Юрий Шинкаренко - На палубе «Арго», или Поход за властью. Из новейшей истории жаргонного языка подростков
Итак, к концу восьмидесятых годов в нашей стране одномоментно и повсеместно в противовес «неформалам» стали объединяться люмпен-подростки. На первых порах они почти не имели признаков собственной субкультуры. Главное для них было — борьба с иными под-культурами. Но появление многогранного культурного «багажа» было уже предопределено. Во-первых, люмпенским менталитетом. Во-вторых, тем, что от преступного мира не могло ускользнуть: возникают многочисленные структуры, внутренне склонные к восприятию воровских норм. Было также предопределено, что нарождающаяся субкультура станет г л а в е н с т в у ю щ е й. По причине ее безмерной агрессивности.
Сорняк люмпен-культуры пышным цветом зацвел по всем городам и весям России. Но — сузим свое внимание до Екатеринбурга. С одной стороны, это типичный промышленный мегаполис. По своим социальным условиям он оказался наиболее подходящим для укоренения люмпен-культуры. Наличие многочисленных ПТУ, техникумов предполагало стягивание в этот город большого количества маргиналов — выходцев из рабочих поселков, районных городков, которые, как пчелы, поставляли в улей субкультуры свой взяток и делали эту субкультуру п о к а з а т е л ь н о й для всего уральского региона. С другой стороны, в отличие от Москвы, Казани, того же Орска, Екатеринбург криминальный имел в 80-е годы свою ярко выраженную специфику, что даст нам возможность пронаблюдать, как почва определяла главенствующую юношескую субкультуру и конкретно — жаргон... Вычленение специфического, надеюсь, только подчеркнет типическое.
3
Волею обстоятельств сложилось так, что самыми яркими «звездами» криминального Екатеринбурга оказались в 80-е годы картежные мошенники — каталы. Этому способствовало географическое положение города, через который в европейскую часть России валом валили нефтяники Тюмени, золотодобытчики Якутии и прочий относительно богатый люд, именуемый на арго «хрустящими дядями», «полными чайниками», «лохами с реальными (деньгами)». Именно на их кошельки направили свои взоры уральские каталы. Преступный бизнес процветал, не особо себя тая. Вскоре народная молва, а подростковая — в особенности, вовсю муссировала слухи о грандиозных суммах, что обращаются в шулерских кругах, о роскоши, которой окружили себя новоявленные преступные магнаты.
Перед екатеринбургскими люмпен-подростками, пребывающими, как и остальные люмпен-отроки России, в поисках объединительного стержня, предстал наконец образ Кумира, своеобразного божка: умного, энергичного, жесткого, безжалостного человека, совсем не старого по летам, который умеет делать деньги из воздуха, при этом ловко обходя Уголовный кодекс. И екатеринбургское тинейджерство во всеуслышанье заявило, что поиск объединительной идеи завершен, что опыт, нравы, традиции, неписаные правила взрослой «катки» (т.е. сообщества картежных мошенников) берутся на вооружение.
Громогласность такой заявки — вовсе не преувеличение. Именно в тот момент в подростковом языке появилась пара-тройка симптоматичных слов... Раньше для выражения своего восторга подростки пользовались примерно вот такими разнокалиберными, понадерганными из самых несхожих жаргонных пластов «ахами» и «охами»: адидас! вышак, вышка! зверо! классно! крутого пошиба! отпад! путевок! улет! Но едва свершилось самоопределение люмпенских групп, их разворот на шулерский клан, который (внимание!) собирался в основном в ресторане «Космос» и считал это заведение своей резиденцией, — сразу же изменились и восклицания, призванные отразить бурю восторженных чувств в душе «надцатилетнего». Теперь, чтобы выказать свое восхищение перед кем- или чем-нибудь, юные уральцы произносили: космос! («Куртку мне купили... Космос!); спейс! (тот же «космос», только по-английски); спейсово! («Вчера накинули по стопарику бормотухи... Так спейсово стало!»).
В общелитературном языке тот же самый смысл давно закрепился за словом «божественно», и слово это выдает иной, в отличие м а г и ч е с к о г о, эволюционный этап в развитии мышления — религиозный. Подростки же вновь отбросили эволюцию к истокам, к мистицизму, к самым начаткам примитивных религий. Новые арготизмы обозначили: отныне все самое качественное, самое прекрасное, самое жизнеспособное, самое влиятельное — в общем, все самое-самое-самое — ассоциируется у подростка с рестораном «Космос», милостиво приютившем сливки преступного мира, то бишь с неким новоявленным пантеоном.
