Иван Полуянов - Деревенские святцы
Сперва, конечно, посади и посей, а то будет нечего припасать. Посевная продлевалась почти до середины нынешнего июня, посадка овощей и дольше.
Главное, чем устойчиво, крепко хозяйство — сенокос и жатва, подъем паров, сев озимых, уборка и расстил льна, — приходится на лето. Повышена цена времени: «Часом опоздаешь — годом не наверстаешь».
«Не земля родит — год».
Какой год считать благоприятным, легким, какой тяжелым?
«Худо лето, коли солнца нету».
«Не моли лета долгого, моли теплого».
«Зеленый год» — два слова, встарь наводившие ужас. В начале ХУП века похолодание, обрушившееся на Европу, горем, бедствиями отразилось на Руси. От затяжных стуж-отзимков, лютого ненастья не успевала выколоситься даже рожь, посевы зелеными уходили под снег.
«Дождливое лето хуже осени».
Вместе с тем пагубен и палящий зной.
«.Сухмень — в поле колос скорбит».
Крестьянин готов был поступиться «зеленой страдой» на лугах, лишь вознаградила бы его труды «хлебная страда».
«Когда сено гнило, тогда в сусеке мило».
«Сено черно, так каша бела».
К погоде вперед на лето примеривались с декабрьского почина зимы, с январских стуж и февральских метелей.
Природа нема и никогда не молчит. Она говорит с нами блеском звезд ополночь и утренней росой, раскатами грома и шорохом муравьев по опавшим иглам соснового бора, только нам бы постичь ее язык! Встарь этому Способствовали устные численники-месяцесловы, как азбука, по которой учились проникать в смысл вьюг зимой, дождей летом, вешних половодий и осенних листопадов.
Перволетье. Белые ночи. Нежная, ярчайшая в году зелень трав, деревьев, посевов.
С вешней поры утвердишься, что ничего нет благоуханней растущей травы. Только теперь не луговой, где солнцепек путает запахи, но лесной — прогалин, полян, где густота нависи оберегает еще черемухи в цвету; мох влажен, столбы солнечного света, пропущенного сквозь кроны, рябят танцами золотых мошек, и хвойные лапы елей украшены свежими побегами. Чуть проклюнувшиеся иглы мягки, чешуя завязей шишек рдяна, желта осыпь пыльцы, и эта мягкость, светлая зелень так отвечают лепету необмятой листвы, ее плеску, синей сумеречности. Листва струит тонкий-тонкий аромат, который невмочь перебить волглым струям от мхов, трухлявых колодин, сухим, горячим запахам муравьищ, солнечных лужаек. Так, тьме ночи не дано погасить одинокий огонек избы спящей деревни; так, вою и стону метели не справиться с поддужным колокольчиком ямщика, чей звон залетел к тебе, пробился из дальнего-дальнего детства… Трава! Пробилась и в лесу, растет, пышнеет!
Волнуют всходы ранних яровых. Ячмень, пшеница, овес — что ни полоса, то и особый оттенок зелени, нежный в своей беззащитности пушок. Кто смеет его тронуть и погладить, то это бегучие тени облаков.
«Хлеборост» назван июнь устными святцами, он постарается оправдать звание.
А пушицы, травы, называемой иначе заячьи лапки, вдруг столько объявилось, что пади сырых логов словно снегом покрыты. Белые кисти шелковисты, чисты. Вот бы окунуть их все разом в яркие краски июньских рассветов да закатов, да расцветить пожни, берега озер — то-то красота будет! И на пресницах деревенских модниц, на балконах изб нет таких колеров!
Что ж, того и ждать, раз июнь именовался раньше «разноцветом». За ним право распускать герани и ромашки, духмяный лабазник и алые, розовые гвоздики, голубую синюху и лиловые луговые васильки…
Светлейший месяц светлейшего времени года, всем богат июнь.
А вспомнишь деревенские святцы, поневоле убавится пылу: «Богат июнь, у апреля-дедушки подбирает крошки». «Июнь — в закрома дунь. Поищи, нет ли где жита, по углам забыто. Собери с полу соринки, сделаем по хлебцу поминки». «Отец с сыном, май с июнем, ходят под окнами, побираются».
Ловлю себя на мысли: может, прибеднялись мужики? В русском, знаете, характере на себя наклепать, прикинуться, будто из-за угла мешком пришиблен. С бедняка, вестимо, взятки гладки, с дурня и вовсе спросу нет.
Север, в сущности, не испытал оков крепостничества. Земля долго оставалась общинной собственностью. Было до середины XIX века — расчисти от леса, кустарников новину и владей. Накосил сена, сметал стог — твое. Вспахал, засеял, выросло — твое, хоть репа, хоть лен. Суровы климатические условия, все же приложи руки, земля разве обманет! Реже недороды на важских, двинских, сухонских подзолах, суглинках, чем на южных, подверженных засухам черноземах или в пшеничном Поволжье.
