуме уже не могла: уродство исчезло, а без него она была никому не интересной.
Но как ни славились великаны, карлики, толстяки и «сиамские близнецы», всё же никто из них не смог бы соперничать с женщиной-монстром, женщиной-обезьяной, знаменитой Юлией Пастраной.
Она появилась в паноптикумах и цирках в середине прошлого века — молодая, двадцатитрёхлетняя женщина, смуглая, невысокого роста, нормального телосложения. «С широкими плечами и роскошно развитой грудью, — отмечал современник. — Руки её очень красивы, ноги стройны». Но поражало лицо с узким лбом, толстыми, выпяченными вперёд губами, несоразмерно большими ушами и бородой — чёрной кустистой бородой. В облике этой женщины было что-то нечеловеческое, животное. «Щёки и подбородок её, — рассказывал очевидец, покрыты — густыми волосами. Усы довольно редки. На ушах — тёмные клочья волос. Затылок, грудь, руки также покрыты волосами. В глазах — уныние, возбуждающее невольное сострадание».
Пастрана была мексиканкой. Её нашли ребёнком где-то вдали от населённых мест, в лесу, где обитали лишь дикие звери. Как она попала туда, никто не знал. Её купил содержатель паноптикума, сразу же сообразивший, какую ценность представляет собой этот монстр, больше похожий на обезьяну, чем на женщину. Когда Пастрана выросла, её стали возить повсюду и показывать за деньги.
Искусство её было несложным. В цирках бородатую женщину выводили на манеж, и она обходила по барьеру несколько раз, обольстительно улыбаясь поражённым зрителям и посылая им воздушные поцелуи. Иногда Пастрана танцевала какой-то модный тогда американский танец, пела, заговаривала с публикой. К слову сказать, она знала испанский и английский языки.
В Россию, в Москву, Юлию привезли летом 1858 года. Она «выступала» на эстраде сада «Эрмитаж» и имела грандиозный успех. Газета «Северная пчела» посвятила ей большую статью. «Портреты Пастраны так распространены, — писала эта газета, — что едва ли найдётся постоялый двор между двумя столицами, где бы не было вывешено её лицо. Чем ниже слои общества, тем интерес, возбуждённый её присутствием, живее». Это понятно, утверждала газета. «Но во сто крат грустнее было видеть жадное любопытство образованной публики, толкавшейся, теснившейся и давившей друг друга в «Эрмитаже» в тот вечер».
Показывали Пастрану и в каком-то московском цирке. Известный русский актёр Василий Далматов вспоминал: «Я видел её ещё в детстве, в цирке, где она появлялась в качестве певицы и танцовщицы в коротком платье-декольте, в цветах. Я помню даже её горловые звуки и английские слова. Помню, как она напугала меня, когда её водил импресарио по барьеру огромного цирка, и она, поравнявшись с нашей ложей у барьера, вздумала приласкать меня».
Уже упомянутая газета «Северная пчела» писала, что о Пастране «рассказывают неслыханные басни, которые повторяет, увеличивает и украшает стоустая бестолковая молва». Наверное, именно такой басней явился слух о том, что Пастране, несмотря на её уродство, сделано около двадцати брачных предложений. Одним из «соискателей» её руки был, как говорили, другой феномен, толстяк-англичанин, 53-летний Роджер Барком, человек с огромным животом, весивший целых 240 килограммов. Но Пастрана оказалась невестой чрезвычайно разборчивой и все предложения отвергла.
Кончила Юлия Пастрана свой жизненный путь, по одним сведениям, в Москве, по другим — где-то в Германии. Говорили, что она умерла от родов, завершившихся кесаревым сечением. Извлечённый мёртвым, ребёнок тоже оказался, как и мать, покрытым волосами.
Но и после смерти Пастрана продолжала приносить содержателю паноптикума огромный доход. Он забальзамировал её тело (а по некоторым сообщениям, и тело её волосатого ребёнка) и выставил в своём «музее» под стеклянным колпаком.
Актёр Далматов вспоминал, что в 90-х годах прошлого века видел «чучело» Пастраны в паноптикуме Гаснера, открытом в Пассаже, в самом центре Петербурга. Одета и причёсана она была точно так же, как во время своих выступлений. У ног её лежала официальная бумага, удостоверявшая, что обмана тут никакого нет и экспонат подлинный. Большие чёрные глаза забальзамированной чудо-женщины глядели на посетителей паноптикума ласково, точно живые. И в них были грусть и укор.
