Надежда Пестрякова - Литературные вечера. 7-11 классы
Третий ведущий :
К 1923 г. Михаил Булгаков, по его собственному выражению, «возможность жить уже добыл». Его фельетоны и очерки получают широкую известность. В них – половодье авторских чувств: искренняя радость оттого, что жизнь налаживается, возвращается в нормальное русло. «Москва краснокаменная», «Самогонное озеро», «Сорок сороков», «Столица в блокноте» – все эти вещи не утратили актуальности и в наше время. Свои чувства и настроения автор, как правило, старался выражать в юмористической форме.
Учитель :
Предлагаем вашему вниманию сценку по рассказу Булгакова «Неделя просвещения».
(На сцену выходят военком и солдат Сидоров. Свет загорается)
Военком :
– Сидоров!
Сидоров :
– Я!
Военком :
– Ты неграмотный?
Сидоров :
– Так точно, товарищ военком, неграмотный!
Военком :
– Ну, коли ты неграмотный, так я тебя сегодня вечером отправлю на «Травиату!»
Сидоров :
– Помилуйте, за что же? Что я неграмотный, так мы этому не причинны. Не учили нас при старом режиме.
Военком :
– Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а для пользы. Там тебя просвещать будут, спектакль посмотришь, вот тебе и удовольствие.
Сидоров :
– А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра?
Военком :
– В цирк? Это зачем же такое?
Сидоров :
– Да уж больно занятно… Ученого слона выводить будут, и опять же рыжие, французская борьба…
Военком (машет пальцем):
– Я тебе покажу слона! Несознательный элемент! Рыжие… рыжие! Сам ты рыжая деревенщина! Слоны-то ученые, а вот вы, горе мое, неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут…
(Военком уходит. Выходит солдат Пантелеев)
Сидоров :
– Ну, Пантелеев, ты тоже неграмотный, получай и ты билет в театр.
(Уходят. Выходят военком, Сидоров и Пантелеев)
Военком :
– Ну, рассказывайте, что видели в театре!
Сидоров :
– Ну, купили мы с Пантелеевым три стакана семечек, пришли в «Первый советский театр».
Пантелеев :
– Сели, просидели часика полтора, пока представление не началось, по стакану семечек съели.
Сидоров :
– Потом, смотрю, лезет на главное место огороженное какой-то. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Оказывается, это дери (пауза) эсер. Он там самый главный.
Пантелеев :
– Диррижер сразу два дела делает – и книжку читает, и прутом размахивает – в грамоте не последний человек. А оркестр нажаривает.
Сидоров :
– А тем временем занавеска раздвинулась, а на сцене – дым коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в платьях, танцуют, поют. Ну, конечно, и выпивка тут же и в девятку то же самое.
Пантелеев :
– А среди прочих Альфред. И оказывается, братец ты мой, влюблен он в эту самую Травиату. И ей все пением объясняет, а она ему тоже в ответ. И выходит, не миновать ему жениться на ней, но только, оказывается, у того Альфреда есть папаша, по фамилии Любченко. Вот, во втором действии он откуда ни возьмись и шасть на сцену.
Сидоров :
– Ну и расстроил всю эту алфредову махинацию к черту. Напился с горя Альфред пьяный в третьем действии и устроил скандал здоровеннейший этой Травиате своей. Обругал ее на чем свет стоит при всех.
Пантелеев :
– Да, поет ей: и такая ты т сякая ты, и этакая, и вообще, не желаю больше с тобой дела иметь! И заболей она с горя в четвертом действии чахоткой. Послали за доктором.
Сидоров :
– Приходит доктор. Подошел к Травиате и запел: «Будьте покойны, болезнь ваша опасная и непременно вы помрете!» И даже рецепта никакого не прописал.
Пантелеев :
– Ну, видит Травиата, делать нечего – надо помирать. Ну, тут пришли к ней и Альфред, и Любченко, просят ее не помирать. Любченко уж согласие свое на свадьбу дает. Но ничего не выходит!
Сидоров :
– Травиата говорит: «Извините, не могу, должна помереть». И действительно, попели они еще втроем, и померла Травиата.
Военком :
– Все еще у тебя слоны на уме! Никаких цирков! Нет, братцы сегодня пойдете на концерт. Там вам товарищ Блох со своими оркестром вторую рапсодию играть будет! Завтра я вас всех в драму пошлю, а послезавтра опять в оперу. И вообще, довольно вам по циркам шляться! Настала неделя просвещения.
Сидоров (в сторону):
– Этак совсем пропадешь!
