Жан-Пьер Шевенман - 1914–2014. Европа выходит из истории?
Глава XII
Исторический проект нового европейского курса
Чтобы разрешить неразрешимое противоречие, в которое единая валюта загнала народы Европы, следует выйти за рамки валютных и даже экономических вопросов. Здесь недостаточно также и политического измерения, на которое сделали ставку создатели единой валюты, положившись на то, что Европа в какой-то момент сможет превратиться в единую нацию или, если хотите, в подлинную федерацию. Не стоит играть словами, рассуждая о «федерации национальных государств». Этот концепт – оксюморон: Европа либо состоит из наций, либо, превратившись в «федерацию», сама становится единой нацией.
Дабы распутать эту загадку и выйти из тупика, в который зашли народы Европы, следует – это сейчас важнее всего – рассмотреть нынешнюю политику в более широкой и менее привычной исторической перспективе. А для начала честно подвести политические итоги ушедшего века.
Неоспоримый факт: европейские нации никуда не исчезли
Могли ли две мировых войны привести к исчезновению европейских наций, о котором после 1945 г. рассуждали сторонники наднациональной Европы? Очевидно, что сегодня ответ на этот вопрос должен быть отрицательным: нации не исчезли. Они пережили те идеологии, которые стремились сбросить их с парохода истории.
Большевистская революция, верная интернационалистскому духу марксизма, вначале стремилась охватить весь мир. После смерти Ленина (1924 г.) и прихода к власти Сталина стало ясно, что это не удалось, и выбор был сделан в пользу «строительства социализма в отдельно взятой стране». Однако потребовалось больше времени, чтобы адепты «пролетарского интернационала» действительно прозрели.
Даже Гитлер считал саму идею нации устаревшей. Вскоре после прихода к власти в своих признаниях Раушнингу он сформулировал это следующим образом: «Понятие нации утратило смысл. Мне в начале пути пришлось им пользоваться по исторически обусловленным причинам. Но я всегда знал, что это лишь временное орудие. Оставьте нацию демократам и либералам. Это понятие пора отбросить. Мы заменим его новым понятием расы. Материалом для строительства будущего порядка станут вовсе не те народы, черты которых определила история…» Он продолжал: «С помощью понятия нации Франция вынесла свою великую революцию за границы страны. С помощью понятия расы национал-социалисты возглавят революцию, которая создаст новый мировой порядок… Наша революция… будет прямой противоположностью французской…»[215]. Подобно многим другим, Гитлер хотел «покончить с хаосом прошлого, утратившего всякий смысл»[216].
Точно так же, как и двум крупнейшим идеологиям XX в., коммунизму и национал-социализму, Жану Монне и его наследникам не удалось, выстроив наднациональную или «постнациональную» Европу, списать нации со счетов. Как отмечает Пьер-Анри Аржансон, «утопический замысел евро продолжает список конструктивистских идеологий, которые претендовали на то, чтобы “из национальной глины” вылепить нового постнационального европейца, способного бросить вызов самым фундаментальным законам экономики и отбросить самые древние политические институты»[217]. Сегодня строительство Европы то следует какой-то собственной логике, которая якобы является европейской, но, по сути, неподотчетна гражданам и сводится к путаной и мелочной регламентации (вплоть до доли какао в шоколаде), то служит прикрытием для защиты национальных интересов отдельных стран, то вообще для гегемонистских устремлений внешних держав. Всякий, у кого есть хоть какой-то опыт в «европейских делах», понимает, что национальная повестка дня все еще доминирует над все более эфемерными «европейскими интересами».
Постнациональные нации?
Если европейские нации продолжают жить, хотелось бы думать, что, пройдя сквозь горнило стольких испытаний, они преобразились и, достигнув стадии, которую немецкий историк Генрих Август Винклер окрестил «постнациональными нациями», получили прививку от детской болезни национализма, подобно тому, как дети, повзрослев, обычно вырабатывают иммунитет от кори.
Этот тезис, однако, не до конца подтверждается фактами.
Исторически национализм был плодом обостренного чувства унижения или мечтаний о господстве и всегда скрывал тревогу коллективного бессознательного или, если выражаться иначе, больное или раненое самосознание. Можно ли навсегда исключить, что народы, ставшие жертвами несправедливой или абсурдной политики, не отреагируют самым иррациональным образом?
Благомыслящие элиты легко списывают все грехи на народы. Когда каждый пятый итальянец отдает свои голоса за Беппе Грилло, «бывшего комика», который больше не смешит, они принимаются кричать о «популизме». Однако пироманам, изображающим из себя пожарных, не помешало бы взглянуть на самих себя: какой выбор оставили избирателю итальянские правые и левые, которые стали настолько неразличимы, что, кажется, без труда могут править вместе? Разве есть что-то странное в том, что в Италии, да и в других странах, фальшивая двухпартийность ведет к политическим кризисам, которые отчасти напоминают климат 1930-х гг.?
