Пьер Шоню - Цивилизация Просвещения
Слабость естественнонаучного образования во Франции проистекала из отсталости университетских кадров, абсолютно неспособных к каким-либо переменам. Через них приходилось просто перепрыгивать. Какой контраст с восточной Германией (вспомним Галле), Шотландией и даже Англией! Ничего, или почти ничего, между коллежем, закладывающим основы, и многочисленными научными обществами, очагами неформальной передачи нового знания.
Необходимый инструментарий передачи знаний и прогресса формировался вне традиционного высшего преподавательского состава. Обратимся к медицине: рядом с заурядным центральным ядром, образуемым медицинскими факультетами и коллежами, — «двадцать два медицинских факультета и двадцать два коллежа в начале XVIII века» (Пьер Юар), вот составляющие вспомогательной сети: Коллеж-Ро-яль и Королевский ботанический сад в Париже, подготовка больничных работников, активно действующие военные и морские медицинские школы, а также частные школы, основанные гражданскими лицами или монашескими орденами. «И наконец, научные общества, специализированные журналы и энциклопедии способствовали аккумуляции информации в области медицины и предоставляли практикующим врачам возможность послеуниверситетского образования». Надо ли упоминать также о важности связей между медиками из разных стран? Наиболее плодотворные контакты завязываются с Англией. «…Моран, Фр. Юно, Дюроше (1783), Тенон (1786), Антуан Дюбуа, Шопар, Дезотё, де Жюссьё, Ж.-Ж. Сю (1783), Бруссонне получали образование в Англии… И наоборот, Элизабет Найхелл, лучшая лондонская акушерка, У. Смелли, тоже великий акушер, А. Монро, Уильям Хантер (1743–1748), Кэллизен (1755), Прингл, Шарп (1750), Мэтью Бэйли (1788), Тобиас Хокинс, Смолетт, Ригби, Бромфилд, Гардинер, Кэдуолайдер, Балфинч, Джонс, Джон Джеффриз (1785), Белл, Моррис, Джон Морган, Эстли Купер (1792) приезжали на континент. Ассоциированными членами Королевской хирургической академии и Королевского медицинского общества состояло множество англичан, и точно так же Лондонское королевское общество приняло в свои ряды многих французов». Качество, уровень и легкость международных обменов являлись в XVIII веке одним из важнейших факторов прогресса. Они во многом компенсировали снижение роли латыни как международного медицинского языка. Наибольшее число переводов делалось с английского на французский; поэтому так велика была роль переводчиков. «Некоторые были одновременно врачами и филологами». Наряду с Лефевром де Вильнёвом (1732–1809), с Боскийоном (ум. 1816) или Жо, профессорами Коллеж-Рояль, великое множество врачей достаточно свободно владели английским, чтобы обеспечить перевод необходимых пособий: назовем Лассю, Сабатье, Тьона де ла Шома, Дюшануа, Барона, Коста, Шоссье, Пинеля, Лебега, дю Преля, Сю. Другие переводчики не были врачами, но были достаточно сведущи в медицинской проблематике, чтобы их труд оказывался полезен; к этой категории можно отнести Лемуана, Жене, Одибера.
Именно медицинская проблематика была в 1650—1660-х годах основным полем битвы между приверженцами Аристотеля и сторонниками новых учений. Вплоть до 1777 года фармацевтическое образование во Франции располагало лишь самыми скромными средствами. «В Париже основную роль играло одно-единственное учреждение… Это было основанное в 1576 году… благотворительное заведение, в состав которого [помимо прочего] должны были входить аптечная лаборатория для изготовления лекарств… и ботанический сад для выращивания и изучения лекарственных трав. Вскоре это заведение сделалось любимым местом встреч аптекарей. Когда в 1624 году их гильдия взяла его в свое ведение, оно стало „Аптекарским садом”, на базе которого в 1777 году была создана коллегия фармацевтов…» (Шарль Бедель). Внедрение химии было осторожным и постепенным вследствие недоверия служителей Гиппократа к этой названой дочери Парацельса. В XVIII веке плотина была прорвана. Среди наиболее знаменитых преподавателей были Этьен-Франсуа Жоффруа (1672–1731), автор «Таблиц химического сродства», и его младший брат, Клод-Жозеф Жоффруа (1685–1752). «Двадцать пятого апреля 1777 года Людовик XVI принял решение объединить… преподавателей аптекарского дела и… наиболее привилегированных аптекарей Парижа в единую коллегию… 10 февраля 1780 года [был утвержден ее] статут». Рубеж был перейден. В провинции только Монпелье стоял на сопоставимом уровне; Нант был далеко позади.