Правда, с годами и на Севере резче проступала чересполосица. Жители старых деревень у нас от нехватки пахотных земель еле-еле сводили концы с концами, тогда как у соседей, в Брусной, под Брусенцем, амбары ломились от зерна.
Не всем известно, что Россия и продавала, и закупала хлеб. Допустим, в 1913 году страна завезла, преимущественно из Германии, ржи более 12 миллионов пудов, пшеницы — почти 1,4 миллиона пудов…
Ладно, «в июне есть нечего, так жить весело: цветы цветут, соловьи поют».
«Май — под каждым кустиком рай», а июнь — «каждый кустик ночевать пустит».
Чего уж, хоть ночуй в поле, столько всего наваливалось: посевную кончай и навоз под пар вывози, открывай прополку, за огородом следи и начинай косьбу.
«Поводит июнь на работу, отобьет от песен охоту» — в деревенских святцах заявлено.
Ей-ей, прибеднялись, лукавили! При переходе от весны к лету Русь пашенную, сельскую как раз настигала урочным накатом песенная, игровая стихия, тем более широкая, что народная обрядность, гулянья молодежи по временам подверстывались к религиозным праздникам.
С весной прощанье, его кое-где отмечали еще с Николы Вешнего, когда сады в цвету, кукушки без умолку кукуют, коровы с утра до вечера на выгоне, кони по ночам пасутся на свежей траве, по колено в росах.
Обряд совершался за околицей в лесу. Сломленную ветку цветущей черемухи девушки убирали лоскутьем, лентами, вешали на нее крестики нательные, куковали кукушечкой.
— А не покумиться ли, сударушки?
— Покумимся — полюбимся!
Сквозь душистую зелень листьев целовались кума с кумой в знак сердечного расположения, отныне они все едино что крестные сестры.
Венец древнего действа — вечером на реке, после угощенья, у костра, игр и песен, когда самая отчаянная кумушка-голубушка, раздевшись, окунала «кукушку» в воду на глубине, на быстрой струе, под пенье обрядовое, под щелканье соловьев и звон боталов стада.
Кстати, «крестины кукушки» чаще проводились после Николы травного, вообще обрядовость кочевала по праздникам в зависимости от того, где что уцелело, что воспринято исстари.
В Вознесенье обычай стряпать обетное печенье — «лесенку», «Божью окутку», «Христовы лапотки» — соблюдался почти повсеместно.
«Лапотки», «онучки» — без них как можно? По поверьям деревень, Спас, сын Божий, от Воскресенья до Вознесенья Русь обходит, а земля-то обширна, а обутка-то лыковая, не ноская, надобна ей перенова.
У «лесенок» оттого семь перекладин-ступенек, что Христу восходить-возноситься на семь небес. К тому же «лесенка» — ржи помога:
Расти трава к лесу,
Рожь — к овину…
Вознесенье праздновали чаще в мае, Святую Троицу, Духов день обыкновенно в июне.
«Зеленые святки», березе именины! «Березынька скрипела, всех девушек кликала», наказывая в рощи, в луга идти, обещая сама согнуться, в веночки завиться:
Лиственный мой венок,
Лиственный дорогой!
Ой, я старость не хочу,
Старость в ногах затопчу,
Лиственный мой венок,
Лиственный дорогой!
Ой, пойдем, лада, в темный лес!
Ой, пойдем, лада, в темный лес!
Лиственный мой венок,
Лиственный дорогой!
Березка завита, ею, разубранной лентами, цветным лоскутьем, венками, обносили нивы и покосы. Присоединялись к шествию мужчины, замужние женщины, парни и детвора.
Возвращаясь в деревню, хвалились песенницы:
Где девушки шли,
Там рожь густа,
Где бабы шли,
Там вымокла,
Где мужики шли,
Там повыросла,
Где парни шли,
Там повылегла…
Очевидно, участники хода ни сном ни духом не ведали, что воздается ими Ладе — светлокудрой богине весны, любви, сердечного согласия, — чье земное воплощение и есть береза.
Поскольку «зеленые святки» объединяла седьмая неделя после Пасхи, с зенитом празднества в четверг, они именовались Семиком.
Семик честной, Семик ладужный,
Послал за винцом, на нем семь одежд,
Все шелковые, полушелковые,
Семику да Семичихе — яичко!
Семик баню продает,
Семичиха не дает,
Стряпала, стряпала,
В тесто ложку спрятала!
Как повалят ватаги по улице — шуму, гаму… Ой, святых вон выноси! В ржавые ведра колотят, скачут оравой… Подать им, что ли, пироги и яичко, авось отступятся? Знамо дело, на пир-братчину съестное гоношат.