* * *Европейским элитам стоило бы скорее подумать о том, как вернуть своим народам целостное историческое сознание, которое необходимо, чтобы они смогли вернуться в историю. Единую валюту – даже в краткосрочной перспективе – не спасти ни с помощью кажущегося техническим, но политически нереализуемого латания дыр (фискальный союз, банковский союз и т. д.), ни милой болтовней о «политическом союзе». Именно в этом духе Г.-Д. Геншер в недавней книге рассуждал о «новом мышлении», ставшем возможным благодаря «равенству прав» больших и малых государств внутри Евросоюза[218]. Однако он тут же добавляет, что «Веймарский треугольник», объединяющий Германию, Францию и Польшу, мог бы «стать мотором для всего Евросоюза»[219]. «Когда польский министр, выступая [в Бундестаге], утверждает, что Германия должна еще активнее играть роль лидера (Führungsrolle), он просто имеет в виду, что мы, немцы, как самая влиятельная из наций, несем самую большую ответственность за то, каким окажется облик (Gestaltung) Европы»[220].
Подобные рассуждения никого не обманут. Чтобы донести свою мысль максимально ясно, бывший министр иностранных дел Гельмута Коля говорит о функциональном разделении ролей внутри Европарламента по образцу, действовавшему в Рейхстаге Священной Римской империи[221], и самым невинным образом восклицает: «Как я могу гарантировать стабильность валюты, если в одной стране люди выходят на пенсию в шестьдесят лет, а в другой – в шестьдесят восемь?»[222]
Почтенный государственный деятель «постнационалистской» эпохи, Ганс-Дитрих Геншер, кстати, один из подписантов Маастрихтского договора, дает понять, что имперский дух, который некоторые немцы благополучно пронесли сквозь тысячу лет истории, все еще жив. Подобные речи вовсе не вызывают у меня удивления – они лишь показывают, как смотрит на вещи часть наших соседей. C этим надо смириться. Других путей нет. Европа может быть сложена лишь из наций – такова данность. Чтобы достигнуть цели, следует сменить перспективу, и, не отказываясь от европейского проекта, его откалибровать, дабы он смог ответить на вызовы XXI в.
Тот будет ознаменован возвышением Азии, прежде всего Китая, и в целом пройдет под эгидой развивающихся стран. В новом изводе двуполярного мира противостояние США и Китая рискует еще больше маргинализировать Европу, если она не сможет обзавестись собственным историческим проектом.
Если проблема неразрешима, следует изменить исходные параметры
Даже такие видные проповедники европеизма, как М. Монти и С. Гулар, вынуждены признать: крах общей валюты не помешает «сохранить курс на европейское единство». «Даже если единой валюте суждено исчезнуть […], потребность в единстве останется. Если одна попытка потерпит крах, придется перед лицом тех же проблем предпринять следующую…»[223].
Вспомним о том, что, после того, как в 1954 г. проект Европейского оборонного сообщества (ЕОС) провалился, шесть стран, которые в 1951 г. создали Европейское объединение угля и стали, спешно собрали в Мессине межправительственную конференцию (1955 г.). Отвергнув идею ЕОС, Франция отказалась жертвовать своей независимостью в сфере обороны во имя перевооружения Германии, формально в европейских рамках, а на деле под эгидой Америки. Это препятствие было обойдено с помощью Парижских соглашений 1954 г., предусматривавших вступление Германии (с некоторыми ограничениями) в НАТО. Однако в контексте холодной войны всего через шесть лет после окончания Второй мировой попытка «построить Европу» на фундаменте обороны не была политически привлекательна. Межправительственная встреча в Мессине должна была возобновить европейское строительство, но уже на иной, нежели оборона, основе. Она сохранила курс на европейское единство, но поставила его на совершенно другие рельсы: после того как в Европе закончилась послевоенная реконструкция, на повестку дня встала экономическая экспансия с помощью либерализации торговли внутри защищенного общего рынка, который был бы усилен скоординированной политикой. Вот о чем стоило думать. Эта впечатляющая смена вех, которая соответствовала проекту Жана Монне, привела к подписанию Римского договора (1957 г.), который генерал де Голль ввел в действие в 1960 г. Однако сам он, конечно, руководствовался принципиально иной философией, чем Монне. После «кризиса пустого кресла» (1965 г.) де Голль настоял на Люксембургском компромиссе (1966 г.): за странами-членами было признано право накладывать вето на всякое решение, которое, на их взгляд, противоречило их жизненным национальным интересам. Подобная корректива не помешала развитию Общего рынка и его последующему расширению.
