Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя
Неудивительно, что поляков было много и в государственном аппарате, в науке и образовании. Адам Чарторыйский, личный друг императора Александра I, одно время исполнял обязанности министра иностранных дел, а когда император назначил его попечителем Виленского учебного округа, оказалось, что поляки руководят двумя из шести учебных округов России (попечителем Харьковского учебного округа был Северин Потоцкий)[731]. Виленский университет при Чарторыйском был крупнейшим польским учебным заведением, хотя в это время работал и Варшавский университет. Почти все преподаватели Виленского учебного округа были поляками, не считая некоторого количества иностранцев[732] (французов, немцев), преподававших в основном европейские языки.
На Западной Украине университета не было, но в 1803 году на Волыни, в небольшом городе Кременец открылась необычная гимназия. Ее основателем был волынский помещик Тадеуш Чацкий, курировавший школьное образование в Подольской, Волынской и Киевской губерниях. Уже после смерти Чацкого гимназию преобразовали в лицей, подобный лицею в Царском Селе.
Учились в гимназии/лицее десять лет. Первые четыре года были посвящены языкам: польскому, русскому, французскому, немецкому, английскому и латыни. Надо было подготовиться к настоящей учебе, к работе в громадной библиотеке. Чацкому удалось купить библиотеку последнего польского короля Станислава Августа – 15 680 томов. Книги в специальных витринах из красного дерева, украшенных золотой монограммой короля, доставили в Кременец[733], ставший на тридцать лет польской интеллектуальной столицей. К концу истории лицея его библиотека составляла более 50 000 томов. Ее жемчужиной была коллекция инкунабул – старопечатных книг XV века.
Лицей был знаменит не только гуманитарными дисциплинами (в их числе были «учение о нравственности» и сравнительное языковедение), но, даже в большей степени, математикой и естественными науками. В лицее создали физический, минералогический, химический и зоологический кабинеты, оснащенные новейшими по тому времени приборами и различными экспонатами. В картинной галерее висели подлинные картины Рафаэля и Рубенса. На земле, подаренной лицею князем Сапегой, разбили ботанический сад, для своего времени также редкий[734]. Образование в старших классах уже приближалось к университетскому. Собственно говоря, о польском университете в Кременце мечтал и сам Чацкий.
Особенностью Волынского (Кременецкого) лицея были национальный состав (почти все ученики – поляки и католики, православные составляли не больше 4%) и элитарность. В Кременце учили бесплатно. Платными были только фехтование, верховая езда и тому подобные предметы, но принимать старались одних шляхтичей. В 1817 году среди 519 учеников лишь 5 принадлежали к «податным сословиям», однако и эти ученики вызвали гнев у Чарторыйского.
Государственного финансирования для Кременца не хватало, хотя Чацкий направлял в гимназию средства, отпущенные для развития образования в Житомире и Каменце-Подольском, то есть в губернских городах! Даже евреи вынуждены были платить за содержание Кременецкой гимназии, хотя они не имели ни возможности, ни желания учить детей в христианской католической школе[735]. Важным источником средств были и деньги польских меценатов.
Программу гимназии (лицея) разработал хороший знакомый Чацкого – польский просветитель, философ и политический деятель Гуго Коллонтай, известный своей «необыкновенной энергией» и «высокими дарованиями»[736]. Один из организаторов восстания Тадеуша Костюшко, он успел отсидеть несколько лет в австрийской тюрьме. Освободившись, ненадолго переехал в Россию. Коллонтай и Чацкий видели в просвещении особого рода оружие. Не случайно столь уникальное учебное заведение было создано не в Киеве, а в маленьком волынском городке неподалеку от границы с австрийской Галицией. К тому же Кременец был еще во времена Речи Посполитой центром волынского учебного округа[737].