Пантелеев :
– Это что же, всю роту так гонять будут?
Военком :
– Зачем всех! Грамотных не будут. Грамотный и без второй рапсодии хорош! Это только вас, чертей неграмотных. А грамотный пусть идет на все четыре стороны!
(Сидоров и Пантелеев отходит в сторону, шепчутся, вновь подходят к военкому)
Сидоров :
– Позвольте заявить!
Военком :
– Заявляй!
Сидоров :
– Позвольте нам в школу грамоты записаться!
Военком :
– Вот молодец!
Сидоров (Обращаясь к зрителям):
– Ну, походим мы в нее, и, что вы думаете, выучили-таки! И теперь нам черт не брат, потому мы грамотные!
(Все уходят. На сцене вновь полумрак)
Первый ведущий :
Фельетоны, очерки и рассказы Булгакова очень быстро привлекли к автору внимание не только московских читателей, но и издателей. Писатели стали приглашать и другие издания.
В 1923 г. Булгаков уже интенсивно работал над романом «Белая гвардия». В конце этого же года увидела свет одна из его трех сатирических повестей – «Дьяволиада», которая не была оценена по достоинству ни друзьями, ни врагами Булгакова. Зато следующая повесть – «Роковые яйца» заставила обратить на себя внимание, да еще какое пристальное!
Четвертый ведущий :
Пожалуй, именно после выхода этой повести и началась настоящая травля Булгакова со стороны критики. Каждую последующую вещь писателя громили с беспримерной ненавистью и злобой. Что же особенного в повести «Роковые яйца»? А вот что: во-первых, действие «Роковых яиц» происходит в недалеком будущем, в Москве – сытой, веселой, беспечной, напоминающей скорее какую-либо капиталистическую столицу, нежели столицу социалистической державы. Во-вторых, в событиях, происходящих в повести, можно было, при более внимательном прочтении, увидеть, разглядеть нечто неоднозначное… Ученый Персиков, специалист по голым гадам, открыл, что при помощи оптического устройства можно было получить некий красный луч, под действием которого организмы развиваются с космической скоростью, становятся невероятно активны, очень быстро растут. Открытие еще не изучено, но уже попадает в руки невежественных людей, которые начинают проводить опасные опыты в курином совхозе. И вместо кур на свет появляются и сверхъестественно быстро размножаются змеи, крокодилы, которые начинают нашествие на Россию. Их не может остановить даже могущественная армия. Ситуацию спасает чудо – 18-градусный мороз в середине августа.
Третий ведущий :
Конечно, красный луч и нашествие гадов Булгаковым придуманы не ради шутки. Собственно, ничего он и не придумал: красный луч уже действовал с 1917 г. Луч этот растил и добрых людей, и гадов, которые размножались быстрее добрых людей.
«Роковые яйца» кому-то показались шуткой, забавным пустячком. Но бдительные критики сразу разглядели страшную крамолу. Авербах писал: «М. Булгакову нельзя отказать в бойком пере. Пишет он легко, свободно, подчас занимательно… Но что пишет! Но что печатают „Недра“! Злая сатира… Откровенное издевательство… прямая враждебность… Рассказы М. Булгакова должны нас заставить тревожно насторожиться».
Второй ведущий :
В 1925 г. Булгаков закончил роман «Белая гвардия». События романа писатель преподносил не с какой-то политической или классовой точки зрения, а с общечеловеческой. Булгакова волновала одна проблема: кто бы ни захватывал власть, какие идеи бы ни исповедывались при этом, насилие всегда сопровождается кровопролитием. События гражданской войны писатель стремился рассматривать объективно, при этом «стать бесстрастно над белыми и красными». Кроме того, Булгаков пытается указать на то, что человеческая жизнь в пылу гражданской войны практически обесценивается. Обесцениваются и вечные составляющие человеческой жизни – родной очаг, дом. Именно поэтому дом Турбиных, его обстановка как бы очеловечиваются писателем.
(Музыка меняется. На сцену выходит чтец)
Чтец :
«Много лет в доме № 13 по Алексеевскому спуску изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади „Саардамский Плотник“, часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный парафин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно (…). К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос, и ничем пустого места не заткнешь (…). Изразец и мебель старого красного бархата, и кровати с блестящими шишечками, потертые ковры, пестрые и малиновые, с соколом на руке Алексея Михайловича, (…) бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущие таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской дочкой, эолоченые чашки, серебро, портреты, портьеры, – все семь пыльных и полных комнат, вырастивших молодых Турбиных, все это мать в самое трудное время оставила детям…»