Кумиры были сотворены. Ориентиры выбраны. Маршруты определены. Роли в скучавших без дела люмпен-командах оказались расхватаны. И наши «аргонавты» отчалили... А в их паруса бил неспокойный ветер (как он там назывался восторженными одописцами Горбачева? — «апрельский ветер перемен», что ли...).
Не очень длинный, но яростный период борьбы между различными люмпен-компаниями за право контролировать остальное городское отрочество, за честь называть взрослых шулеров из «Космоса» своими покровителями — все это я опущу. События здесь быстротечны, сумбурны, скрыты мраком нелегальности... Перенесемся сразу в те времена, когда одна из тинейджерских группировок полностью утвердила себя и стала своеобразным жреческим кланом при божках от криминала, а следовательно — законодательницей главенствующей молодежной субкультуры и обслуживающего ее арго-языка. Погоняло этой группировки — «п и н г в и н я т а».
Имя антарктической птицы-симпатяги было выбрано для самоназвания отнюдь не из-за романтических настроений. Просто кафе-мороженое, в котором наши «аргонавты» собирались для выверки стратегических и тактических линий, называлось «Пингвин». Даже в выборе «резиденции» молодая катка ориентировалась на своих кумиров из «Космоса»: поближе к изысканной гастрономии...
Очень быстро «Пингвин» превратился в центр гастрономии и языковой: здесь вытамливался жаргон, призванный обслуживать жреческую службу пингвинят и родственных им компаний, здесь швырялись в языковой котел нужные ингредиенты из уголовно-воровской речи, рождались оригинальные «специи», придающие арго специфический привкус. Отсюда жаргонные «блюда» разносились по всему городу, и иначе быть не могло: молодая «катка», выполняя явную и неявную волю своих божков, обложила денежными поборами большую часть подростков, и эти подростки, нормальные, обычные, не ориентированные на криминал, вынуждены были осваивать субъязык, воцарившийся в школах, в училищах, во дворах. Хотя бы для того, чтобы разминуться с каталами-ровесниками с наименьшими для себя потерями...
Именно жаргон поможет нам увидеть, как нарожденная субкультура (главенствующая, повторимся!) исказила и опримитизировала взаимоотношения в среде отрочества. А эти отношения, в обратную очередь, помогут прояснить, чем подпитывается жаргон, по каким схемам выпестывается...
Итак, прислушаемся к «птичьему» щебету пингвинят. Отпробуем варева, рецепты которого уточнялись в симпатичной кафешке в центре Екатеринбурга...
4
Разнообразие, многоцветье жаргона обманчиво.
Только при беглом, невнимательном взгляде этот пласт языка может показаться цветущим лугом, где в трогательном содружестве соседствуют самые разные растительные формы.
Нет, жаргон точнее уподобить сорняку, который украдкой пробрался на окультуренную почву и впопыхах гонит, гонит из одного корня разномастные побеги. Одни — покрепче, другие — послабее. Каждый побег отпочковывает от себя новые, создавая видимость многообразия, многоохватности. Но если добраться до основного корня, вытянуть его из земли — вся-то растительная семейка, мыслимая нашими «аргонавтами» такой безгранично-великой, в одной-то ладони и уместится, со всеми побегами и корневыми плетями. А тот пятак земли, который только что дивил глаз кажущейся многоликостью, будет пуст.
Попробуем подобраться к корням «пингвиньего» языка по любому из его отростков. Я наугад открываю свои материалы к «СЛОВАРЮ ПОДРОСТКОВОГО ЖАРГОНА» и выхватываю оттуда первое попавшееся слово: капуста.
Не успели мы задеть один жаргонный росток — заколыхалось несколько, ибо слово «капуста» многозначно. Во-первых, оно обозначает «деньги». С начального же захода мы уперлись в основу люмпенской субкультуры. Впрочем, могло ли быть иначе? Стоило ли ожидать, что интересы люмпен-отроков заякорятся в сферах духовных? Можно ли было надеяться, что их щебет отразит такие понятия, как «радуга», «престол», «вознесенье»? Следовало ли предполагать, что воля криминального Олимпа сориентирует своих «надцатилетних» жрецов на что-то иное, чем погоня за «золотым тельцом»?
Ко времени, когда сложилась главенствующая тин-культура и устоялся язык, цементирующий и развивающий ее, стало предельно ясно: свет в оконце для люмпен-подростка — деньги... Об этом приоритете недвусмысленно свидетельствовал жаргон. Синонимическое гнездо, связанное с «капустой», одно из самых больших в нашем «Словаре...»
