Глеб Глинка - Погаснет жизнь, но я останусь: Собрание сочинений

Я постарел, не старея
И не растратив души,
Только вдруг понял — скорее
Надо куда-то спешить:

Гордость, уныние, похоть
Были — я жил не в раю…
Сердце успеть бы подштопать,
Выстирать совесть свою.

Волн бестолковые муки,
Дальнего плаванья жуть…
В этой последней разлуке,
Друг мой, меня не забудь.

В судьбу хоть верьте, хоть не верьте –
Нельзя ее во всем винить.
Законов времени и смерти
Судьба не может изменить.

Уходит счастье, вянет слава.
У времени в когтях судьба —
Недолговечная забава
Иль беззащитная раба.

Судьба сама судьбой своею
Измучена, удручена;
Так много недовольных ею,
Но в этом не ее вина.

Лишь время царствует над нами,
Смерть всюду рядом, за плечом
Бесстрастное подъем лет знамя,
Ну, а судьба тут ни при чем.

Когда душа не чешется
В тоске по ритмам звучным,
Не знаешь, чем утешиться,
Унынием измучен…

В тот день дождливый, ветреный
Вдруг чувствую всем телом:
Вошла походкой медленной
Стыдливо и несмело.

Потом экстаз, безумие,
Но, говоря короче,
Я исхудал, как мумия…
Не спал четыре ночи.

Восторг и наслаждение —
Всё, только не усталость.
Такого наваждения
Со мною не случалось.

И под конец в бессилии
Мы выглядели вроде
Цветка увядшей лилии
Иль рыбы на безводье.

Нельзя на Музу сетовать,
Читать ей назиданье…
Но всё же после этого
Я оценил… молчанье.

Сгорблен нос, как клюв.
Нежен перьев плед.
День-деньской дремлю,
Как сова в дупле.

Но лишь бренный мир
Отойдет ко сну,
Я бесшумных крыл
Веер распахну:

Чтоб летать всю ночь,
Меж кустов крутить,
Чтоб добыча прочь
Не смогла уйти.

Чтоб спугнуть с ветвей
Стаю малых птах,
Чтобы след когтей
Цвел в моих стихах.

Враг состраданья, друг гордыни,
Не привиденье, не мираж,
Всегда, от века и доныне,
Он постоянный спутник наш.

Людского покровитель стада,
В грехах помощник, нежный друг.
Изображать его не надо,
Он только имя, только звук.

Совсем бесформен, и неужто
Он неопределим, как мгла?..
Весьма возможно, потому что
Нет формулы рожденья зла.

Кой-кто: «Помянут будь не к ночи», –
Шепнет с испуганным лицом;
Но это редко, а для прочих
Он просто красное словцо.

Блуждая по путям окольным,
О нем не зная ничего,
Мы чересчур самодовольны:
Он нам внушил, что нет его…

Как мышь в ловушке тесной,
В духовной наготе,
С улыбкой неуместной
Последних жду гостей.

Нелепые мечтанья.
Боль в памяти остра,
И мечется сознанье
Меж «завтра» и «вчера».

Шагнет бесшумной кошкой
Смерть через кровь и грязь
И, поиграв немножко,
Сожрет не торопясь.

Всё ж теплится отрада
Сквозь тошноту и тьму:
Зачем-то это надо…
Когда-нибудь пойму.

В предчувствии такого
Пора бы стать добрей,
Чтоб с лаской, не сурово…
Как кошка для мышей?

Стадо под властью корыта,
Хрюканье и толкотня
Благополучно для быта, —
Всё это не для меня.

К мудрости тяжки дороги,
Тускл ее призрачный свет.
Знаю, что очень немногим
Силы даны для побед.

Гордости запах порочный
Чуя средь жалких руин,
Соображаю — непрочны
Сооруженья мои.

И, проверяя все звенья
Цепи, лежащей во мгле,
Вижу — нельзя без смиренья
Мудрость стяжать на земле.

А потому я отныне
Должен, угрюмый, седой,
Жить словно кондор в пустыне
Старый, надменный и злой.

Есть у немцев слово doch:
То приказ оно, то вздох.

Знак согласья, злобы знак:
«Тем не менее, но так».

Doch – орудие борьбы
И защиты от судьбы,

Лишь в любви и страсти doch –
Счастья стон и неги вздох.

Нега и мудрость – богатство Востока,
В северных сказках сиянье мечты.
Тут и обман, и любовь, и жестокость
Не по-земному беспечны, чисты.

Гаснет поэзия, падают листья,
Грязной метлой ощетинилась жизнь.
Алчность шныряет повадкою лисьей
В мире реальной и будничной лжи.

Быт раскрывается в цифрах привычных,
Песни и вымыслы здесь ни к чему.
Гадкий утенок стал уткой приличной,
Голый король в сумасшедшем дому.

Все невпопад и не под стать.
Бессмысленно и грустно
Стихи в Америке писать,
В чужой стране – по-русски.

К кому обращены они
Своим раздольем звонким,
Как ветер, как в лесу огни,
Как смех и плач ребенка?

Ну что ж, смирись и не перечь.
От века и до ныне,
Поэта пламенная речь –
Лишь вопль среди пустыни.

Как рыба, жабрами дыша,
В холодном океане
Пусть молча плавает душа,
Пусть сердце камнем станет.

Пусть будут замыслы твои
Водой забвенья смыты.
«Молчи, скрывайся и таи»
И звуки и молитвы.

Пусть возмущен читатель:
«Страсть к юбкам, страх слонов!»
Не каждому понятен
Скупой язык стихов.

Покоя не нарушит
Негодованья вой
И не взволнует душу
Похвал небрежных строй.

Во мраке лихолетий
Поправ сомнений прах,
Стихи писались эти.
«Еже писах, писах».

Какие-то крыши, хоругви
Стоят в золотом сквозняке…
И пыльные зайчики пугвиц,
И пятна чернил на руке.

Ах, да… И суха мостовая.
И муха, что бьется в стекле.
И воздух с гуденьем трамвая.
И весь подоконник в тепле —

Толчется от солнца, от рани…
Ах, Нижний! Вот чудится мне:
Губернский подснежник в стакане
Забыт на раскрытом окне.

Сплошные снеговые тучи
Над спящей сгрудились Москвой.
Пурга по голой мостовой
Поземкой стелется колючей.

Арбатская немая глушь
Нависла памятью былого.
Здесь Гоголь в доме Хомякова
Читал страницы «Мертвых душ».

Безлюдный город строг и гулок,
Как предрассветный океан.
Уходит в сказочный туман
Кречетниковский переулок.

Достался от деда в наследство
Мне старый большой пистолет.
И вспомнилось милое детство,
Как часто говаривал дед:

«Ведь всякое в жизни бывает;
Запомни, мой внучек, на срок,
В шести саженях пробивает
Он десять дюймовых досок».

Ушло мое детство далёко,
В могиле покоится дед.
Сегодня мне так одиноко,
Я снял со стены пистолет.

В погоне за призраком славы
Устал я по миру бродить,
И вот пистолет этот ржавый
Пытаюсь сейчас зарядить.

Я смерть не придумаю легче,
Взвожу потемневший курок.
Наверно, мой череп не крепче
Десятка сосновых досок.