Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя
Если война 1830–1831-го велась по всем законам военного искусства, то уже подготовка к восстанию 1863-го отмечена новым тогда для Российской империи явлением – терроризмом. Жертвами террора в Царстве Польском были чиновники и полицейские. Однажды террористы по почте прислали маркизу Александру Велёпольскому, помощнику наместника русского, отрезанное ухо. Русский наместник Великий князь Константин Николаевич так писал о положении в Царстве Польском: «Просто не верится, чтоб мы жили в XIX столетии! Теперь здесь царство кинжала и яда, как во времена оны в Италии или Испании»[764].
Повстанцев казнили, ссылали в Сибирь, многие эмигрировали. Но большинство поляков продолжали служить империи, хотя некоторые из них старались следовать путем «Конрада Валленрода». Это название поэмы, которую Адам Мицкевич закончил в 1828 году. Ее герой, литовец, присваивает себе имя пропавшего в крестовом походе тевтонского рыцаря. Рыцари Тевтонского ордена в то время – злейшие враги литовцев. И новоявленный Конрад Валленрод делает всё, чтобы навредить им, помешать тевтонской экспансии. Судьба благоприятствует ему: Конрада избирают великим магистром. Он блестяще проваливает внешнюю политику ордена и проигрывает войну, губит немцев во имя своего истинного отечества – Литвы.
Пронзил я грудь стоглавого дракона.
В развалинах их замки и палаты,
Я их лишил могущества и чести.
Сам ад страшней не выдумал бы мести[765].
30 ноября 1830 года небольшой отряд вооруженных поляков напал на Бельведерский дворец – резиденцию русского наместника великого князя Константина Павловича, который едва спасся от смерти. Нападение и послужило сигналом к восстанию: «Слово стало плотью, а “Валленрод” Бельведером», – сказал один из повстанцев[766].
История повторилась в 1863-м. Среди героев восстания был полковник российского генштаба Сигизмунд Сераковский, который много лет как будто подражал герою Мицкевича. В молодости Сераковский попал под арест и был сослан в Оренбургский край, в солдаты. Там он проявил себя с лучшей стороны. Офицеры не могли нахвалиться хорошим солдатом. Сераковский выслужился в унтер-офицеры. Вернувшись в Петербург, Сераковский познакомился с Шевченко (заочно они были знакомы еще во времена оренбургской ссылки) и Костомаровым. Украинцы восхищались на редкость разумным поляком, как будто чуждым шляхетских предрассудков. С украинофилами он был украинофилом, с панславистами – панславистом. Сераковский поступил в элитную Николаевскую академию Генерального штаба, где «произвел фурор своими способностями»[767]. Карьера его была фантастически успешной. Сераковский стал полковником генерального штаба и отправился служить в Вильно, где стал доверенным лицом генерал-губернатора Назимова.
Но в ночь с 10 на 11 января 1863 года поляки устроили убийства русских солдат и офицеров, расквартированных по обывательским квартирам. Восстание развивалось в форме партизанской войны с присущими ей жестокостями, расправами, резней. Сераковский, став командиром одного из повстанческих отрядов, не останавливался даже перед расстрелами русских военнопленных. В конце концов он и сам попал в плен и был повешен по приказу генерала Муравьева. Даже в последние минуты жизни он проклинал Россию[768].
Польское население Юго-Западного края поддерживало соплеменников в Царстве Польском. После расстрела варшавской демонстрации польские девушки и дамы в Житомире надели черные траурные одежды. Напряжение нарастало. Наконец, на городской площади близ костела появился большой черный крест «с гирляндой живых цветов и надписью: “В память поляков, замученных в Варшаве”»[769]. Молодые поляки один за другим уходили «до лясу»[770], присоединяясь к отрядам повстанцев.
Поляки, которые не могли и не захотели поднять оружие, тем не менее сочувствовали повстанцам. Владимир Спасович, профессор права в Петербургском университете, а затем очень известный и преуспевающий петербургский адвокат, публично осуждал восстание. Однако в его кабинете целая стена была увешана фотографиями польских повстанцев[771]. Так национальная принадлежность определяла мысли и чувства, а нередко и поступки множества этнических поляков.
