Пьер Шоню - Цивилизация Просвещения
Можно было бы продолжить. Изучение природы требует средств, стремления к точности, отказа от приблизительности. Два урока наглядно демонстрируют работу сенсорного усилителя. Подшипник был освоен в районе 1680-х годов. Восемнадцатый век не вносит никаких новаций, он постепенно одомашнивает фантастическое устройство, оставшееся ему в наследство от века семнадцатого. Восемнадцатый век — это век вспомогательных деталей для сенсорных усилителей XVII столетия; до второй четверти XIX века не появляется ничего принципиально нового. Это замедление идет скорее на пользу. Наука XVIII века была не в состоянии освоить и объяснить в соответствии со схемами механистической философии всю информацию, получаемую благодаря сенсорным усилителям. Вспомним, что объем информации изменяется в зависимости от квадрата разрешающей способности микроскопа. Закон сенсорных усилителей может быть сформулирован именно в таком виде. В то время как их реальная эффективность растет в арифметической прогрессии, количество сообщаемой ими информации — в геометрической. Отсюда преклонение 1680-х годов перед микроскопом: Левенгук обращался с ним слишком искусно. Сложности с оптическими устройствами позволяют наверстать упущенное — благодаря или вопреки прогрессу вспомогательного оборудования в первой половине XVIII века. После 1750 года тенденция сменяется на обратную. Потребности науки постепенно догоняют возможности сенсорных усилителей. Об этом свидетельствует скорость, с которой распространяются усовершенствования. С 1770 года под давлением спроса темп совершенствования деталей резко ускоряется. К моменту инструментальной революции, начавшейся после 1825 года, рынок буквально задыхался. Таким образом, оптические устройства в XVIII веке в полной мере сыграли роль множителей информации.
Таковы в общих чертах «механизмы» «множителя» знаний на нескольких основных направлениях. Они опираются на человека, на численность населения, на рост продолжительности взрослой жизни, на первичную ликвидацию неграмотности, на образование второй ступени, на органы восприятия и мысли, на прогресс технических средств, поставленный на службу письменного языка, вплоть до увеличения в сотни и тысячи раз объема информации, получаемой благодаря оптическим устройствам — главным усилителям восприятия. Без этого окружения, отчасти полученного, отчасти рожденного потребностями механистической философии, искания разума остались бы незаметными. Столь долгий обходной путь был необходим, чтобы в итоге выйти к чему-то существенному.
К 1680 году изменения продолжаются в лидирующем секторе механистической революции — математике — ив строении вселенной, то есть в астрономии; 1675 год — скорость света, точные размеры Солнечной системы. До Уильяма Гершеля (1738–1822), этого Левенгука неба, астрономия улучшенных рефракторов была астрономией Солнечной системы. Изменения, инициированные Гершелем, длились с начала XIX века вплоть до red-shift[70] Хаббла (1925) и нашествия радиотелескопов (1962–1963).
Благодаря Рёмеру и Пикару взрыв замкнутого аристотелевского космоса перестал быть умозрением, он стал числом. Вычисления 1670-х годов знаменовали собой первый этап экспериментальной астрономии. Рубеж 1675 года mutatis mutandis в истории практической мысли соответствует июлю 1969 года: просто был достигнут предел. Но этот предел стал отправной точкой: Ньютон строил свои расчеты на основе этих данных. От интуитивного представления о метеорах до реальности 1675 года прошло меньше сорока лет — но, наверное, вся тысяча для мысли и еще больше — для чувственного восприятия. Ведь именно на чувственное восприятие сознательной элиты республики ученых блистательные расчеты 1670-х годов повлияли в наибольшей мере.
Механистическая интуиция, описание природы на языке математики требовали математического аппарата. Поэтому суть 1630—1640-х годов — это конечно же функциональный анализ, доведенный до совершенства под воздействием критической массы преобразований механистической революции. Главнейший пункт изменений 80-х годов также относится к области математического аппарата. Анализ Декарта и Ферма поблек перед непредвиденной сложностью мироздания. «Если бы нужно было выразить… самую суть открытий [XVII] века, следовало бы упомянуть прежде всего анализ Виета… и два его продолжения — теорию дифференциальных уравнений и аналитическую геометрию, затем исчисление бесконечно малых, состоявшее из двух первоначально различных ветвей: дифференциального и интегрального исчисления, теснейшая связь между которыми была установлена лишь Ньютоном и Лейбницем, давшими им их нынешние названия» (Ж. Итар). Один из этапов — неделимые, старая проблема греческой математики, вновь извлеченная на свет божий благодаря буквенному исчислению Кавальери, Декарта, Ферма и Роберваля. Еще один этап был преодолен гениальным английским самоучкой Джоном Валлисом (1616–1703); главнейшее достижение Валлиса — сходящиеся ряды. Гюйгенс (1629–1695), получивший научное образование, обращался к тем же проблемам, Паскаль и Рен (1632–1723, архитектор, заново отстроивший Лондон) исследовали циклоиду.
Шажок в направлении второго основополагающего переворота в математике был сделан благодаря Гюйгенсу и его маятнику: «Ему необходимо было найти форму щек, задающих длину нити так, чтобы конец простого маятника описывал циклоиду» (Ж. Итар). Поучительное движение эволют и эвольвент.
