Пирс Рид - Дочь профессора
— Вот именно.
— А у меня этого нет?
— Я не знаю. И во всяком случае, — он вздохнул, — меня ведь беспокоит не то, что ты не сможешь. Просто я считаю, что ты не должна.
— А почему, черт побери? Мне все это так же осточертело, как любому из вас.
— Да, но у тебя нет причин желать революции… коммунистической революции. И убивать Лафлина. Насколько я понимаю, он — друг вашей семьи.
— А может быть, я первый раз в жизни стремлюсь отрешиться от своего эгоизма.
— Может быть, — сказал Джулиус.
— Я хочу сказать, что вовсе не обязательно, черт подери, быть каким-нибудь умученным негром или мексиканцем, чтобы желать революции. Так или нет?
— Так, — поспешно согласился Джулиус.
— Ну тогда в чем дело?
Джулиус вздохнул.
— Ладно, — сказал он, — оставим это. — И, помолчав, добавил. — Может быть, я просто не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
Гнев Луизы утих, и вместе с ним исчезло напряжение. В голосе ее внезапно прозвучала нежность.
— Пострадать можно не только от пули, — сказала она.
— Я знаю, — сказал Джулиус.
— Разве не для того мы все это затеваем, — спросила она, — чтобы избавить людей от страданий — мы же видим все, что творится вокруг?
— Да, конечно, — сказал Джулиус.
— А ты — разве не для этого?
— Да, конечно, — повторил Джулиус.
Он повернулся к ней с улыбкой и ласково провел пальцами по ее шее в тот момент, когда машина вливалась в городской поток.
12
Даже не потрудившись придумать какой-нибудь благовидный предлог для мужа и дочерей, Лилиан Ратлидж во вторник сразу после ленча села в автомобиль и отбыла в свой летний коттедж в Вермонте. Биллу Лафлину удалось завернуть туда на ночь по дороге из Вашингтона в Монреаль…
Уставшие от езды, они просто поужинали вместе и тут же уснули и только утром предались любви. Потом Лилиан, опираясь на локоть, лежала рядом со своим любовником, чувствуя себя совершенно опустошенной. Билл закурил сигарету. Лилиан приподняла рукой свою правую грудь, потом опустила.
— Я старею, — сказала она. Билл Лафлин поглядел на нее.
— Они у тебя в полном порядке, — сказал он.
— Я ощущаю свое тело, только когда я с тобой, — сказала Лилиан. — Все остальное время я о нем не помню.
— Это потому, что ты меня любишь.
Она ничего не ответила, только искоса поглядела на его грузное, волосатое тело.
— А ты замечаешь свое тело? — спросила она.
— Я слежу за весом.
Лилиан наклонилась и помяла руками его бедра.
— Не надо, сам знаю, что жирею, можешь не напоминать, — сказал он.
— Наши дети сказали бы, что мы омерзительны, — заметила Лилиан. — По мнению Лауры, всем, кому перевалило за тридцать, надо запретить заниматься любовью.
— Вот как?
— Может быть, тебе стоит предложить такой законопроект сенату?
Она рассмеялась, и Билл тоже.
— Как сейчас там? — спросила она.
— Где?
— В сенате.
— Да как обычно. Фулбрайт по-прежнему мутит воду…
— Понятно. — Лилиан отвела глаза от своего любовника. — Мутить воду будут всегда… до тех пор, пока идет эта война.
— Перед выборами всегда всплывает наверх все это дерьмо, — сказал Лафлин. — Эти чертовы кулуарные крикуны, радетели за мир…
— Как бы я хотела, чтобы она кончилась, эта война, — сказала Лилиан.
— Но, черт возьми, Лил, — вскипел полуголый сенатор, — война может окончиться лишь после того, как мы одержим победу.
Лилиан пожала плечами.
— Надеюсь, это произойдет не слишком поздно.
— В каком смысле не слишком поздно? — нетерпеливо и раздраженно спросил сенатор.
— У меня такое чувство, что все идет вкривь и вкось.
— Не можешь же ты сваливать на вьетнамскую войну несчастье, которое случилось с Луизой?
— Кто знает…
— Вот оно что? Какая же, логически рассуждая, может быть тут связь?
— Логически — никакой.
Билл вздохнул, явно теряя терпение.
— У тебя ведь даже нет сына, — заметил он.
— Ну, а твой Бенни, кстати сказать, в колледже.
— Да, но рано или поздно ему придется отправиться следом за всеми. Мой сын, чтоб ты знала, не может увиливать от призыва. Да и не захочет к тому же.
— О, я уверена, что он не захочет.
— И Джинни тревожится.
— Могу себе представить.
