Аркадий Казанский - Данте. Демистификация. Долгая дорога домой. Том II
Но злей, чем горе, голод был недугом – Уголино говорит: – «Горе не убило меня, убил голод». Было распространено мнение, что граф Уголино повинен в каннибализме, сам он категорически отрицает обвинение этими словами. Данте были доподлинно известны как обстоятельства казни, так и её исход. Уголино свидетельствует, что сам он, уже ослепнув от голода, пережил своих сыновей всего на два дня, в то время как в случае каннибализма, он мог протянуть достаточно долгое время.
Именно поэтому слепой Уголино и не узнал Данте – архиепископа Руджери.
Ahi Pisa, vituperio de le genti
del bel paese là dove «l sì suona,
poi che i vicini a te punir son lenti, [81]
muovasi la Capraia e la Gorgona,
e faccian siepe ad Arno in su la foce,
sì ch'elli annieghi in te ogne persona! [84]
Ché se «l conte Ugolino aveva voce
d'aver tradita te de le castella,
non dovei tu i figliuoi porre a tal croce. [87]
Innocenti facea l'età novella,
novella Tebe, Uguiccione e «l Brigata
e li altri due che «l canto suso appella. [90]
О Пиза, стыд пленительного края,
Где раздается si! Коль медлит суд
Твоих соседей, – пусть, тебя карая, [81]
Капрара и Горгона с мест сойдут
И устье Арно заградят заставой,
Чтоб утонул весь твой бесчестный люд! [84]
Как ни был бы ославлен темной славой
Граф Уголино, замки уступив, —
За что детей вести на крест неправый! [87]
Невинны были, о исчадье Фив,
И Угуччоне с молодым Бригатой,
И те, кого я назвал, в песнь вложив. [90]
«И мальчики кровавые в глазах» – так глубоко чувство вины, терзающее душу Данте. Где раздается si – где произносят по-итальянски слово «да», которое поэт кладет в основу своей классификации романских языков, называя итальянский язык языком si. Капрара (Капрайя) и Горгона – острова в Тирренском море, куда впадает Арно, в низовье которого стоит Пиза.
Чтобы оттянуть падение Великой Тартарии, граф Уголино уступал свои земли Российской империи, а, может быть, ещё и Османской, выигрывая время. За это Данте – архиепископ Руджери объявляет его изменником и предателем родных и помещает Уголино вместе с собой в Антенору за борьбу с Российской Империей (и Священной Римской империей германской нации), расценивая это стремление к единовластию, как измену общим интересам. Казнь Руджери вдвойне страшна, потому что этот предатель родины предал и своего сообщника.
Исчадье Фив – Пиза, основанная, по преданию, выходцами из Фив и, подобно Фивам, омраченная распрями своих владык. Возможно, что именно в Пизе (знаменитой Пизанской башне) и состоялась казнь графа Уголино с сыновьями, ведь нужно было удалить их как можно дальше от родины. Не от этого ли злодеяния башня начала клониться?
Вина за это злодеяние, конечно, не за расправу над графом Уголино, а за казнь невинных детей, преследовала Данте до конца его дней, недаром этот сюжет занимает столько много места в Комедии. Вверив свою исповедь суду истории, поэт стремится, хотя бы сохранить в веках имена невинно убиенных мучеников.
Это – седьмой грех Данте, встреченный им в Аду – предательство соплеменников!
Noi passammo oltre, là «ve la gelata
ruvidamente un'altra gente fascia,
non volta in giù, ma tutta riversata. [93]
Lo pianto stesso lì pianger non lascia,
e «l duol che truova in su li occhi rintoppo,
si volge in entro a far crescer l'ambascia; [96]
ché le lagrime prime fanno groppo,
e sì come visiere di cristallo,
riempion sotto «l ciglio tutto il coppo. [99]
Мы шли вперед равниною покатой
Туда, где, лежа навзничь, грешный род
Терзается, жестоким льдом зажатый. [93]
Там самый плач им плакать не дает,
И боль, прорвать не в силах покрывала,
К сугубой муке снова внутрь идет; [96]
Затем что слезы с самого начала,
В подбровной накопляясь глубине,
Твердеют, как хрустальные забрала. [99]
Путники передвигаются по равнине покатой – замерзшему руслу реки, снег на которой уже стаял и в прозрачном льду видны вмёрзшие предметы. Они вступили в третий пояс девятого круга Ада – Толомею. Здесь караются предатели друзей и сотрапезников, которые вмерзли в лед, лежа навзничь.
Данте описывает путешествие по реке Тверце, вверх по течению которой, он направляется с Вергилием. От мороза и встречного ветра выступают слёзы, которые тут же замерзают сосульками на бровях и ресницах, не стекая вниз по лицу.
E avvegna che, sì come d'un callo,
per la freddura ciascun sentimento
cessato avesse del mio viso stallo, [102]
già mi parea sentire alquanto vento;
per ch'io: «Maestro mio, questo chi move?
non è qua giù ogne vapore spento?» [105]
Ond'elli a me: «Avaccio sarai dove
di ciò ti farà l'occhio la risposta,
veggendo la cagion che «l fiato piove». [108]
И в этот час, хоть и казалось мне,
Что все мое лицо, и лоб, и веки
От холода бесчувственны вполне, [102]
Я ощутил как будто ветер некий.