«Основной целью деятельности Чацкого было предотвратить русификацию и сохранить полонизированный облик Украины»[738], – писал французский славист Даниэль Бовуа. В самом деле, Чацкий, просветитель и филантроп, жизнь положивший за польское образование, всеми силами противился появлению русских школ на правобережной Украине. О школах малороссийских и речи не было. Коллонтай в письмах к Чацкому подчеркивал, что даже в школах для простонародья преподавать должны на польском, а не на русском языке: «Русский язык я бы не давал в приходской школе, простонародью этому языку не надобно учиться…»[739]
Тадеуш Чацкий делал всё возможное, чтобы предотвратить появление русской гимназии. Поразительно, но даже в Киеве не было гимназии до 1811 года[740]. Ее открытие Чацкий переживал как тяжелое личное поражение[741]. Он даже отказался от курирования школ в Киевской губернии, а два года спустя – скончался. Правда, учеников для киевской гимназии не хватало, потому что поляки не хотели отдавать туда своих детей. В 1812-м там училось только 48 гимназистов, в 1816-м – 83 ученика, то есть в шесть раз меньше, чем в Кременце.
В 1833 году, вскоре после разгрома польских повстанцев, Волынский лицей закрыли, а библиотеку перевезли из Кременца в Киев, куда переехали и многие преподаватели. Они стали профессорами только что открытого (в 1834 году) университета св. Владимира. Университет создавался как оплот русификации, но хороших преподавателей сначала просто неоткуда было взять, кроме как из Кременецкого лицея, а польские студенты учились лучше русских и, в особенности, украинских.
Из «Автобиографии» Николая Костомарова: «…поляки вступали в университет с лучшею подготовкою, чем русские, и это зависело уже не от школьного учения, а от первоначального домашнего воспитания. Малорусское юношество, уроженцы левой стороны Днепра, за исключением немногих, одаренных особыми выдающимися талантами, отличались какою-то туповатостью, ленью и апатиею к умственному труду»[742].
Даже в конце пятидесятых годов XIX века половина студентов в университете св. Владимира были католиками[743]. Вероятно, в конце тридцатых поляков-католиков было еще больше. И межнациональная рознь между студентами возникла очень скоро. Почти сразу же после основания Киевского университета в нем появились две «партии», то есть враждебные группировки: русская и польская. В сороковые появилась и еще одна – украинская[744].
В Подолии и на Волыни, населенных преимущественно украинцами и евреями, образованное общество было в основном польским. Кременецкий лицей давно закрылся, но в государственных училищах и гимназиях доминировали поляки. В 1844 году Костомаров получил должность преподавателя в гимназии города Ровно. Это было, в сущности, еврейское местечко, однако в гимназии подавляющее большинство составляли поляки или «местные уроженцы римско-католического исповедания», то есть ассимилированные поляками. Из трехсот учеников только тридцать пять исповедовали православие, да и те «по образу первоначального воспитания, кроме вероисповедания, ничем не отличались от остальных»[745].
Двадцать два года спустя в этой же гимназии будет учиться Владимир Короленко. Многое изменится, даже профиль гимназии: из классической она станет «реальной», то есть вместо древних языков больше времени отдадут под естествознание и математику. Начнется и русификация: преподавать будут только на русском. Из гимназии придется уйти старому учителю рисования Собкевичу, который так и не сможет выучить русский.
И все-таки и в Ровно, и в Житомире, где Короленко жил и учился до 1866 года, преобладали поляки, польский язык, польские имена. Вот несколько фамилий, взятых наугад из автобиографической книги Короленко «История моего современника»: Червинский, Коляновский, Войцеховский, Рымашевская, Уляницкий, Домбровский, Журавский, Крыштанович.
После закрытия университетов в Варшаве и Вильно поляки поехали учиться в Москву и Петербург. В Московском университете четверть студентов были поляками, в Петербургском – треть. И это были нередко лучшие студенты: умные, начитанные, усердные и талантливые.
В студенческой польской общине Петербургского университета на первых ролях были «корониажи» (выходцы из Царства Польского)[746]. Деятельностью общины руководил особый комитет, располагавший значительной властью. При общине была своя библиотека в несколько тысяч томов, как говорят, превосходная. Была и касса взаимопомощи, куда могли при необходимости обращаться польские студенты – в русскую кассу польский студент не смел обратиться под страхом исключения из общины[747]. Словом, эта организация была если не прямо враждебна России и русским, то подчеркнуто чужая им. Русские с поляками не ссорились, но и не сближались.