КЛИКУШИ И ПОРЧЕНЫЕ
В середине прошлого века отец Беллюстин был назначен пастырем в сельский приход и на первом же воскресном служении был буквально оглушён разнообразным хором кликуш. Родившись и воспитавшись в городе, до тех пор он не встречался с подобным, слышал только и читал в газетах, что это дурят бабы со злости на кого-нибудь. В следующее воскресенье батюшка грянул проповедью против кликуш и пригрозил удалить из церкви всех, кто не перестанет. После обедни к нему подошёл почтенный, сурового вида старик и сказал: «Это хорошо, что ты поучаешь. Есть такие, что и дурят, да только не все. Есть на самом деле порченые, истинные мученицы. Ежели всех выгонять — не было бы греха».
В следующее воскресенье кликушечий хор притих — слышались только сильные рыдания и прорывались вопли, — но после службы трёх вытащили из церкви замертво. Отец Беллюстин выяснил, что всех, слывших порчеными, в приходе 14. Как на виновника порчи общий голос указывал на крестьянина одной из деревень, наглого и буйного пьяницу, лечившего от всех болезней. Батюшка навестил его и услышал: «Ну что ж, лечу. Чем знаю, тем и пользую. Судом-то не грози, докажи сперва, что я уморил кого-нибудь».
После всевозможных расспросов, наблюдений и разговоров с порчеными батюшка пришёл к выводу, что шесть из них просто дурят, пять сомнительных, а три безусловно страдают каким-то особенным расстройством организма, обнаруживающимся именно во время церковных богослужений, всё равно, бывают в церкви или нет. К этим трём скоро прибавилась ещё одна. Вот рассказ о ней самого батюшки:
«В одной из дальних деревень была семья из матери и двух сыновей. Сыновья были лучшие из крестьян по поведению и трудолюбию, и оттого семья считалась из самых зажиточных в приходе. Это благоденствие портила жена старшего брата, неуживчивая, ехидная, хотя работящая, особенно не ладившая со свекровью, старухой умной и скромной. Второго сына пришлось венчать мне. Редко так счастливо подбираются пары, как эта. Два года прошло благополучно, особенно не было конца радости свекрови, когда молодая родила сына (у старшей не было детей). В приходской праздник при собравшихся по обычаю гостях поусердствовала старшая младшую сноху пивом. Вечером в тот же день младшая почувствовала себя настолько дурно, что приехали за мной для её приобщения. Что же я увидел, когда вошёл в избу? Эту молодую, цветущую женщину так корчило и ломало, с какими-то особенными встрясываниями, что трое здоровых крестьян не в состоянии были её сдерживать. С этого так и пошло: что праздник, то припадок. Было ясно, что страшная испорченность произведена во всём организме. Кем? Подозрение пало на старшую сноху и почти оправдалось: она, никогда не бывавшая в той деревне, где жил знахарь, перед тем прибегала к нему несколько раз. Я отправил мужа со страдалицей в Москву, в университетскую клинику, где ординатором был один из моих лучших товарищей. Тогдашние корифеи науки, от Иноземцева до Матюшенко, приняли в страдалице самое тёплое участие, полгода возились с ней и порешили, что помочь не могут, даже определить, что за болезнь. Лет пятнадцать после этого прострадала женщина и умерла в припадке».
Надо сказать, что церковь и раньше не оставалась в стороне от проблемы «кликуш и порченых», тем не менее суеверного или колдовского первоисточника болезни не признавала, а объясняла всё вполне материалистически. 10 февраля 1788 г. преосвященный Вениамин, епископ Архангельский и Холмогорский, исполняя указ св. Синода от 1733 г. «О пресечении в российском народе суеверий, приводящих в соблазн немощнейших», сообщал:
«Страждущих в здешнем крае называют икотники, а не кликуши. Заключаю, что сия болезнь и зараза делается от воды болотной и имеющейся в илистых ямах, которую воду пьют и употребляют для изготовления пищи, по лености или неудобству ходить за водой в большие реки. Приметя в ручье воду чёрную и густую, я уговаривал местных жителей не употреблять в пищу этой воды, потому что от её нечистот могут у вас болезни родиться. Не получают ли чрез неё семян или зародышей таких червей, которые, зарождаясь в желудках, производят икоту. Болезнь эта бывает более на женском поле. Это, быть может, оттого, что в женских желудках, слабейших, бывает более червей, а в мужских, от работ и напитков более окрепших, черви в самом начале истребляются. Крики свои икотники производят во время выходов при каждении, а по народным известиям припадки возобновляются и в то время, когда видят новоприезжих, при внезапном испуге, или когда рассержены бывают».
