Ирина Левонтина - Русский со словарем
Да нет, на самом деле ничего такого: просто слово особый имеет здесь значение «отдельный». Так же могло употребляться и слово особенный. Одно дело особенный человек Рахметов, другое — детей посадили за особенный стол.
А вот и пример особого приглашения — только в данном случае не предназначенного отдельно для кого-то, а исходящего отдельно от кого-то:
Получив приглашение ехать в Киев от братьи — Владимира Мстиславича, Рюрика и Давыда Ростиславичей, также особое приглашение от киевлян и особое от черных клобуков, Мстислав отправил немедленно в Киев племянника Василька Ярополчича с своим тиуном
(С. М. Соловьев, «История России с древнейших времен»).Другой характерный случай — выражение кровь с молоком. По тому, как его обычно произносят (с эмфазой на слове кровь, а часто с эдаким раскатистым ррр, да еще и энергично сжав кулак), слышно, что воспринимают это выражение сейчас в том смысле, что вот, мол, какой здоровый — прямо кровь у него пополам с молоком.
Да вот примеры, из которых это ясно видно: «А потому что детинка был кровь с молоком, да подбавил черт горилки» (А. Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ»), «Все пятеро — верзилы-громобои, кровь с молоком и медом, растворенная водками и наливками» (В. Пикуль, «Фаворит»). Да и я тоже думала, что в выражении подразумевается кровь пополам с молоком, пока в диалектологической экспедиции в Архангельской области не услышала в том же значении выражение красно да бело. Я подумала, что ведь и кровь с молоком, наверное, значит «румянец на белой коже» — старинный идеал красоты. Действительно, в некоторых других европейских языках есть выражение как молоко и кровь. Вот характерный пример из повести современника Пушкина О. Сомова:
Внучка эта, маленькая Варя, спала всегда с старою Марфой, в особой светелке (тут весьма кстати и «особый» в значении «отдельный». — И. Л.). Вот когда Варе исполнилось семь лет, бабушка стала замечать диковинку невиданную: с вечера, бывало, уложит ребенка спать, как малютка умается, играя, с растрепанными волосами, с запыленным лицом; поутру старуха посмотрит — лицо у Вари чистехонько, бело и румяно, как кровь с молоком, волосы причесаны и приглажены.
Любопытно и то, как поменялась внутренняя форма выражения в интересном положении. Сейчас это воспринимается как указание на беременность, как пикантное положение, повод для общего внимания и пересудов. Изначально же имелось в виду прибыльное положение. Это значение было заимствовано у исходного французского прилагательного: affaire intéressante — выгодное дело; acheter à un prix intéressant — купить по сходной цене. Такое значение сохранилось у формы русского множественного числа интересы («это не в моих интересах»), у слова заинтересованность и др., а в просторечии и у самих слов интересный, интересно. Рабочие, торгуясь, говорят: «Нам это будет неинтересно» — невыгодно, значит. Мой коллега А. Д. Шмелев обратил внимание на то, что разные люди противоположным образом понимают выражение играть на интерес: половина считает, что оно значит «играть на деньги», а другая — что без денег, ради самого азарта игры.
Откуда есть-пошла русская душа?
Как часто мы слышим и читаем о «широкой русской душе», об «истинно русской бесшабашности», о том, что мы по- прежнему надеемся на русский «авось» и тому подобное. Власть таких стереотипов поразительна. Мне особенно запомнилось, как телеведущая Анэля Меркулова в одном интервью определила русский характер: «Мы можем завидовать, делать гадости, поджигать, грабить, убивать друг друга, но в горе объединиться, вместе опуститься вниз и подняться до невероятных высот» (МК, 12.10.95). Вот спрашивается, если мы убиваем друг друга, то это не горе? И куда еще ниже можно вместе спуститься? А поубивав и ограбив друг друга, до каких зияющих высот мы должны подняться?
Разумеется, многие люди воспринимают высказывания о национальном характере примерно так же, как описания, скажем, козерогов в гороскопах, или как рассуждения о том, что брюнетки темпераментные, блондинки глупые и т. п. Тем не менее, национальные стереотипы тиражируются массовой культурой, воспроизводятся в анекдотах и т. п. А политики и рекламщики зачастую сознательно пытаются их обыгрывать.
