Даниил Краминов - Сумерки в полдень
И пока Антон ждал заказанный им джин и тоник — самый дешевый крепкий напиток, — Фокс поведал Лишауэру, что встретил мистера Карзанова на вокзале в Берлине, познакомился в Нюрнберге и сдружился в поездке в Берхтесгаден и обратно. Лишауэр выслушал Фокса, не проявив интереса к Антону. Его бледно-голубые глаза оставались холодными, и улыбка ни разу не собрала морщин на большом, обрюзгшем лице. Он не улыбнулся и после того, как Фокс, предложив выпить «за новое знакомство», сказал Антону:
— Советую вам подружиться с мистером Лишауэром. Он знает в Лондоне почти всех и почти все и может быть очень полезен.
— Я с удовольствием, — проговорил Антон, дружелюбно улыбаясь соседу, — с большим удовольствием.
Отчужденное выражение на лице Лишауэра не изменилось.
— Не думаю, что нам удастся подружиться, — процедил он сквозь зубы. — Пока русские не изменят своего поведения, нам, полякам, трудно дружить с ними.
— Вы поляк? — удивился Антон.
— Ах, извините, — виновато произнес Фокс, — я забыл сказать вам, что мой друг — советник польского посольства.
— А как мы должны изменить поведение, чтобы вы стали дружить с нами? — обратился Антон к Лишауэру.
— Не разговаривать языком ультиматумов.
— Но вы же первые предъявили ультиматум Чехословакии.
— Да, но мы хотим возвращения своих земель.
— Как немцы своих Судет?
— Судеты никогда не были немецкими.
— Тем не менее ваше правительство поддержало немецкое требование.
— Немцы имеют право жить в одной семье.
— А чехи имеют право защищать целостность своей родины.
Фокс замахал руками.
— Перестаньте! Перестаньте! Давайте изымем наш столик из этого спора и сделаем его маленьким островком тихого дружеского разговора.
— Не будете ли вы настолько добры, чтобы разрешить мне присесть к вашему островку тихого дружеского разговора? — спросил звучный голос, раздавшийся над головой Антона.
Оглянувшись, он увидел за своим креслом статного мужчину с красивым, но надменным лицом.
— Садитесь! — обрадованно воскликнул Фокс и, вскочив, показал обеими руками на свое кресло. — Пожалуйста, садитесь, принц!
Статный мужчина предупредительно поднял руку, призывая не беспокоиться о нем, глазами приказал официанту придвинуть кресло от соседнего столика и солидно уселся между Фоксом и Лишауэром, вопросительно поглядев на Антона.
— Разрешите представить, принц, — немного заискивающе произнес Фокс. — Ваш соотечественник… секретарь русского посольства Карзанов.
Мужчина протянул Антону белую руку с пухлой, мягкой ладонью. «Соотечественник» был, несомненно, беляком, знакомство с которым вовсе не радовало Антона, но он все же пожал протянутую руку, не решаясь обидеть отказом Фокса. А тот, одобрительно улыбаясь, повернулся к Антону.
— Принц Люгау — мой давний друг. В журналистских кругах он больше известен как Аргус.
— Никакой я не принц Люгау, а князь Лугов, — усмехаясь, проговорил «соотечественник» по-русски. — Бывший князь, которого в России, видимо, никто уже не помнит и не знает.
— Но Аргус известен и у нас, — заметил Антон. — Наши газеты ссылаются на вас, цитируют.
— Да неужели? — удивился Лугов-Аргус с некоторой нарочитостью.
— Да, да, — подтвердил Антон. — Особенно в тех случаях, когда вы выступаете против сговора с Гитлером. Но почему в последнее время ваши статьи появляются в английских газетах так редко?
— Теперь они совсем не появляются, — с усмешкой уточнил Лугов-Аргус. — Мои статьи не нравятся ни редакторам здешних газет, ни их владельцам. Ныне меня печатают в Америке: там пока нет этого страстного желания обручиться политическим браком с Гитлером.
Он хотел сказать что-то еще, но какой-то неуклюже высокий и худой мужчина нагнулся над их столиком.
— Принц, можно вас на секунду?
И пока Лугов-Аргус шептался у окна с высоким и худым мужчиной, Фокс подвинулся к Антону и торопливо рассказал, что познакомился с «принцем» еще в те времена, когда оба работали в «Таймс». Аргус ненавидел тогда жгучей ненавистью Советскую Россию, но еще больше немцев. Он убеждал всех, кто хотел слушать, что немцы виновны в поражении России в войне: одни воевали против нее, а другие шпионили и занимались интригами при царском дворе. Они помогли и революции, которая лишила отца «принца» большого имения в центре России. Отец разводил скакунов — они славились на всю Европу, — а сын даже теперь не пропускает ни бегов, ни скачек, где бы в Англии их ни устраивали. Правда, он не играет, но непременно расспрашивает жокеев и конюхов о родословной выигравших лошадей и заказывает шампанское, если лошадь оказывается той породы, какую разводил отец.