«Учитель, – я спросил, – чем он рожден?
Ведь всякий пар угашен здесь навеки». [105]
И вождь: «Ты вскоре будешь приведен
В то место, где, узрев ответ воочью,
Постигнешь сам, чем воздух возмущен». [108]
В средние века причиной ветра считали нагревание паров солнечными лучами. Ночной мороз таков, что слёзы замерзают на ресницах и бородах. Встречный ветер в сыром морозном воздухе лишает лицо всякой чувствительности. Если отвернуться от ветра, лицо начинает оттаивать и как будто чувствовать чьё-то дыхание.
Данте, почувствовав как будто ветерок, своим практически бесчувственным лицом, обращается к Вергилию с вопросом: – «Чем рождён это ветер?» Тот отвечает, что скоро он будет приведен в место, где увидит ответ на свой вопрос.
E un de» tristi de la fredda crosta
gridò a noi: «O anime crudeli,
tanto che data v» è l'ultima posta, [111]
levatemi dal viso i duri veli,
sì ch'io sfoghi «l duol che «l cor m'impregna,
un poco, pria che «l pianto si raggeli». [114]
Один из тех, кто скован льдом и ночью,
Вскричал: «О души, злые до того,
Что вас послали прямо к средоточью, [111]
Снимите гнет со взгляда моего,
Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою,
Пока мороз не затянул его». [114]
Одна из теней, скованных льдом, с вскриком обращается к поэтам, считая их такими же злыми душами, отправленными на самое дно (средоточие) Ада, с просьбой помочь ему, хоть на миг излить слезами свою скорбь, запертую злым морозом.
Per ch'io a lui: «Se vuo» ch'i» ti sovvegna,
dimmi chi se», e s'io non ti disbrigo,
al fondo de la ghiaccia ir mi convegna». [117]
Rispuose adunque: «I» son frate Alberigo;
i» son quel da le frutta del mal orto,
che qui riprendo dattero per figo». [120]
И я в ответ: «Тебе я взор открою,
Но назовись; и если я солгал,
Пусть окажусь под ледяной корою!» [117]
«Я – инок Альбериго, – он сказал, —
Тот, что плоды растил на злое дело
И здесь на финик смокву променял». [120]
Данте обещает выполнить просимое, но просит, в свою очередь, встреченную душу открыться ему и назвать себя, клянясь, если солжет, остаться вместе с ней под ледяной корою.
Душа называет себя иноком Альбериго, который при жизни растил плоды на злое дело, а здесь на финик смокву променял – насколько привозной финик более изысканный плод, чем обычная смоква, настолько вечная мука Альбериго страшнее той краткой смертной муки, которую он причинил своим соотечественникам.
«Oh!», diss'io lui, «or se» tu ancor morto?».
Ed elli a me: «Come «l mio corpo stea
nel mondo sù, nulla scïenza porto. [123]
Cotal vantaggio ha questa Tolomea,
che spesse volte l'anima ci cade
innanzi ch'Atropòs mossa le dea. [126]
E perché tu più volentier mi rade
le «nvetrïate lagrime dal volto,
sappie che, tosto che l'anima trade [129]
come fec'io, il corpo suo l» è tolto
da un demonio, che poscia il governa
mentre che «l tempo suo tutto sia vòlto. [132]
Ella ruina in sì fatta cisterna;
e forse pare ancor lo corpo suso
de l'ombra che di qua dietro mi verna. [135]
«Ты разве умер?» – с уст моих слетело.
И он в ответ: «Мне ведать не дано,
Как здравствует мое земное тело. [123]
Здесь, в Толомее, так заведено,
Что часто души, раньше, чем сразила
Их Атропос, уже летят на дно. [126]
И чтоб тебе еще приятней было
Снять у меня стеклянный полог с глаз,
Знай, что, едва предательство свершила, [129]
Как я, душа, вселяется тотчас
Ей в тело бес, и в нем он остается,
Доколе срок для плоти не угас. [132]
Душа катится вниз, на дно колодца.
Еще, быть может, к мертвым не причли
И ту, что там за мной от стужи жмется. [135]
Данте, прекрасно знающий, что инок Альбериго ещё не умер, искренне изумляется. Инок Альбериго говорит о том, что душа может оказаться в Аду раньше телесной смерти своего обладателя.
Аналогия с этим просматривается у Вергилия в Энеиде. Там царь Эней, посещая душу своего отца, Анхиза, видит души Римских цезарей, вплоть до Юлия Цезаря и Августа, хотя они должны появиться на свет только лет через 1200.
Поэт избегает прямого указания на метемпсихоз (переселение душ), но указанный поворот сюжета показывает, что в Аду он встречает души не только людей, уже умерших до 1743 года, но и людей, которые умерли до 1815 года и, даже, которых он пережил лично. А здесь он встречает души двух людей, которые пережили его самого – жили после 1815 года. Прежде чем отождествить указанные души, окунемся в атмосферу 1815 года.
