Пирс Рид - Женатый мужчина
— Ясно. — Паула вдруг разрыдалась. — Извините, — сказала она, размазывая по щекам слезы, и тут же громко и зло выкрикнула: — Ненавижу себя такой.
Джон поднялся, но, будучи истым англичанином, смутился не зная, как себя вести. Пауле следовало самой взять себя в руки. И хотя ему хотелось утешить ее, он не решался до нее дотронуться.
— Не отчаивайтесь, — сказал он.
— Ох, все так запуталось. Я так старалась помочь Терри; я ведь думала, он доверяет мне и говорит правду, а теперь просто не знаю… не знаю, чему верить, но все равно не хочу, чтобы его посадили в тюрьму.
— Выход один, — сказал Джон.
— Какой? — Она шмыгнула носом и перестала плакать, а Джон тем временем поднялся и пошел налить себе еще джина с тоником.
— В сложившейся ситуации любые присяжные поверят полиции, а не Джимми и Терри. Они будут осуждены, и лучшее, что им можно посоветовать, — это признать себя виновными.
— Как в прошлый раз, — сказала Паула. Джон вспыхнул:
— Признание обычно смягчает наказание.
— Это и есть выход?
— Нет. Выход состоит в том, чтобы Терри убедил Джимми взять все на себя. Если Джимми признает вину сейчас или изменит свои показания на суде, а затем выступит в качестве свидетеля и признает в ходе моего допроса, что дубинка, чулки и деньги — все принадлежало ему, тогда, поскольку это его первая судимость, он получит меньший срок, чем получил бы Терри, а Терри, по всей вероятности, будет и вовсе оправдан.
Паула закусила нижнюю губу.
— Но как убедить Джимми сделать это?
— Это уж забота Терри. Пусть попытается усовестить своего дружка, который втянул его в эту безнадежную затею, либо подкупит, предложив свою долю из сорока тысяч.
— Я могу заплатить за него, — сказала Паула.
— Нет, на вашем месте я бы этого не делал.
— Почему?
— Нельзя заходить так далеко с этими людьми.
— Н-да, конечно.
— От вас требуется одно: убедить ваших приятелей, что в сложившейся ситуации они оба пойдут ко дну и Терри получит лет пять, а то и больше. Но если Джимми возьмет вину на себя, он может отделаться тремя годами, из них год тюрьмы.
— Хорошо, — сказала Паула. — По крайней мере, хоть это ясно. А теперь поговорим о чем-нибудь другом. — Она встала и пошла через гостиную к проигрывателю, поставила пластинку.
— О чем же? — спросил Джон. — О себе вы говорить не желаете.
— Просто потому, что это неинтересно. — Она села на свое прежнее место, напротив гостя. — Поговорим о вас.
— Вот уж тем более ничего интересного.
— Ну нет, не скажите. — Она улыбнулась, и улыбка, такая неожиданная, осветила ее лицо, как луч света в пасмурный день.
— То есть? — не понял Джон.
— А то, что вы совсем другой, чем кажетесь.
— Каким же я кажусь?
— Интересным мужчиной, но заурядным юристом.
— Это комплимент или оскорбление?
— Ни то, ни другое.
— А что же скрыто за моей внешностью?
— Ваши политические принципы.
— Где вы о них слышали?
— На одном обеде. Где — не скажу, но о вас там говорили.
— Ну, и какое же общее мнение?
— Общего — никакого. Оттого-то вы и заинтересовали меня. Один из присутствующих сказал, что вы хитрая бестия, «из салонных левых», как он выразился. Другой весьма расхваливал вас. Сказал, что вы еще будете членом кабинета и демократия только выиграет, если в политику придут люди вашего калибра.
— А никто не сказал, что я предаю интересы своего класса?
Паула рассмеялась и поднялась, чтобы взять у него пустой стакан.
— О да, — сказала она. — И такое говорилось. Почему бы вам не быть тори или уж либералом, на худой конец…
— А вы защищали меня?
Она взяла у него стакан, и взгляды их встретились.
— А мне следовало? — спросила она. Джон пожал плечами.
— Мне кажется, у нас с вами одинаковые взгляды.
— Не отрицаю, — сказала Паула, наполняя ему стакан.
— Тогда следовало бы замолвить за меня словечко.
— Я давно перестала болтать на обедах о политике, — сказала Паула. — Мужчины терпеть не могут женщин с радикальными взглядами. Они чувствуют себя импотентами. Такая тоска. Вы и представить себе не можете, сколько мужчин приставали ко мне, единственно чтобы изложить свои взгляды на свободное предпринимательство и национализацию.