Кажется, что этот облик русского человека — удалого, широкого и душевного, склонного к безудержному веселью и загулу, переходящему в тоску, существовал искони. Его черты закреплены в языке, в частности в отдельных словах. О таких словах мы с соавторами написали в книжке «Ключевые идеи русской языковой картины мира» (Зализняк А. А., Левонтина И. Б., Шмелев А. Д., 2005). Некоторые русские слова — например, душа, судьба, тоска, счастье, разлука, справедливость, обида, попрек, собираться, добираться, постараться, сложилось, довелось, заодно мы называем «ключевыми» словами русской языковой картины мира, потому что они дают ключ к ее пониманию. Они лингвоспецифичны, так как содержат в своем значении концептуальные конфигурации, отсутствующие в готовом виде в других языках (в книжке проводится сравнение с наиболее распространенными языками Западной Европы). Направление исследований, представленное в книге, в значительной степени восходит к идеям Анны Вежбицкой.
Так что же, «русская душа» — это и вправду наследие далеких предков? Между тем само представление о нации как некой коллективной личности, обладающей, подобно отдельному человеку, своим особым характером, появляется в культуре достаточно поздно — во второй половине XVIII в., в философии Гердера, с одной стороны, и Руссо (сочетание национальный характер впервые встречается у него) и других идеологов французской революции — с другой. Так, И. Г. Гердер, немецкий писатель-просветитель, философ и собиратель народной поэзии, создал теорию народной поэзии как выражения духовной жизни и «нравов» народа. В 1773 при участии Гете был опубликован целый сборник «О немецком характере и искусстве», где Гердер опубликовал «Отрывок из переписки об Оссиане и песнях древних народов», ставший литературным манифестом «Бури и натиска». Между прочим, это сейчас нам кажется вполне естественным интерес к фольклору, никто не возмущается, даже когда диссертации пишутся о таких его «низких» жанрах, как анекдоты. А ведь когда-то вообще не было идеи, что собирание и изучение народных песен для чего-то нужно и что в них что-то там отражается. Идеи Гердера были в России весьма популярны, особенно в кружке Н. М. Карамзина. Гердер писал и о славянах, так что русские гердерианцы свой народ, вероятно, воспринимали отчасти сквозь призму высказываний Гердера. В конце XVIII — начале XIX вв. концепция нации как целостной личности, единство которой основано на кровном родстве и закреплено общностью обычаев и языка, продолжала активно развиваться в немецкой философии, например у Ф. Шлегеля. А об увлечении немецкой романтической философией в России что и говорить.
Популярные в Европе идеи в то время попадали в Россию практически немедленно и интенсивно обсуждались. Уже в 1783 г. Д. И. Фонвизин на страницах «Собеседника любителей российского слова» задает Екатерине II вопрос: «В чем состоит наш национальный характер?» — Ответ: «В остром и скором понятии всего, в образцовом послушании и в корени всех добродетелей, от творца человеку данных». Ответ этот свидетельствует скорее об отсутствии в тот момент устойчивого культурного стереотипа. Однако работа над его созданием продолжалась.
Одним из первых текстов этого рода является, по-видимому, следующий фрагмент из «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева (1790 г.):
Лошади меня мчат; извощик мой затянул песню по обыкновению заунывную. Кто знает голоса руских народных песен, тот признается, что есть в них нечто скорбь душевную означающее. <…> Посмотри на рускаго человека; найдеш его задумчива. Если захочет разогнать скуку, или как то он сам называет, если захочет повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что либо случиться не по нем, то скоро начинает спор или битву. — Бурлак идущей в кабак повеся голову и возвращающейся обагренной кровью от оплеух, многое может решить доселе гадательное в Истории Российской.
Нельзя не заметить, что сам образ русского человека, нарисованный Радищевым, очень близок к представлению, бытующему и теперь. Но с современной точки зрения этот текст выглядит как обратный перевод с какого-то иностранного языка. Дело в том, что в современном русском языке все эти смыслы устойчиво выражаются другими словами: тоска, удаль, загул и т. д. Так это было уже в языке Пушкина: хрестоматийное четверостишье из стихотворения «Зимняя дорога» (1826 г.) по содержанию поразительно похоже на приведенное рассуждение Радищева: «Что-то слышится родное / В долгих песнях ямщика: / То разгулье удалое, / То сердечная тоска…»
