Пирс Рид - Дочь профессора
Генри выключил плиту, но не дал себе труда переодеться и так и остался в свитере и широких брюках.
В машине Лилиан сделала попытку сыграть роль неискушенной девушки на первом свидании. Элегантно одеться и подкраситься было не так уж трудно; изменить свою обычную манеру поведения оказалось куда труднее.
— Ты видел девочек? — спросила она.
— Они редко бывают дома, — сказал Генри. — Но как будто немало времени проводят вместе. По-моему, им куда больше пользы друг от друга, чем от нас с тобой.
— Не думаю, что нам уже следует от них откреститься, — сказала Лилиан.
— А может быть, это было бы лучше, — сказал Генри. — Мне кажется, когда детям минуло шестнадцать, родители уже сделали для них все, что могли, как хорошего, так и плохого.
— Они бывают крайне впечатлительны в шестнадцать лет, — сказала Лилиан, — и поэтому им особенно нужен теплый домашний очаг.
Генри искоса поглядел на жену, он думал о ней в точности то же самое, что она думала о нем: ее поведение казалось ему необычным, только его это не так уж занимало.
В Бостоне они зашли в ресторан, который посещали раза два в год, с тех пор как переселились в Массачусетс. Ресторан был французский и очень дорогой, и официант покосился на свитер Генри, однако метрдотель узнал профессора и провел на места для почетных гостей, а Лилиан, стараясь загладить впечатление от небрежного костюма мужа, грациозно проплыла к столику, села и выпрямилась на стуле, держа перед собой раскрытое меню.
Когда ужин был заказан, Генри бесстрастным голосом произнес:
— Мне это все меньше и меньше доставляет удовольствие.
— Что именно?
— Шикарные рестораны.
— Очень жаль, — сказала Лилиан.
— Да нет, нет, — сказал Генри, — я не имел в виду сегодняшний вечер. По правде говоря, я даже рад, что ты это надумала. Мне хотелось поговорить с тобой кое о чем, и здесь… вне стен дома, это как-то легче.
Лилиан сжала кулаки и поспешно принялась болтать о сравнительных достоинствах ресторанов Бостона и Нью-Йорка. Болтовня была довольно бессвязной, поскольку мысли ее были совсем не о том: главное, нужно было чем-то занять время до тех пор, пока ей не удастся утащить Генри отсюда и водворить обратно под домашний кров. Какую ужасную ошибку она совершила, пригласив его поехать в ресторан, какие идиотские советы дают женщинам эти журналы!
Вскоре, однако, она не смогла больше продолжать свою болтовню и — импульсивная и смелая по натуре — пошла напролом.
— О чем же ты хотел со мной поговорить? — спросила она, затаив дыхание и понизив голос по крайней мере на целую октаву, понимая, что это уже будет не ресторанный разговор.
Генри наклонился к ней над столом.
— Я хочу продать дом, — сказал он.
Лилиан уставилась на него, широко раскрыв глаза.
— Ты хочешь продать дом? — повторила она.
— Я хочу переселиться в какой-нибудь домик поменьше.
— Но почему?
— Я больше не хочу жить богато.
— Не хочешь жить богато?
— Да.
— Что это значит?
Генри улыбнулся.
— Хочу освободиться от моих денег.
— Это почему же?
— Мне не нравится жизнь богатого человека.
— А что в этом плохого?
— Тебе она нравится?
Лилиан принялась за поданного ей омара.
— Да, — сказала она, — конечно, нравится.
— А мне кажется, что она обесчеловечивает людей, — сказал Генри.
— Как это понимать?
— Она лишает их одного очень важного условия человеческого существования — материальных лишений и необходимости с ними бороться.
— Ну и слава тебе господи.
— Нет. Это то же самое, что помещать львов в условия зоопарка. Они теряют жизненный импульс, ибо жизненный импульс — это борьба за существование.
— Для львов — возможно.
Генри принялся за своих креветок.
— И поэтому они начинают тосковать и духовно умирают либо очертя голову начинают метаться в поисках чего-то другого.
— Львы?
— Нет, люди.
— Чего же… — начала было Лилиан, желая спросить, чего же именно они ищут, но решила не продолжать. — А не слишком ли это поздно? — спросила она вместо этого.
— Думаю, что нет.
— Но ведь ты же сам сказал, что после шестнадцати лет…
— Я забочусь не о детях. Я делаю это для себя.
— Для себя?
— Чтобы не потерять самоуважения.