Она подошла к дивану, подала Джону его стакан и села на прежнее место в уголке.
— Да и мне не легче, — сказал Джон. — Если ты не герцог и не сын герцога, тебя считают выскочкой.
Паула засмеялась:
— Никак их не одолеть. Если ты беден, то выскочка, богат — лицемер. Поэтому я и помалкиваю. Людей, видимо, бесит, когда богачи вроде меня имеют левые взгляды.
— Пожалуй.
— А главное, я не спорю с такими людьми, потому что они просто этого не заслуживают. Приглядитесь — и увидите, насколько они пусты.
— Тогда чего ради вы ездите на званые обеды? Она пожала плечами.
— Должна же я куда-то выбираться из дому, а это все-таки мой круг. Я попыталась внести разнообразие с помощью Терри, но сами видите, что из этого вышло.
— Но ведь существуют не только выродки из высших классов и пролетариата.
— Да, — произнесла она со своей необыкновенной улыбкой. — Надеюсь, вы познакомите меня с уймой новых, умных, передовых людей. Если вы, конечно, готовы видеть во мне друга, а не просто докучливую девицу, занимающуюся социальным обеспечением. Вы и… как ее зовут, вашу жену? Клэр?
— Вы должны прийти к нам на ужин, — воскликнул Джон, подогретый джином. — Хотя интересных, умных людей, да еще в большом количестве, признаться, не обещаю.
— У вас нет друзей среди лейбористов?
— Есть один, — сказал он.
— И он не передовой, не умный? Джон помялся.
— Нет, почему же, но…
— Но что? Не надо, знаю. Передовой, умный, алкоголик и неряха.
— Более или менее точно.
— Джентльменский набор лейбористских деятелей. У них у всех сальные волосы и перхоть, все как один ходят в нейлоновых сорочках и при галстуке, со значком своей бывшей школы.
— Неужели и я так скверно выгляжу? — спросил Джон.
— Не до такой степени. Пока еще — нет. — Она поднялась и села с ним рядом. — Можно будет над этим поработать, — сказала она и поглядела на ярлычок с обратной стороны его галстука. — «Либертиз»[36]? Это не годится.
Алкоголь прибавил ему смелости, и ее близость, как и запах ее духов, больше не смущала его. Ее юное лицо со вздернутым носиком вдруг оказалось совсем рядом, а широко раскрытые карие глаза смотрели на него в упор, в них были ирония и независимость.
— Ну-ка. И перхоти еще не набралось.
— Перед выборной конференцией посыплю голову «Редибреком».
— А что это такое?
— Детское питание. Овсяная мука. Глаза ее на мгновение стали серьезными.
— Да, конечно, у вас же дети.
— И еще бриолином намажусь, вот и все дела, — продолжал Джон. Он едва ли заметил перемену в ее настроении.
Она поднялась и пересела на свое место напротив.
— Нет, не надо вам менять внешность. Вы же не реакционный адвокатишка или какой-нибудь жалкий политикан.
— Так кто же я? — Язык у него чуть-чуть заплетался.
— Вы сможете стать государственным мужем.
— Разве это не одно и то же?
— О нет. Для политикана власть — это самоцель. Для государственного мужа — лишь средство к достижению цели, средство для осуществления своего идеала. У вас ведь есть идеал, правда?
Он помолчал. — Да.
— Расскажите.
Джон пожалел, что много выпил.
— Единая нация Дизраэли.
— Прекрасно, — сказала она. — Это и мой идеал.
— Я не утопист, — сказал Джон. — Известное неравенство и несправедливость, вероятно, неизбежны, но ни в какой другой стране мира, за исключением разве что Индии, нет такого переизбытка ненужных и бессмысленных кастовых разграничений, как в Англии. И что самое страшное… — Он вдруг почувствовал прилив красноречия: — Все это упрочилось в нашем сознании. Чем больше мы уравниваем людей посредством налогообложения, тем больше они цепляются за свои жалкие привилегии, единственный смысл которых — уязвить тех, кто ими не обладает: отдельные буфеты, где обедают только директора, персональные туалеты, частные школы. Все стало своего рода фетишем, который тянет нашу страну на дно.
— Согласна, — спокойно проговорила Паула.
— Не знаю, не знаю, что можно сделать в парламенте, — сказал Джон.
— Вы сделаете очень много, я уверена, — сказала она. — Там сидят такие посредственности.
— Ну… — начал было он смущенно.
— Господи, как бы я хотела быть мужчиной! — пылко воскликнула она.
— Почему?
— Потому что тогда я повела бы себя точно так же, как вы.
— А разве, будучи женщиной, вы не можете?
