Глеб Мусихин - Очерки теории идеологий
Пожалуй, наиболее последовательно о диалектическом характере идеологий в их культурном проявлении рассуждал Э. Блох, посвятивший свое творчество демистификации культурной гегемонии капитализма и нацизма, а также возможности идеологического противостояния силам фанатизма и террора. С этой целью он предложил свою получившую известность «философию надежды», которая имела в его интерпретации как идеологические, так и антропологические черты, что свидетельствовало о непреодолимой двойственности «культурного производства». По мнению Блоха, помимо отрицательного смысла идеологии, состоящего в ложном сознании, мистифицирующем гегемонистские системы, существует и положительный компенсаторный смысл идеологии, состоящий в проектировании альтернативной реальности освобожденного будущего [Bloch, 1985]. Благодаря такому подходу Блох смог увидеть идеологический след не только в «высокой культуре», но и в массовой литературе, архитектуре, спорте или одежде.
Антропологическая культура в исследовании идеологийДиалектический подход, предложенный для исследования взаимодействия культуры и идеологии Грамши и Блохом, стал отказом от «стерильных» оппозиций, заданных традициями просвещенческого рационализма и продолженных в марксистском экономическом детерминизме, а также в гипертрофированно релятивистском постмодернизме. Это была попытка обращения к закономерностям действия человеческого сознания, проявляющимся в создании идеологий, к закономерностям, которые не связаны с каким-либо конкретным классом или исторической эпохой. Такой антропологический (а не политико-теоретический) подход видит в культуре и идеологии универсальные элементы в эмпирическом исследовании человеческих социумов.
Диалектический антропологический подход пытается преодолеть противоречия марксистского (ложное сознание) и нормативно-либерального (универсально-индивидуалистические принципы гуманизма) отношения к идеологиям, представляя механизм выработки идеологического знания как стремление к лучшему будущему.
Антропологический взгляд на идеологию пытается преодолеть характерную для западной теоретической мысли традицию логоцентризма, фрагментация которого породила универсальную идею этноцентризма. Тем самым фрагментирующаяся западная культура стала мыслиться как единственно универсально значимая[87].
Одним из последствий логоцентризма Деррида считает тенденцию игнорировать идеологическое значение семиотического, но не вербального поведения. Данная тенденция начала преодолеваться только в ходе исследования особенностей фашизма. Именно невербальные проявления идеологии фашизма (политическая хореография, символика, ритуалы) помогли выявить многие специфические черты данной идеологии, позволявшие ей овладевать массами [Griffin, 2002, р. 21–43]. Антропологический подход к фашизму смог интерпретировать его как своеобразную светскую религию со своими литургией, культом и священными местами. Тем самым было заострено внимание на том, что в качестве цели фашистской идеологии была провозглашена не власть как таковая, а «антропологическая революция», направленная на создание нового человека в новом культурном контексте [Gentile, 2004].
Справедливости ради следует отметить, что значение семиотического невербального поведения в современном обществе (и в нетоталитарных идеологиях) не столь сильно и очевидно в сравнении с традиционными обществами. Фрагментация культурного мира Модерна требует огромных (по сути – тоталитарных) усилий, для того чтобы отстроить единое символическое пространство, узнаваемое помимо речевых конструкций.
* * *Таким образом, в современных исследованиях, занимающихся анализом соотношения идеологии и культуры, можно в общем виде выделить лингвистический и антропологический подходы. И если лингвистический подход сам отягощен идеологической пристрастностью (принципиальное внимание к дискурсам неизбежно дезавуирует либо материалистически марксистские, либо идеалистически либеральные пристрастия его сторонников), то антропологический подход пытается быть над схваткой, объединяя материализм и идеализм на иных основаниях. При этом амбиции антропологов простираются гораздо дальше анализа несемантических образцов культуры и их идеологического наполнения. В последнее время предпринимаются попытки проследить взаимосвязь между культурой и геномом человека исходя из предположения, что генетический потенциал человеческой психологии способен проявится только в созданных для этого культурных условиях [Ridley, 2003].
