Николай Смирнов—Сокольский - Рассказы о книгах
Но случай все–таки пришел.«ИЧСН». Долгое время это расшифровывали, как «и черт с ним», то есть — полностью: «Колоколыцику петля готова и черт с ним». Советский литературовед Ю. Г. Оксман предложил куда более точную расшифровку «ИЧСН». Это значит: «и Чернышевскому с Некрасовым», или полностью: «Колоколыцику петля готова и Чернышевскому с Некрасовым». Ю. Г. Оксман, конечно, держится более правильного мнения о мере подлости господина Федорова.
У меня было одно чрезвычайно приятное знакомство, которым я очень дорожил и берег его, что называется как «зеницу ока». Это — знакомство (с горечью говорю — было) с ленинградским профессором–литературоведом Василием Алексеевичем Десницким, скончавшимся недавно на 81 году жизни.
Автор многочисленных трудов о Пушкине, Горьком и других русских писателях, В. А. Десницкий собрал библиотеку, которую смело можно было считать одной из достопримечательностей Ленинграда. Впрочем, покойный Василий Алексеевич и сам был неотъемлемой достопримечательностью этого города. Познания Василия Алексеевича в книжном деле были безбрежны, и нет ничего удивительного, что в одно из своих посещений этого чудесного человека я обратился к нему с вопросом, что он может рассказать мне о «Кабинете Аспазии»?
Василий Алексеевич погладил бороду и, поблескивая очками, спросил, в свою очередь:
— Это какой же «Кабинет Аспазии»? Восемьсот пятнадцатого года, наверное?
Я было кинулся рассказывать профессору о статье Верещагина, о своих долгих и бесплодных поисках этого «альманашка», но В. А. Десницкий, остановив поток моего красноречия, протянул руку к полке и достал маленькую, толстую книжку в стареньком переплете. Жестом, полным нарочитой, но очаровательной небрежности (ах, надо знать библиофилов!), он перебросил эту книжку на мой конец стола:
— Вероятно, вы говорите об этом «Кабинете Аспазии»?
На моем лице отразилось при этом столько откровенного удивления и еще более откровенной зависти, что Василий Алексеевич не выдержал, расхохотался и сказал:
— Ну ладно, ладно! Не завидуйте! Владейте этим «Кабинетом», — мне он вовсе не нужен…
В. А. Десницкий проживал в Ленинграде почти в самом конце Каменноостровского проспекта. До «Европейской гостиницы», где я останавливаюсь, — немалый конец. Я не стал ждать ни такси, ни автобуса, а отмахал пешком это расстояние в рекордно короткий срок, производя, вероятно, на встречных прохожих впечатление не очень нормального человека. Но, что знают прохожие о ни с чем не сравнимой радости прибежать домой и начать перелистывать долгожданную книжку!
Прежде всего, оказалось, что «Кабинет Аспазии» — не альманах в строгом значении (кстати, очень спорном) этого слова. Точное именование книги: «Кабинет Аспазии. Литературный журнал». Издание выходило ежемесячными книжками, примерно, от 80 до 100 страниц в каждой. Всего за половину 1815 года вышло шесть книжек. Однако назвать «Кабинет Аспазии» журналом — оснований не много. В конце шестой книжки объявление издателей гласит, что продавался этот полужурнал–полуальманах сразу полугодием, «в двух частях в переплете», по цене 12 рублей. Внешне, по размеру (шестнадцатая доля листа), да и по характеру содержания, он так же ближе в альманаху 3.
В следующем полугодии вышла еще одна, седьмая книжка «Кабинета Аспазии», но ее нет в моем экземпляре, да и вряд ли она находима вообще. Первые шесть книжек, продававшиеся переплетенными вместе, еще могли уцелеть, как нечто единое, а уж отдельная книжонка, существовавшая, что называется, на отшибе, — вовсе исчезла с книжного горизонта.
Ознакомление с содержанием этого «Кабинета Аспазии» показало, что и первые–то шесть номеров этого «литературного журнала» хранить в библиотеках современным ему собирателям нужды особой не было.
Нельзя не согласиться с критиком ««Сына отечества», который в этом «Кабинете Аспазии», именовавшем себя литературным журналом, «не увидел ни журнала, ни литературы». Это–случайное собрание плохих стихов, прозаических подражаний Карамзину, пошловато–сентиментального порядка. Мелочи, анекдоты о ручках и ножках «милых», хвалебная статейка в честь графа Хвостов а и две–три «антикритики», огрызающиеся на «Сына отечества» и другие журналы. Сомнительно, чтобы сама Аспазия, знаменитейшая женщина Греции, выбрала бы именно этот альманах в качестве своего «кабинета».