Лилиан хмуро отвела глаза — она терпеть не могла, когда в постели упоминался кто-нибудь из супругов; да и Биллу это было не по душе, и, зная об этом, она сказала ему в отместку:
— Гарри тоже тревожится,
— А ему-то что?
— Луиза и Лаура… Да и то, что происходит вообще.
— Ну то, что происходит вообще, тревожит всех нас.
— Он стал какой-то странный в последнее время. Даже не обратил внимания, когда я ему сказала, что еду сюда.
— Вероятно, он уже примирился с этим.
— Очень может быть.
Оба помолчали, ожидая, когда исчезнет неприятный осадок, оставшийся от упоминания об обманутых супругах.
— А к черту! — сказал Билл, перекатываясь на бок, и поцеловал Лилиан.
Рука Лилиан снова легла на его тучное бедро.
Потом, чувствуя, что было бы иллюзорно ждать новой вспышки влечения, они начали одеваться. Когда Билл застегивал рубашку, Лилиан подошла к нему, положила на его плечо сцепленные пальцы рук и оперлась на них подбородком.
— Я все еще нравлюсь тебе? — спросила она.
— Ну конечно.
— Даже после всех твоих прелестных секретарш?
Он улыбнулся, понимая, что она только догадывается, но не может ничего знать наверняка.
— Даже после всех и каждой из них.
— Я не могу без тебя, — сказала она. — Никак не могу. Ты мне всегда нужен. Должно быть, это значит, что я люблю тебя.
— Я тоже. — Он завязал галстук.
— Когда мы теперь увидимся?
Он наклонился, достал блокнот из внутреннего кармана пиджака, висевшего на стуле.
— В ноябре в Бостоне у нас должен состояться этот пресловутый обед. Ты ведь тоже там будешь?
— Ну конечно, — сказала она. — И ты считаешь, что после десерта мы сможем спрятаться под обеденным столом, если скатерть будет достаточно длинной?
Билл усмехнулся.
— Надеюсь, — сказал он, — что мне удастся вырваться туда на день раньше. Мы можем встретиться в отеле, в баре.
— И подняться наверх?
— И подняться наверх.
13
Возвратившись в Кембридж, Лилиан нашла, что Генри и впрямь ведет себя как-то странно. Она вернулась домой под вечер, и Генри, как всегда в эти часы, сидел, попивая свой коктейль, но если обычно после ее одиноких отлучек в Вермонт или в Нью-Йорк, он встречал ее неприветливо и хмуро, то на этот раз в его взгляде была непритворная нежность. Он приготовил для нее коктейль и даже спросил, все ли было благополучно дорогой, но тактично не справился о том, как она провела остальное время.
Приканчивая второй коктейль, Лилиан внезапно прозрела: ее муж влюблен в другую. Чем же еще можно было объяснить столь великодушное поведение и намеренное чтение скучной политической книги? Воображение Лилиан работало с бешеной быстротой: не успела эта мысль поселиться у нее в голове, как они уже были разведены, и Генри благополучно и счастливо женат на одной из домовитых дамочек Кембриджа, исполненные презрения дочери предоставлены своей судьбе, а она, Лилиан, покинута всеми в беде и абсолютно одинока. Оставит ли Билл Джинни? Нет. И думать нечего. Его бы тут же забаллотировали. Да к тому же она никогда не смогла бы ужиться с таким эгоистом, как Билл Лафлин.
«О боже! — подумала она (после третьего коктейля). — Что же мне делать?»
Тут мысли ее обратились ко всем прочитанным журналам и советам, которые они дают женщинам, попавшим в аналогичное положение.
— Поедем куда-нибудь поужинать, — предложила она Генри.
— Миссис Пратт приготовила жаркое, — отвечал Генри, не поднимая глаз от книги, — да и картофель уже на плите.
— Бог с ним, ну пожалуйста! — сказала она. — Поедем в какой-нибудь ресторан в Бостоне.
Генри поглядел на нее, улыбнулся.
— Что ж, хорошо, — сказал он.
— Я переоденусь в одну секунду.
Лилиан поднялась к себе в спальню и решила по совету всех журнальных статей одеться как можно соблазнительнее. Она поглядела на себя в зеркало. «Черт побери, — подумала она, — я и вправду старею».
Она стала разглаживать кожу руками, но морщины и морщинки снова появились на прежнем месте.
— Сама виновата, — произнесла она вслух, все еще видя себя в роли разведенной жены Генри Ратлиджа.
Хотя и сильно под хмельком, она сумела придать себе элегантный вид; деликатные маленькие морщинки не портили ее привлекательности и, в общем-то, были мало заметны.