Заслуга великого синтеза принадлежит третьему поколению: свести воедино все разрозненные данные, извлечь из них уроки, перебросить мосты, преодолеть трудности — это все Ньютон (1643–1727) и Лейбниц (1646–1716). Сделав этот шаг, они получили подкрепление в лице запоздалого ученика, Гюйгенса, который был на пятнадцать лет их старше и занимался изучением движения маятника.
Решающий рубеж в изучении того, что может быть с полным правом названо исчислением бесконечно малых был преодолен в 1676 году с интервалом всего в несколько месяцев, хотя своей окончательной формы ему пришлось ждать еще в течение многих лет. Формулировка Ньютона была более ясной, более пригодной для непосредственного восприятия, способ Лейбница обещал больше в будущем. Ньютон опирался на работы Гюйгенса и Исаака Барроу (1630–1677). Около 1665 года двадцатидвухлетний Ньютон сделал первые шаги к исчислению флюксий. Он открыл разложение бинома; часть открытий 1665–1671 годов увидела свет значительно позже. Написанные по-латыни работы 1669 и 1671 годов были опубликованы на английском языке соответственно в 1711 и в 1736 годах. К этому времени они по большей части представляли только исторический интерес. Впрочем, методы нового исчисления, ранее распространявшиеся по каналам личного внутри- и внеакадемического общения, были частично изложены в двух фундаментальных трудах 1687 и 1704 годов — «Philosophiae naturalis principia» («Принципы натурфилософии») и «Opticks» («Оптика»), Лейбниц пришел к своему великому открытию между 1672 годом, когда состоялась его поездка в Париж, давшая ему возможность свести знакомство с Гюйгенсом, и 1675-м; его окончательное изложение содержалось в двух знаменитых статьях, опубликованных в «Acta eruditorum» в 1684 и 1686 годах.
Да, Ньютон и Лейбниц действительно стали в 70—80-х годах соизобретателями современного анализа бесконечно малых. Конечно, они непосредственно черпали из источника, оставленного им предшествующим поколением, но перемена, совершившаяся на рубеже 1680-х, стала одной из самых важных как в истории математики, так и в истории логической мысли и мысли вообще. Впервые вычисления проникают в бесконечное, они доходят до предела, перебрасывают мост между раздельным и непрерывным. Победа 1680 года стоит в том же ряду, что и победа 1630-го. Ближайшая сопоставимая с ней по значению дата — 1880 год (когда догадки Римана и Лобачевского — после смерти обоих — начали работать) или даже 1898–1915 годы, времени второго научного чуда.
Добавим к этому, что в 1686 году была сформулирована ньютонова небесная механика, а вместе с ней — первое всеобщее уравнение вселенной. Математический аппарат и глобальная архитектоника мироздания в тесном единстве. Ну, а жизнь — другое измерение в иерархии миров? Уильям Гарвей (1578–1657), издавший в 1628 году книгу «De motu cordis» («О движении сердца»), стал Декартом и Ферма биологических наук. Доказательством тому — откровенная ненависть аристотелианцев с медицинского факультета во времена Ги Патена и Мольера. В эпоху 70—80-х годов — сравнимый по важности переворот, связанный с открытием сперматозоидов; величайшая, практически единственная проблема биологии XVIII века — это проблема размножения. У врат другой бесконечности — Левенгук, наблюдатель с микроскопом.
Через двадцать — тридцать лет изучение размножения было поставлено на твердую основу овизма и эпигенеза. Овизм восходит к Аристотелю. Согласно Аристотелю, все происходит из яйца — машины, образующей зародыш и питание, необходимое для его развития; роль мужского семени заключается лишь в том, чтобы придать ему движение. Семнадцатый век, подталкиваемый принципом единства и простоты, испытывал искушение распространить эту теорию на живородящих. Первым, кто занялся этой проблемой, стал Гарвей. Гарвей, первый из овистов, не имел представления о яичниках (согласно ему, яйцо, ovum, вырабатывается маткой), точно так же он не имел представления о том, как семенная жидкость попадает в матку. Лишь в 1667 году во Флоренции Николас Стенон (1638–1697), изучая самку акулы, открыл — или заново обнаружил — роль яичников в выработке семени. Стенон опубликовал свою работу в 1667 году; он выдвинул идею о том, что «женские яички должны быть похожи на яичники» (Эмиль Гюйено) и что из яичника в матку попадают «яйца или какая-то субстанция, похожая на яйца». «Philosophical Transactions», от внимания которых ничто не ускользало, откликнулись на его статью в февральском номере 1668 года. Не имея базы, лучшие умы трудились и приходили в ажиотаж. Й. ван Хорн, Ренье де Грааф, Теодор Керекринг, X. Ф. Гарманн, Сваммердам (1637–1680); наконец — знаменитая история — Мальпиги (1628–1694) в письме от 25 марта 1669 года, адресованном Королевскому обществу, сообщал, что «исследовал при солнечном свете оплодотворенное, но не высиженное куриное яйцо [он наблюдал рубец, похожий на те, которые характерны для яиц с развивающимся зародышем. В центре — беловатый круг или полоса], в котором находилось тельце цыпленка» (Гюйено). В 1672 году он подтвердил свое наблюдение.