— Боже милостивый, Гарри, — сказала Лилиан своим обычным тоном, так как мысль о разводе теперь полностью улетучилась у нее из головы. — Я понимаю, что у тебя там всякие идеи, но уж, пожалуйста, не вздумай ставить свои эксперименты на мне и на девочках.
— А я думал, что ты ничего не будешь иметь против.
— То есть как это? Жить в какой-нибудь трущобе в Роксбери?
Генри улыбнулся.
— Я имел в виду Лексингтон или Бельмонт. Впрочем, мы можем даже остаться в Кембридже. Я просто хочу жить в таком же доме, в каком живет любой ординарный профессор.
— Любой ординарный профессор может жить и в доме на Брэттл-стрит.
— Нет, Лил, во всяком случае, не в таком доме, как наш. Если, конечно, у него нет еще нескольких миллионов помимо его профессорского заработка.
Лилиан отломила ножку омара и выпила немного белого вина. Сквозь стекло бокала она изучала лицо мужа. Но ему была знакома эта ее уловка. Его глаза встретили ее взгляд, и он рассмеялся. Она тоже улыбнулась.
— Ты и в самом деле заметно постарел последнее время.
— Пришла пора посмотреть правде в глаза и подвести итог, — сказал он. — Начинаешь задумываться, когда дело подходит к пятидесяти.
— Просто жизнь приобретает иную окраску, — сказала она. — Я это знаю. Скоро это ударит и по мне. Никуда от этого не денешься.
— Ну, я уверен, что ты будешь долго продолжать в том же духе.
Она покраснела и снова поглядела на мужа. Она не сразу отвела взгляд, пытаясь разгадать, что кроется за его словами, но на лице его нельзя было прочесть ни малейшего оттенка ни ревности, ни недоброжелательства.
— Значит, ты хочешь уволить миссис Пратт? — спросила Лилиан.
— Это уж как ты пожелаешь.
— Мои личные средства не дают мне возможности особенно роскошествовать.
— Остается по-прежнему мое жалованье.
— Да, конечно.
— Я ведь не собираюсь давать обет нищенства, — сказал Генри. — Просто я хочу перестать пускать пыль в глаза.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, ты сама знаешь. «Порш», и туалеты, и поездки в Вермонт и на Виргинские острова.
— Это твои ребята так тебя обработали?
— Какие ребята?
— Дэнии Глинкман и Джулиус Тейт, ну и все прочие из твоего семинара.
— Отчасти да.
— Не понимаю, как ты можешь поддаваться их влиянию.
— Я бы согласился с тобой, Лилиан, но идея ведь существует сама по себе, независимо от того, кто ее проповедует.
14
На другой день Генри заметил, что его студенты, обычно столь охотно дискутирующие на любую тему, внезапно стали молчаливы и рассеяны, а Элан Грей, который еще недавно оставался побеседовать с ним после занятий, теперь ушел, даже не поглядев в его сторону.
А Генри хотелось поглубже вникнуть в идеи этого священника-иезуита, и он послал ему записку, приглашая зайти к нему на Брэттл-стрит выпить стаканчик вина. Элан в своей ответной записке сообщил, что придет, и действительно появился у профессора на следующий же вечер в половине шестого.
Генри пригласил его в кабинет, предложил выпить. Элан с бокалом виски в руке присел на край кожаного кресла.
— А у вас неплохое собрание книг, — сказал он.
— По правде-то говоря, — сказал Генри, — библиотека у меня в соседней комнате. Здесь только то, что необходимо для работы.
— А там что?
— Немного инкунабул… И кое-какие первые издания. Когда-то я собирал их.
— И картины, — сказал Элан, поглядев на Брака. — Тоже неплохая коллекция.
Генри взял бокал и сел.
— Вы считаете, что это дурно? — спросил он.
— Нет, — не слишком уверенно ответил Элан.
— Я этим больше не занимаюсь, — сказал Генри.
— Почему же?
— Просто не могу… платить тысячи долларов за… Мне кажется, что это эгоистично.
— Что-то же вы должны делать с вашими деньгами.
— Я предпочитаю отдать их тем, у кого их недостаточно.
— Неимущим?
— Да.
Элан рассмеялся.
— Я знаю, что это наивно, — сказал Генри. — Имейте в виду, я не субсидировал этих игроков в филантропию, которые хотели умиротворить несчастных бедняков в Роксбери… Во всяком случае, это не было моим осознанным намерением. Хотя в конечном счете могло свестись к тому же.
— Надо быть самым заядлым антимарксистским марксистом, чтобы намеренно умиротворять бедняков, — сказал Элан. — Я убежден, что даже Рокфеллер исполнен самых благих намерений.