Если он и представляет какой–то интерес сейчас, то отнюдь не с той стороны, с которой восторгался им В. А. Верещагин. Издавал «Кабинет Аспазии» пресловутый Борис Федоров, и, просматривая сейчас его «нежные эпиграммы и наивные мадригалы», невольно вспоминаешь экспромт, написанный не то Дельвигом, не то Соболевским:
«Федорова Борьки
Мадригалы горьки,
Эпиграммы сладки,
А доносы гадки…» 4.
Деятельность стихотворца, драматурга, журналиста и писателя для детей Б. М. Федорова, во всем, кстати сказать, равно бездарного, может служить материалом для исследования литературных нравов своего времени, но отнюдь не должна вызывать чьи–либо умиления и восторги.
В. Г. Белинский почти все рецензии на федоровские книжки для детей заканчивал неизменным возгласом: «Бедные дети!» В рецензиях на прочие сочинения Б. М. Федорова у В. Г. Белинского всегда звучали только сарказм и насмешка. Не жаловал великий критик этого писателя! Да и не за что было его жаловать.
Один из отвратительнейших поступков Б. М. Федорова заслуживает, как мне кажется, более подробного рассказа. Он относится к 1815 году, когда, после появления сатирического журнала «Весельчак», издававшегося Адольфом Плюшаром, на улицу высыпал дождь юмористических листков с самыми «зазывными» названиями.
Уличные листки эти подробно описаны Н. А. Добролюбовым в известной его статье, специально посвященной их разбору и характеристике. Уже в наше время напечатана статья И. Г. Ямпольского, также посвященная этим уличным листкам и содержащая ряд новых, интересных подробностей 5.
Появление журнала «Весельчак», породившего уличные листки 1858 года, а вслед затем выход в свет лучшего русского сатирического журнала шестидесятых годов «Искра», во главе с В. С.Курочкиным и Н. А.Степановым, вызваны подъемом общественной мысли после падения Севастополя в 1855 году. Появился спрос на обличительную литературу, которая, с одной стороны, блеснула «Губернскими очерками» М. Е.Салтыкова—Щедрина и прогрессивным демократическим журналом «Искра», а с другой — имела в своем арсенале и ряд бесцветных журналов, вроде того же «Весельчака», «Арлекина», «Гудка», «Развлечения» и других.
К их числу необходимо отнести и весь «вихрь» уличных листков, откровенно спекулировавших на этом спросе на обличительную литературу.
М. А. Антонович в своих мемуарах писал об этих листках:
«В то время свирепствовала мания, какое–то поветрие на издание сатирических листков, которые натуживались забавлять и смешить читателей»6.
Литературный материал этих листков был низкого качества, но распространение они имели весьма значительное. Н. А. Добролюбов в своей статье об уличных листках 1858 года приводит такую сценку:
«Я сам видел, как одного почтенного горбатого чиновника, бежавшего в департамент с портфелем под мышкой и, по–видимому, с очень мрачными мыслями, остановил вдруг на Невском проспекте ловкий господин, запустивший руку в карман пальто почтенного чиновника. «Что это, что это значит?» — забормотал испуганный чиновник. — «Пять копеек-с, — развязно отвечал ловкий господин, указывая на листок «Смеха», торчавший уже из кармана горбатого чиновника. Бедняк, застигнутый врасплох, остановился, разинув рот, но, не будучи в состоянии произнести ни одного слова, с видом отчаяния и покорности судьбе взглянул он на «Смех», медленно вынул из кармана пятачок и молча подал его развязному господину, с такою печальною, убитою гримасой, что на него смотреть было жалко. Но развязный господин был, по–видимому, слишком весел для того, чтобы проникнуться чувством сострадания: он жадно схватил пятачок, проговорил с улыбкою: «точно так-с» и исчез»7.
Так, примерно, распространялись эти листки газетчиками на улицах. Листки и внешне имели сходство с газетой, они издавались размером в пол–листа, на четырех страницах.
Кстати, эта газетная форма юмористических листков, служила, по мнению цензуры, одной из причин их большого распространения. Позже, когда было решено покончить с листками, их прежде всего предложили печатать уже не в форме газеты, а в виде брошюр, размером в восьмую долю листа. Получилось нечто вроде книжек, которые продавать на улице было уже неудобно, и издания эти быстро исчезли. Впрочем и увлечение ими тоже прошло, так как немудрящее содержание их перестало удовлетворять даже тех невзыскательных читателей, на которых листки были рассчитаны.
В истории журналистики появление уличных листков 1858 года было чрезвычайно характерным фактом. Этот факт, правда очень своеобразно, повторился в начале семидесятых годов, в разгул реакции.