«Украинская школа»
В начале XIX века, а возможно, и несколько раньше сложился миф о Вернигоре, козаке-полонофиле. Мусий Вернигора жил на Левобережье, то есть был подданным России, но совершил страшное преступление (убил собственных мать и брата), а потому бежал от суда в Польшу. Он мирил украинских селян с поляками, уговаривал их не ходить в гайдамаки, поддерживал Барскую конфедерацию. Но более всего Вернигора известен своими прорицаниями. Он предсказал Колиивщину (что было нетрудно, зная настроения гайдамаков и запорожцев), упадок Польши, разделы Речи Посполитой, Великую Французскую революцию, наполеоновские войны, новые войны турок и европейцев с москалями, которые окончатся возрождением Речи Посполитой и Украины. Судьбы той и другой фактически отождествляются. В конце концов турки и англичане завалят Днепр «московскими трупами», а Польша восстановится «в старых границах» (до 1772 года? до 1648 года?) при помощи турок и англичан. Москали же помирятся с поляками и станут им как братья[772].
Имя «Мусий Вернигора» встречается в «Энеиде» Котляревского. Если б это был тот самый Вернигора, о котором писали поляки, то Котляревскому принадлежало бы одно из самых первых (если не первое) собственно украинское свидетельство о существовании Вернигоры. Вернигора у Котляревского мучается в пекле, то есть в аду, что не удивительно. И как убийца, и как прорицатель (наверняка связанный с нечистой силой), и как враг России, он заслужил пекло – автор «Энеиды» был украинцем, лояльным Российской империи[773]. Но вот Степан Павлович Стеблин-Каменский, первый биограф Котляревского, хорошо знавший своего героя (отец Степана Павловича дружил с Иваном Петровичем), утверждал, будто Мусий Вернигора всего лишь «действительно существовавшее в Полтаве лицо, кажется сапожник Котляревского»[774]. Никакого отношения к мифическому козаку-полонофилу и прорицателю он не имеет.
Поляки писали о Вернигоре намного больше. Мифический козак стал заглавным героем ранней поэмы Северина Гощинского. Появляется Вернигора и у Юлиуша Словацкого на страницах «Серебряного сна Саломеи».
В общем, пророчества Вернигоры из тех, что составляются post factum. Большая часть сведений об этих «пророчествах» появились уже после наполеоновских войн, а самое «надежное» свидетельство, что Вернигора все-таки жил, принадлежит Михаилу Чайковскому. Будто бы дед писателя лично знал козака Вернигору и даже был его приятелем. Не вызывает доверия и публикация самих предсказаний. Профессор Виленского университета Йоахим Лелевель издал в 1830 году пророчества Вернигоры, извлеченные будто бы из дневника бывшего корсуньского старосты Суходольского, который якобы присутствовал при смерти Вернигоры (в 1769 или в 1770 году). Но подлинность этого дневника сомнительна. Между предполагаемой смертью Вернигоры и этой публикацией прошло больше шестидесяти лет, а Йоахим Лелевель был не только выдающимся польским историком, но и польским патриотом, участником восстания 1830–1831-го. Он даже входил в состав временного революционного правительства, где был «представителем крайней революционной партии»[775]. Именно ему принадлежит лозунг, который спустя тридцать лет возродит Александр Герцен: «За вашу и нашу свободу»[776]. Лелевель был заинтересован в появлении такого источника, как «пророчества» Вернигоры.
Содержание пророчеств указывает на время их составления. Большинство из них, очевидно, относятся к периоду между Венским конгрессом 1814–1815-го и 1830 годом. Вероятнее всего, 1829-й – начало 1830-го. Это годы окончания русско-турецкой войны (в тексте упоминаются поражения турок) и канун польского восстания.
В мифе о Вернигоре, как в зеркале, отражается важнейшая идея, которая станет основой «украинской школы» в польской литературе: украинцы и поляки – народы одной земли, одного государства. Они связаны общностью исторической судьбы.
Польские националисты видели возрожденную Польшу непременно в границах Речи Посполитой. Украина (Малороссия) для поляков тех времен – родная земля, где живут уже много поколений польских шляхтичей. Они называли эту страну «молочною и медовою землею»[777], но ценили не только за плодородие почвы, мягкий климат и обилие солнечных дней. С Украиной было связано несколько веков истории Польши, причем веков – славных, отмеченных рыцарским героизмом и военными победами, о которых охотно стали вспоминать в годы поражений, гибели государства, национального унижения.