«Очарование» генетики настолько велико, что породило уже ставшую знаменитой теорию мемов как когнитивного эквивалента биологических генов; при этом концепт мема одновременно получил развитие как в эволюционной теории, так и в теории познания [Blackmore, 1999]. Делается предположение, что бесконечная репликация мемов позволяет человеку приспосабливаться к любым культурным трансформациям, так же как генетический код сохраняет живучесть организма в меняющихся физических условиях.
Все это открывает захватывающие перспективы сравнительного анализа генетической и мемотической сущности человека, позволяющего поднять на новый уровень дискуссию о человеке как биологическом существе, наделенном сознанием, в рамках которой проблема соотношения культуры и идеологии является важным, но частным вопросом.
4. Идеология и экономика
Развитие процессов глобализации, с одной стороны, и углубление политико-экономических противоречий между различными субъектами глобализирующегося мира – с другой, делают особо актуальными попытки типологизации современных форм хозяйственной жизни, формирующихся под воздействием определенных политических решений. Каким бы унифицирующим ни было воздействие глобализации, очевидно, что ответы на это воздействие могут в значительной степени различаться, порождая реальное многообразие современного мира. А это неизбежно влечет за собой попытки определения степени эффективности и успешности того или иного способа адаптации к реалиям современного мира. Однако в связи с этим возникает вопрос, чего больше в подобных исследованиях – непредвзятого научного анализа или оценочной идеологической тенденциозности? Или оба эти элемента неизбежно будут присутствовать при выстраивании различных моделей современного капитализма? Для ответа на эти вопросы нужно посмотреть на современные тенденции подобного моделирования.
В сфере политической и экономической теории давно признано, что капиталистическая экономика может иметь разные формы. Наиболее распространено представление об эволюционной смене форм капитализма. Одним из самых авторитетных в этом смысле является идеально-типический подход М. Вебера, ставший отправной точкой для развития теории модернизации. Такой эволюционный подход с добавлением принципа историзма привел к тому, что изменение форм капитализма стало чаще всего рассматриваться как единый закономерный процесс, в котором преобладают общие тенденции, ведущие к тому, что какая-то форма капиталистической экономики на том или ином этапе исторического развития доминирует над другими формами, трактуемыми как маргинальные отклонения от «генеральной линии».
Представления о капитализме, не испытывающие всеобъемлющего влияния историзма, имели место, но обладали (и обладают) гораздо меньшим влиянием, чем эволюционные и историцистские трактовки [Shonfield, 1964]. Ситуация несколько изменилась, когда к экономическим вопросам вновь обратились представители политической науки и социологии, которые были более склонны к построению теоретических моделей, нежели «чистые» аналитики-экономисты. Это произошло в 1980-е годы на волне критики «бихевиористской революции» и возрождения институционализма, призвавшего «вернуть государство обратно» [Bringing the State Back in, 1985]. Это привело к повышенному интересу политологов к национальным политико-экономическим системам и к попыткам обозначить различные национальные разновидности капитализма. Данная тенденция была особенно заметна в исследованиях, посвященных рассмотрению специфических черт экономики южных стран Европы (в частности, Италии и Испании). Однако все это демонстрировало, что анализ политико-экономической специфики продолжал сохранять экономическую привязку, основной задачей (и заслугой) которой была фиксация эконометрических показателей, что затрудняло теоретическую концептуализацию различных моделей капитализма.
Тем не менее несомненной научной заслугой неоинституционализма стала обоснованная критика «глобализаторского оптимизма» неолибералов, предсказывавших неизбежную унификацию мировой глобальной экономики. Неоинституционализм на основании разнообразных теоретических и эмпирических аргументов доказывал, что подобный прогноз является недопустимым упрощением реальной политико-экономической ситуации, продиктованным очевидной идеологической пристрастностью. Однако сторонники неоинституционализма зачастую поддавались «соблазну» рассматривать различные национальные варианты капитализма как нерасчленимо целые. Хотя именно деконструкция данных целостностей позволяет выделить различные элементы, комбинация которых поможет выйти за рамки сугубо национальной специфики современной экономики.
