Пирс Рид - Дочь профессора
— Так или иначе, — сказал Генри, — я понимаю теперь, что было бы наивно отдавать деньги беднякам. Но с другой стороны, я не хочу больше обладать своими деньгами. В сущности, я хочу от них освободиться.
— Ну что ж, — сказал Элан, — это превосходное намерение.
— Но я не очень ясно представляю себе, как лучше ими распорядиться. И подумал, что вы можете дать мне совет.
Элан рассмеялся.
— Вот уж действительно, что называется, embarras de richesses[32]. А я вовсе не уверен, что мне известно, как вам лучше ими распорядиться.
— По-видимому, — сказал Генри, — они должны пойти на нужды революционного движения, но кто укажет мне, какой именно партии следует их вручить. Есть, к примеру, «Пантеры»…
— Черные шовинисты, — пробормотал Элан.
— Как вы сказали?
— Они не признают никого, кроме самих себя, — сказал Элан, — никого, кроме черных. Они не подлинные революционеры в нашем понимании слова.
— Согласен. А что вы скажете о СДО?
— Да, — сказал Элан. — Это, пожалуй, то, что надо.
— Кому же персонально могли бы вы вручить деньги? Элан был в нерешительности.
— Мне кажется, я бы немного повременил, — сказал он. — Через год-два ситуация может значительно проясниться.
Генри кивнул.
— Пожалуй.
— Боюсь, как бы в настоящий момент все это не ухнуло впустую, потому что те, на ком вы остановите свой выбор, могут не оказаться во главе движения.
— Это верно.
— Я бы подождал.
Генри снова кивнул. Он встал, чтобы наполнить бокалы.
— Когда богач пришел к Христу, — сказал он, стоя спиной к Элану, — Христос приказал раздать все, что тот имел, беднякам.
— Да, правильно, — сказал Элан.
Генри обернулся, протянул Элану бокал и сел.
— Разве это не то же самое, что умиротворять массы?
— Христос, — сказал Элан, — думал о душах человеческих. Ему важны были лишь души людей, их духовная жизнь. Все остальное — материальная, мирская жизнь — так или иначе было злом, и заботу об этом можно было предоставить кесарю.
— А разве для революции души людей не представляют никакого интереса?
— Не совсем так. Революция — это объективная материальная необходимость. Духовное совершенствование — это субъективный процесс воли.
— Однако то, что толкает людей на революцию, разве это не субъективный волевой процесс?
— Не обязательно. Чтобы понять объективную необходимость, нужна только ясность сознания. Это не находится в зависимости от условий вашего личного существования. А христианская добродетель — она в том, чтобы угождать богу, она — в покаянии, и добрые дела блудницы могут быть больше угодны богу, нежели дела Мао Цзэдуна или Фиделя Кастро.
— Но поскольку все это, — сказал Генри, — поскольку все… кончается смертью, не должны ли мы больше стремиться к добру, чем к необходимости.
Элан обвел глазами комнату.
— А это в зависимости от…
— От чего?
— От нашего призвания, мне кажется. Одни из нас призваны стать святыми, другие революционерами.
— А прочие — банкирами или генералами?
— Нет. Каждому из нас дано видеть истину, потому что все мы наделены способностью мыслить. Банкиры и генералы не злые, а заблудшие души, и даже в своем заблуждении они могут быть святыми, в то время как мы — нет, хотя мы и правы.
— А вы уверены, что вы не можете быть святым?
— Уверен.
— Тогда почему вы стали священником?
— Одно время я думал, что мое призвание… ну, в общем, духовное призвание.
— И что же произошло?
— Мало-помалу оно становилось все менее реальным.
— Духовное?
— Да.
— А материальное все более и более реальным?
— Да.
— Но вы по-прежнему верите в духовное?
— Да… да, конечно, я по-прежнему верю в духовное… Я верую в бога. В Иисуса Христа. Да. Я священник. Я служу мессу. Но это становится все менее реальным; все менее и менее реальным. — Он поглядел на недопитый бокал в руке и проглотил оставшееся виски.
— А революция, — спокойно спросил Генри, — становится все более и более реальной?
— Да, — ответил Элан. — Для меня… теперь… это — единственная реальность.
15
В семь часов Элан ушел, а в половине восьмого Генри сел ужинать с женой и дочерьми.
— Что было нужно этому священнику? — спросила Лилиан.
— Я сам его пригласил, — сказал Генри. — Он интересный человек.
— Какой-то он противный, скользкий, — сказала Лаура.
— С чего ты это взяла? — спросил Генри.
