Сергей Беляков - Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя
В мифе о Вернигоре, как в зеркале, отражается важнейшая идея, которая станет основой «украинской школы» в польской литературе: украинцы и поляки – народы одной земли, одного государства. Они связаны общностью исторической судьбы.
Польские националисты видели возрожденную Польшу непременно в границах Речи Посполитой. Украина (Малороссия) для поляков тех времен – родная земля, где живут уже много поколений польских шляхтичей. Они называли эту страну «молочною и медовою землею»[777], но ценили не только за плодородие почвы, мягкий климат и обилие солнечных дней. С Украиной было связано несколько веков истории Польши, причем веков – славных, отмеченных рыцарским героизмом и военными победами, о которых охотно стали вспоминать в годы поражений, гибели государства, национального унижения.
Однако собственно поляков в трех губерниях Юго-Западного края было процентов семь или восемь. Они уступали в численности не только украинцам, но даже евреям[778]. Правда, в их руках были и почти все помещичьи земли, и система местного (дворянского) самоуправления, и отчасти государственный аппарат. Даже в Киевской губернии на 1172 русских дворянина приходилось 43 000 дворян польских (данные на 1812 год)[779]. Но что было делать с многочисленным украинским, белорусским и литовским населением восточных кресов? И успех восстания, и строительство будущей свободной Польши были невозможны без поддержки или благожелательного нейтралитета сотен тысяч крестьян.
Однако расчеты расчетами, а искренний интерес к народу, которым они управляли, у некоторых шляхтичей появился.
Не случайно одним из первых собирателей украинских народных песен и, пожалуй, первым украинским (и белорусским, и польским, и даже русским) фольклористом был Зориан Доленго-Ходаковский, основоположник восточнославянской фольклористики и археологии. Но его интерес к Украине и украинцам был скорее научным. Другое дело польские писатели «украинской школы». Это течение в польской литературе появляется уже в двадцатые – тридцатые годы XIX века. Именно литература пересмотрела взгляд на козака и вообще на русина-украинца, увидев в нем не «быдло», не «хлопа», но равного себе человека, нередко такого же героя-воина, рыцаря, как лучшие из польских шляхтичей. Запорожцы из страшного воспоминания о прошлом превратились в персонажей польской литературы: «Степь – мой отец, а Сечь – моя мать»[780], – говорит герой Юзефа Богдана Залеского, наверное, самого известного поэта «украинской школы».
Бог – мир – славянство – Польша – Украина
В пять струн моих гуслей пятиструнные звуки.
Залеский, правнук запорожского козака, родился и провел детство на Киевщине, учился в Умани, даже прожил несколько лет в украинской крестьянской хате. На Украине родились и провели детство Северин Гощинский, Антон Мальчевский, Тимко Падура (Падурра), Михаил Грабовский.
Многие представители «украинской школы» учились в Кременецком лицее, как Антон Мальчевский, поэт-романтик, знакомый Байрона, будто бы подаривший знаменитому англичанину сюжет «Мазепы». Рано умерший Мальчевский стал известен благодаря своей единственной законченной поэме – «Мария, повесть украинская».
Юлиуш Словацкий, великий польский поэт, соперник Мицкевича, тоже родился на земле бывших восточных кресов, в Кременце. Словацкого не причисляют к «украинской школе», хотя многие сюжеты его сочинений связаны с Украиной: «Украинская дума», «Песня козацкой девушки», «Серебряный сон Саломеи» (драма из времен Колиивщины). Есть у Словацкого и трагедия о молодом Мазепе.
В Кременецком лицее учился и Тимко (Томаш, Фома) Падура, сочинявший козацкие думы на украинском языке (записывал их латиницей), правда, украинцы были невысокого мнения о его украинском. Падура был придворным поэтом польского магната Вацлава Ржевуского, который «окружил себя самодельным дворовым казачеством»[781]. Даже польские дамы наряжались тогда у Ржевуского в малороссийские наряды[782]. Магнат гордился Падурой, возил его показывать другим магнатам – Сангушкам, Потоцким, и думы Падуры повсюду имели успех. Полякам нравилась стилизация под козацкие песни, тем более что козак в них выступал хотя и романтическим головорезом, но все-таки не враждебным Польше. По крайней мере одна из его песен, «Гей, соколы», стала основой для одноименной украинской народной песни.
Вот перевод первого куплета (оригинал на польском):
Где-то там, где черные воды,
Садится на коня казак молодой.
Нежно прощается он с дивчиной,
Еще нежнее – с Украиной.
А вот первый куплет украинской песни:
Гей, десь там, де чорні води,
Сів на коня козак молодий.
Плаче молода дівчина,
Їде козак з України.