Повсеместный прогресс науки. Вот Коллеж-Рояль: «В начале XVIII века [согласно протоколу заседания от 6 ноября 1707 года] из двадцати учебных кафедр одиннадцать были посвящены словесности… девять — науке: две — математике, четыре — медицине (хирургии, фармакологии, ботанике), кафедра Рамю [основанная Рамю с целью преподавания и развития математики] и, наконец, две кафедры греческой и латинской философии (Жан Торле), которые, однако, проделали показательную эволюцию: сохранив свое прежнее наименование, они почти полностью перешли к естественнонаучному образованию. Ревниво сохраняемое обязательное обучение латыни — устойчивый символ архаичности. Коллеж дал пристанище математику Филиппу де ла Иру (1640–1718), выдающемуся специалисту в области применения математики в навигации, в изготовлении телескопов и микроскопов, Антуану-Рене Модюи (1731–1815), аббату Жану Террасону (1670–1750), Пьеру-Шарлю Лемонье (1715–1799), Никола Андри (1658–1742), редактору «Журнала ученых», Луи Добентону (1716–1800), известному натуралисту.
В сфере процветающих наук о природе Королевский сад расширял поле своей деятельности: «1635–1718 годы можно назвать „медицинским” периодом в истории Королевского сада» (Ив Лессю). В ту эпоху все средства были хороши, чтобы обойти оплот аристотелизма, гиппократизма и галенизма, чудовище традиций, именуемое медицинским факультетом. Славная битва была выиграна; Королевский сад лекарственных растений, вскоре символически названный Королевским садом растений или просто Садом короля, мог считаться главнейшей тыловой базой распространения передовых знаний в области физико-химических наук и наук о природе. Важный этап этой эволюции — собрание лекарств, основанное в 1695 году и значительно пополнившееся благодаря Фагону, теряет свое назначение аптечной лаборатории и, отныне посвященное трем царицам природы, в 1729 году становится „Кабинетом естественной истории”… В 1739 году, за несколько дней до смерти, Дюфе… в своем письме к министру Морепа предлагает кандидатуру Бюффона. На протяжении пятидесяти лет Бюффон будет носить титул интенданта [Королевского сада]» (Ив Лессю) и на долгие годы определит его профиль. Сад все больше открывается для ученых всех направлений. Среди титанов с 1784 по 1793 год можно назвать Ласепеда, Фожа де Сен-Фона, Ламарка и Жоффруа Сент-Илера.
На первом месте остается ботаника. В 1636 году Ла Бросс составляет список из 1800 растений, в 1665 году их уже 4 тыс. В 1788 году школа насчитывает 6 тыс. растений. Благодаря Бернару и Антуану де Жюссьё все больше гербариев собирается за пределами Парижа. Символом признания химии становится избрание в 1784 году Фуркруа. Добавление анатомии, вспомогательной околомедицинской науки, произошло (все то же желание обойти Факультет) в 1636 году благодаря прелюбопытному персонажу из окружения Сегье, друга еретиков, самогоноварителей и прочих личностей с сомнительной репутацией, — Марену Кюро де Ла Шамбру. Ему наследовал его сын Франсуа. Тому — Диони, горячий пропагандист Гарвея, переживший штурм Парламента и — эпилог, достойный «Тартюфа»! — спасенный королем. После Диони — величайшие из великих: Дюверне, Юно, Уинслоу, Пети, Порталь.
Громадный интеллектуальный всплеск, постепенное разрушение тысячелетней преграды — наследия греческих полисов, граждане которых делились на свободных и рабов: наука, точнее, натурфилософия, больше не относится к технологии с презрением. Декарт и Галилей вернули уважение к труду инженера. Невозможно переоценить роль крупных государственных инженерных школ в передаче и распространении достижений научной революции. В этом отношении Франция послужила образцом для Европы и для всего мира. Ее опыт был тщательно скопирован в Пруссии, в России, в Австрии, где просвещенный абсолютизм прилагал все усилия для ликвидации отставания, а также в Испании Карла III и даже в Мексике.
Прежде всего — мосты и шахты. «В 1747–1775 годах мы присутствуем при любопытной эволюции Чертежного бюро, которое <…> мало-помалу превращается в инженерную школу. С 1775 годах до Революции, окончательно получив статус школы согласно указу Тюрго, она функционирует в высшей степени эффективно» (Гастон Сербо), являя собой замечательный пример идеальной адаптации к новым требованиям.
Наряду с процессом стремительного формирования управления вплоть до 1660—1670-х годов происходит медленное повышение статуса простого ремесла землекопов и каменщиков. В постановлении от 12 января 1668 года, принятом по инициативе Кольбера, говорилось, что «для надзора за этими работами должен быть назначен архитектор или инженер». В постановлении от 7 марта 1776 года появляется должность королевского архитектора, вскоре по необходимости подкрепленная введением полномочий «инженеров Его Величества»; у инженеров все еще преобладает «неполная занятость». Наибольшие усилия разворачиваются на границах. «Среди уполномоченных инженеров были монахи, принадлежащие к старинной конгрегации „братства моста”… Брат Ромен… в итоге был назначен главным инженером Парижского округа постановлением от 11 ноября 1695 года» (Г. Сербо).