— Не знаю. Может, потому что он священник.
— А по-моему, это, наоборот, очень хорошо, — сказала Луиза, — что даже в католической церкви при всей ее реакционности среди священников встречаются радикалы.
— Ну, Элан-то бесспорно радикал, — сказал Генри.
— Я знаю, — сказала Луиза.
— Ты разговаривала с ним, когда у нас был прием?
— Нет. Это Дэнни мне сказал.
— Я надеюсь, по крайней мере, что он не из тех радикалов, что устраивают бунты? — сказала Лилиан.
— О господи, мама, — сказала Луиза. — Чем, по-твоему, он должен заниматься, если он радикал? Ходить голосовать?
— Можно, казалось бы, обойтись без иронии, когда ты говоришь с матерью, — сказала Лилиан.
— Элан несомненно верит в насилие, — сказал Генри, — но, мне кажется, он никогда не пойдет дальше какой-нибудь обыкновенной стычки с полицией.
— Конечно, он пойдет дальше, — сказала Луиза. — Он же не либерал и не станет ждать, пока ему проломят череп.
— Ну что ж, — сказал Генри, — поглядим.
— Ты думаешь, — сказала Луиза, — что если у тебя не хватает духу сделать что-нибудь, так, значит, и у других тоже.
— Ну вот, началось, — сказала Лилиан. — Опять за старое.
— Нет, — сказала Луиза. — Не за старое — ведь теперь папа признает, что должно быть предпринято что-то решительное, он только не знает что.
— Кто тебе сказал, что я придерживаюсь такого мнения?
— Дэнни и… Джулиус.
— Кто бы ни сказал, это же неправда! Генри, дорогой, возрази ей, — сказала Лилиан. — Ты же знаешь, что надо делать.
Генри покраснел и промолчал.
— Ты не считаешь нужным сообщить дочерям? В конце концов это ведь их тоже непосредственно касается.
— А что такое? — спросила Луиза. — Что ты надумал делать?
— Я еще не окончательно решил, — сказал Генри.
— Твой отец намерен отдать кому-то свои деньги, — сказала Лилиан.
Дочери молча смотрели на отца. Потом Лаура спросила:
— Это правда, папа?
— Да… Возможно.
— Что ж, я считаю, это грандиозно. В самом деле, папа.
— Спасибо, — сказал Генри и улыбнулся своей младшей дочери.
Луиза не проронила ни слова.
— А как ты думаешь? — спросил ее Генри. Луиза явно была в замешательстве.
— Мне кажется, — сказала она, — что это… все же лучше, чем ничего.
— Спасибо, — повторил Генри, на этот раз с иронией. — Между прочим, — добавил он, — тут возникает — и твои друзья Дэнни и Джулиус, без сомнения, разъяснят это тебе, — возникает кое-какое затруднение.
— Рада слышать, — сказала Лилиан.
— Какое затруднение? — спросила Луиза.
— Ну, прежде всего, — сказал Генри, — встает вопрос: кому эти деньги должны достаться?
— А разве ты не можешь просто отдать их беднякам, живущим в гетто? — спросила Лаура.
— Нет, — сказал Генри, — нет, потому что, слегка облегчив им подобным образом жизнь, мы лишь отдаляем день, когда они наконец восстанут против всей системы в целом.
— Эти деньги должны послужить делу революции, — сказала Луиза.
— Вот именно, — сказал Генри, — но кто ее представители?
— Мы.
— Кто это — «мы»?
— Мы, то есть люди вроде Элана, или Дэнни, или Джулиуса.
— Ну, они — это еще не революция, — сказал Генри.
— Нет, революция.
— Это всего лишь кучка талантливых, но незрелых юнцов…
— Вовсе нет. — Пальцы Луизы судорожно сжали ручку кофейной чашечки.
— …юнцов, которым приятно разжигать себя конспиративными разговорами и фантастическими планами драматических сцен убийства.
— Фантастическими? Это мы еще увидим.
— В том-то все и дело, — сказал Генри, — что ничего мы не увидим.
— Ты, конечно, не увидишь! — вскричала Луиза, вскакивая из-за стола. — Ты не увидишь потому, что ты, черт побери, слишком самодоволен и респектабелен для этого. А все-таки это произойдет. И без твоей помощи — мы в ней не нуждаемся!
Отшвырнув ногой стул, она выбежала из комнаты. Генри потянулся за кофе и налил себе еще чашку.
— Опять все сначала, — сказала Лилиан. — Вы с Луизой верны себе.
Генри пожал плечами, но лицо у него вдруг стало встревоженное.