Залеский, поэт куда более известный и значительный, чем Падура, тоже предпочитал писать о временах украинско-польского единства: о Хотинской битве, о славном походе гетмана Сагайдачного на турецкий Синоп или, обращаясь ко временам более поздним, сочинял в Париже «Думку Мазепы».
Северин Гощинский в своей поэме «Каневский замок» (1828) пошел намного дальше, едва ли не оправдав злодеяния Колиивщины. Он увидел в чудовищных преступлениях гайдамаков жестокое, но по-своему справедливое восстание против злодеяний польской шляхты.
Кто изнемог под игом панских пут
И кто работал на панов годами,
А сам и мерз, и голодал как пес,
Тот, кто не раз утрату перенес,
Кто совершить задумал дело мести,
Чтоб позже с наслаждением вздохнуть,
Того я заклинаю – будем вместе![783]
Это польское украинофильство вышло за пределы литературных кружков и светских салонов. В 1832 году польский эмигрант Тадеуш Кремповецкий называл Наливайко и Павлюка, вождей первых казацких восстаний, «новыми спартанцами» и признавал историческую вину польской шляхты перед украинским народом[784].
Польский эмигрант Якуб Яворский в Париже будет с тоской вспоминать песни чумаков, настоящих украинских чумаков – бритоголовых, с длинными чубами, которые они закручивали за уши. Чумацкие песни были этому поляку милее парижской оперы[785]. Украина для него – родная страна[786]. Он призывает шляхтичей оставить свою спесь и наконец увидеть в украинском крестьянине брата. Разумеется, Украина для пана Яворского – часть будущей Польши.
Некоторые шляхтичи заводили дружбу с украинцами, может быть, вполне искренне, может быть – с расчетом. Известный нам Сигизмунд Сераковский, видимо, лишь притворялся украинофилом в беседах с Костомаровым и Шевченко. Но нет никаких основания подозревать в неискренности Богдана Залеского, который дружил с Николаем Васильевичем Гоголем и стал ему столь близким человеком, что Гоголь даже писал ему на украинском. Как известно, записка Залескому – единственный текст Гоголя, написанный полностью украинской мовой[787].
Н. В. Гоголь – Ю. Б. Залескому, Париж, вторая половина февраля 1837 года: «Дуже – дуже було жалко, що не застав пана земляка дома. <…> Дуже, дуже блызькый земляк, а по серцю ще блыжчый, чим по земли. Мыкола Гоголь»[788].
Для Гоголя, который уже шесть лет как оставил фамилию «Яновский», дружба с польским поэтом-украинофилом и с его другом, великим Адамом Мицкевичем, была эпизодом. Зато Тараса Шевченко с поляками связывали отношения долгие, запутанные и сложные. Казалось бы, автор «Гайдамаков» и «Тарасовой ночи» должен был быть закоренелым полонофобом. Между тем среди знакомых и даже хороших друзей Шевченко было немало поляков. Многие образованные поляки если и не читали «Кобзаря», то были наслышаны об этой книге. Когда Тарас Шевченко представился польскому писателю Юлиану Белина-Кенджицкому, тот сразу же переспросил:
– Тарас Шевченко, автор «Кобзаря»?
По словам польского писателя, они с Шевченко стали «сердечными друзьями». Шевченко в то время упрекал Николая Костомарова в излишнем недоверии к полякам и даже называл его «дурнем»: «Слушай, ты хочешь построить новую жизнь руками славян, а сам боишься говорить об этом с поляком. С кем же ты, чёрта лысого, собираешься эту жизнь строить?»[789] Дело было в 1846 году, когда уже появилось Кирилло-Мефодиевское братство.
Ближе всего Шевченко сошелся с поляками во время своей солдатской службы в Оренбургском крае. Среди солдат встречались польские революционеры и повстанцы. Для Шевченко они были товарищами по несчастью. Люди грамотные, нередко широко образованные, поляки с интересом смотрели на украинского поэта и художника, который, как и они, пострадал за бунт против России и ненавистного российского императора. Бунт Шевченко был литературным, но слова иногда весят больше бомб и снарядов. В Оренбургском крае была целая польская община, состоявшая не только из ссыльных и разжалованных в солдаты, но и из свободных людей, в том числе чиновников. Неформальными лидерами этой общины на рубеже сороковых и пятидесятых годов XIX века были чиновник Аркадий Венгжиновский и доминиканский монах Михаил (Михал) Зелёнка, которого поляки называли «префектом». Оба были в числе хороших знакомых Шевченко[790]. В 1849-м Шевченко познакомился с польским историком и художником Брониславом Залеским. Они долго дружили и переписывались, а Залеский даже хлопотал в Москве за Шевченко, пытался пристроить в «Русский вестник» его повести, пока сам автор еще служил солдатом в гарнизоне Новопетровского укрепления[791].
