Василий Шульгин - Три столицы
По версии, которую я составил из старых газетных публикаций Шульгина, полных умолчаний, из кратких примечаний к некоторым тюремным снам, из разговоров с самим Василием Витальевичем, не любившим, однако, касаться этой темы, отвечавшим на мои вопросы весьма неохотно, даже с содроганием каким-то, вырисовывается такая картина:
Человека, сидевшего на диване, в Берлине ждали. Он уже был рекомендован как представитель подпольной российской организации, поставившей себе целью свержение большевиков. Он хотел соприкосновения с влиятельными эмигрантскими кругами.
Фон Лампе сказал собравшимся, что «человек оттуда» прие хал, и его надо, по крайней мере, выслушать, вышел и вернулся с господином лет пятидесяти (на самом деле на десять лет стар ше), с золотым пенсне на носу, с внешностью и солидными манерами большого петербургского чиновника.
— Федоров Александр Александрович, — представил его фон Лампе.
Собравшиеся, по словам Шульгина, услышали примерно следующее:
— Господа, сейчас в России модны тресты. «Жиртрест», например, делает мыло и духи. Наша организация тоже называется «Трест». А теперь я объясню, во имя чего мы объединились в «Тресте». Мы не хотим кровопролития, новой гражданской войны. Нужен бескровный дворцовый переворот. Для этого нам необходимо проникнуть во все поры существующей у большевиков системы управления…
Федоров говорил, что интеллигентам после переворота будет гарантирована свобода печати, неприкосновенность личности и т. д. Но всякое проявление насилия будет подавляться силой. Крестьянам дадут «синюю казенную бумажку с печатью» — документ, навеки закрепляющий владение землей. В общем, будет доведена до конца столыпинская реформа…
Шульгин подумал, что НЭП дает почву для подобных утверждений.
Беседа продолжалась часа два. Федоров показался Шульгину человеком интеллигентным, смелым, энергичным, весьма осведомленным во внутреннем положении Советской России и полным веры в национальное возрождение. Он представился монархистом, но монархизм его был скорее «умственным», то есть годным постольку, поскольку по своему психическому складу русские склонны отождествлять верховную власть с царем или какой-либо другой единственной личностью. Поэтому вопрос о форме правления он полагал преждевременным, хотя считал, что волевой великий князь Николай Николаевич несомненно мог бы стать правителем в первые годы после падения большевизма…
Федоров продолжал:
— Однако Высший монархический совет, с которым наш «Трест» имеет постоянную связь, не оправдывает даже своего названия. Скажу откровенно, его вялость и трусость меня раздражает. Представьте себе, мы собрали представителей нашей организации в Москву со всей России и просили Высший монархический совет прислать своего делегата. Его не было… Вы понимаете, какое это произвело впечатление на русское подполье. Именно поэтому я искал встречи с вами, как я полагаю, конституционными монархистами, а также сторонниками генерала Врангеля… Россия, господа, несмотря на большевистский гнет, не умерла. Она борется с коммунизмом и в конечном счете изживет его…
— А вы сами кто будете… Я в том смысле… какое у вас лично положение в большевистской России? — спросил Шульгин.
— Видите ли, я инженер, специалист по речному транспорту, в прежние времена — начальник департамента, действительный статский советник, а ныне, как говорят большевики, «спец» примерно того же уровня…
Климович спросил:
— Интересно, как такой многочисленной подпольной организации удается ускользать от наблюдения и происков ГПУ?
— Вы судите примерно так, как в басне Крылова: сильнее кошки зверя нет, — ответил Федоров. — А кошка нас кое-чему научила, хотя бы конспирации. У нас свои люди везде, во всех советских учреждениях, в армии. Поэтому нам вовремя удается отводить удары…
Беседа закончилась «ничем реальным, если не считать его предложения, сделанного тем же весело-серьезным, я бы сказал легкомысленно-внушительным, тоном, который вообще этой живой натуре был свойственен», — вспоминал потом Шульгин.
— Если, господа, кому-нибудь из вас угодно было бы лично посмотреть, что делается в России, и проверить мои слова насчет того, что она живет, несмотря ни на что, то милости просим. Разумеется, мы не можем гарантировать абсолютной безопасности, но мы настолько сильны, чтобы гарантировать безопасность относительную.
У Василия Витальевича тотчас мелькнула мысль о Ляле. Поехать? Но где искать Лялю? В Крыму? И жив ли он?..