В газете Аргус был на особом положении: лорд Астор, владевший ею, благоволил к «принцу», которого охотно принимали в таких аристократических домах, куда Асторов приглашали лишь по необходимости. Писания Аргуса воспринимались как вещания оракула: он был близок к хозяину и всегда знал, что думали, чего хотели «наверху». Однако, когда «Таймс» стала проповедовать необходимость тесной дружбы с Гитлером, Аргус ушел из газеты. Он стал лондонским обозревателем большой американской газеты, которой владеет богатая еврейская семья, и главным образом потому, что она относилась к нацистам резко отрицательно. У него широкие связи в среде аристократов, политиканов и бизнесменов, и он знает все, что делается за кулисами. Аргус первым подсказал Фоксу, что Англией правит невидимое и не отвечающее ни перед кем «правительство», которое собирается в загородном дворце лордов Асторов — Кливдене. Раньше он был частым гостем там, но теперь ездит туда изредка, и только затем, чтобы посмотреть на лошадей луговской породы.
Упоминание о лошадях луговской породы заставило Антона вспомнить, что недалеко от Большанки находится луговский конный завод. В селе Луговом жил до революции помещик князь Лугов, разводивший породистых скакунов. Во время революции имение сожгли, а коней разобрали по крестьянским дворам, но сразу же после гражданской войны их вновь собрали и на месте имения создали конный завод. Хотя о князе Лугове давно позабыли, лошадей по-прежнему звали «луговскими», и они продолжали прославлять породу, выигрывая призы на бегах и скачках.
Лугов-Аргус вернулся к их столику и, усаживаясь, обратился к Антону:
— Вы из каких мест?
— Родился в Орловской области, в последние годы жил в Москве.
— Я тоже из Орловской губернии — тогда в России областей не было, — признался Лугов-Аргус, — но не был в родных местах почти двадцать лет.
— Мы, кажется, соседи, — заметил Антон. — Село Луговое вам знакомо?
— Знакомо! — воскликнул Лугов-Аргус. — Знакомо, да еще как!
— Наша деревня примерно в двенадцати-пятнадцати километрах от Лугового, — сказал Антон, — и наши крестьяне ездили в Луговое на осенние конские ярмарки, которыми село славилось на всю округу.
— Село, наверно, сохранилось, — предположил Лугов-Аргус, хотя и вопросительным тоном, — но, конечно, ни ярмарок, ни коней больше нет?
— Ярмарок нет, — подтвердил Антон. — Но кони сохранились.
— Какие кони?
— Луговские кони. Там теперь большой конный завод, и кони луговской породы известны всей стране. Я сам видел их на московском ипподроме и должен сказать, что кони действительно красивы и быстроноги.
Глаза Лугова-Аргуса засветились.
— Красивы, правда? По-моему, нет ничего красивее бегущей лошади… Бежит по дорожке, согнув гордую шею и выкидывая вперед стройные ноги.
Лишауэр засмеялся.
— Вы говорите о лошадях, князь, — сказал он по-русски, — с таким же восхищением, с каким поэты говорят о красивых женщинах.
Лугов-Аргус взглянул на поляка, но не отозвался. Он снова потянулся к Антону.
— А я-то думал, что с луговскими конями в России все кончено, как с имением князей Луговых.
— Нет, вовсе нет, — заверил его Антон. — Насколько я слышал, коней теперь много больше, чем было раньше. Для них построены новые большие конюшни.
— А дом? Дом не построили?
— Построили дом, и даже не один.
— Хотелось бы мне побывать там, — почти мечтательно произнес Лугов-Аргус. — Хотя бы одним глазом взглянуть.
— Поезжайте, посмотрите.
— Меня не пустят, — сказал Лугов-Аргус. — В Москве ведь знают, что я воевал против Советов — был офицером у Мамонтова, — и помнят мои статьи с призывами к войне против Советской России.
— Но вы же давно не пишете этого, князь, — иронически вставил Лишауэр. — Сейчас вы так трогательно ратуете за союз с Россией, что в Москве не могут не расчувствоваться. Что может быть приятнее для Москвы, чем ваши уверения, будто только совместно с Россией можно спасти Европу от Гитлера?
Насмешливый тон поляка задел Лугова-Аргуса.