Федоров добавил:
— Я даже думаю, что мы в состоянии посадить вас в бест, в каком-нибудь посольстве в Москве. Там вы будете в полной безопасности.
Шульгин промолчал, и свидание закончилось.
Когда за Федоровым закрылась дверь, трое обменялись впечатлениями о госте, и они были благоприятными. Четвертый сказал:
— Не верьте ему. «Трест» — мистификация, а он — провокатор!
Это был Чебышев.
Все остальные набросились на него, делая вид, что верят Федорову.
— Николай Николаевич, нельзя швыряться такими обвинениями. Англичане и поляки утверждают, что в России сущестаует сильная подпольная организация, — сказал фон Лампе
Тогда же Федоров побывал в Париже, встречался на рю Гренель с В. А. Маклаковым, который в глазах западных держав euu считался русским послом. 27 августа его принял великий князь Николай Николаевич в Шуаньи.
«Через несколько месяцев после этого, — вспоминал Шульгин, — я получил сведения, что мой сын, которого я считал погибшим, жив и находится в Советской России, но собственными силами выбраться оттуда не может. Источник, из которого я почерпнул это известие, не имел ровно никакого отношения к Федорову. Однако когда предо мной стала перспектива необходимости как-то пробраться в Советскую Россию, разыскать сына и вывезти его оттуда, то я вспомнил приглашение Федорова:
— Милости просим…»
Та же мысль есть и в его книге «Три столицы», но без упоминания уже имени Федорова.
Так что же это были за «сведения» и даже «известие»?
Шульгина уже давно звал в Париж его старый знакомый В. А. Маклаков, который обитал в своей резиденции на улице Гренель, 6.
В сентябре 1923 года Шульгин поехал к нему и был радушно принят. Василий Алексеевич и его сестра Мария Алексеевна старались, чтобы В. В. чувствовал себя, как дома, но он сроду не живал ничьим нахлебником и от неловкости ходил даже наниматься статистом на кинофабрику.
Как-то он прочел во французской газете такое объявление:
«Мадам Анжелина Сакко предсказывает будущее и дает совет мы. Плата — пять франков».
Боже, подумал Шульгин, та самая Анжелина!..
В. В. разыскал ее по указанному в газете адресу.
Она встретила его словами:
— Вы у меня уже были.
— Какая у вас прекрасная память…
— Нет, память плохая… Но я узнаю тех, кто был у меня… Тогда вы были в военной форме.
— Я к вам с тем же вопросом — что с моим сыном?
Она придвинула к себе хрустальный шар и сосредоточилась. Лицо ее нахмурилось.
— Он жив, но…
— Где он?
Она помолчала.
— Он в России. В таком месте, откуда он не может выйти.
— В тюрьме?
— Нет.
— В лагере?
— Нет.
— Так где же?
Она волновалась.
— Я не должна вам этого говорить. Не надо, не надо?..
В. В. настаивал:
— Я мужчина. Мать его вы могли бы пожалеть. А я выдержу…
И вдруг спросил:
— В сумасшедшем доме?
Шульгин знал, что у сына плохая наследственность. Екатерина Григорьевна легко возбудима, но здорова. Однако ее отец Григорий Константинович Градовский, довольно известный публицист, страдал припадками буйного помешательства. Одно время он жил у них в Киеве, и у него была так называемая черная меланхолия. Его то отвозили в лечебницу, то брали домой… А мать Григория Константиновича умерла в сумасшедшем доме. Ляля ранен в голову…
— Я не хотела вам этого говорить…
— Где он?
— В России.
— В Киеве?
— Нет. Киев я хорошо знаю. Но похоже — гористый берег под рекой…
— Какой же это город?
Она долго вглядывалась в хрустальный шар.
— Не могу сказать… Незнакомый город.
Он ушел расстроенный. Задним умом решил, что надо было заставить Анжелину заглянуть на городской вокзал. Она бы прочла название города…
В. В. бродил по улицам Парижа, зашел в католический храм. Там венчали. Тихо играл орган. Невеста в белом. И белые цветы померанца… У молодых были напряженно-счастливые лица… А Ляля в сумасшедшем доме…
Через неделю В. В. вернулся к ясновидящей, которая сказала, что он бывал в городе, где Ляля, описывала город, и стало понятно, что это Винница.
— Ив этом городе есть лечебница для душевнобольных, очень большая, — сказал Шульгин.
