Эрик Дэвис - Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху
Хотя Гностики определенно исходили из того же платоновского небрежения телом, которое оказало значительное влияние на христианство, их отвращение к материальному миру и его архонтам нельзя считать всего лишь аскетическим разочарованием во всем преходящем. Они так ненавидели мир в том числе и потому, что ненавидели те силы, физические, институциональные или психологические, мешавшие личности осознать потенциал, который они связывали с освобождением, со сбрасыванием всех оков. Одержимые почти параноидальной враждебностью к экосистеме, они страстно желали свободы, и хотя эта жажда не могла быть удовлетворена ничем как тогда, так и сегодня, она привела к возникновению нового ощущения автономии, которое было характерно для личности в поздней античности точно так же, как оно характеризует индивида в современном мире. Такая личность видит себя свободной, познающей искрой, которая борется против внешних сил, ограничивающих и подавляющих ее. Несмотря на весь свой языческий оккультизм, многие гностики рассматривали архонтов в астрологическом ключе, следуя общепринятому в те дни убеждению, что звездные владыки держат судьбы людей и стран в своих звездных руках. Вместо того чтобы принимать зодиак в качестве закона судеб, Гностики настаивали, что сознание способно преодолеть его ограничения посредством углубления психологии, ума и мистической воли. Одним словом, гностическая борьба — это борьба освободительная, либертарианская.
Обосновав духовный авторитет «я», Гностики бросили вызов нерушимости авторитета, на котором основывалась структура института Римской церкви. Именно для того, чтобы контролировать такой идеологический уклонизм, церковь разработала представление о «ереси» — извращении или отвержении ортодоксального учения, концепцию, которую в наши дни можно понять по аналогии с инакомыслием. В этом отношении Гностики оказывались в буквальном смысле духовными диссидентами, бросавшими вызов принятому закону и доходившими до таких антиномий, как учение Карпократа, представители которого призывали «презреть и нарушить все законы, сочиненные ложным библейским Богом-творцом». Пародируя своих противников, сторонники Карпократа увлеченно меняли сексуальных партнеров, явившись провозвестниками «свободной любви», свойственной современным утопическим коллективам и либертарианской контркультуре.
К началу Темных веков церковь в основном добила представителей Гностицизма старой школы, но гностические идеи и образы не ушли из западного мышления и опыта, хотя с этого места мы уже можем писать слово «гностицизм» с маленькой буквы. Различные еретические учения манихейского дуализма и духовного анархизма можно обнаружить на протяжении всей истории христианства, и даже ортодоксальное христианство — с его ненавистью к сарацинам, ведьмам, евреям и сатанистам — часто вело себя в более манихейском ключе, чем хотели бы думать его иерархи. Платонические мечты гностической элиты о трансцендентном освобождении и самообожествлении перекочевали в европейское эзотерическое герметическое и алхимическое подполье, архетипы которого уходили гораздо глубже к технологическому бессознательному человечества, чем может показаться на первый взгляд.
Как это бывает со всеми архетипами, мифические паттерны, связанные с гнозисом, двулики, многозначны, противоречивы. Сегодняшние техногностики находят, что они, сознательно или нет, окружены сложным набором идей и образов: трансценденция через технологию, жажда информационного экстаза, желание контролировать и совершенствовать свою бестелесную искру. Как мы увидим в следующих главах, техногностический миф тоже воскрешает темные фигуры демиурга и его архонтов, которые заново входят в массовое сознание в образе технократических элит, формирующих спектакль, использующих технологии слежки и тайно манипулирующих информационными инструментами, желая управлять обществом и длить сон человечества. Эти образы могут ввергнуть нас в темную пучину паранойи, но, наблюдая, насколько часто в истории XX века эти страхи находили свое подтверждение, имеет смысл признать известную долю гностического недоверия к силам, управляющим миром, здравым компонентом любого современного мировоззрения. Так что нам не нужно быть ма-нихеями, для того чтобы воспринять гностический импульс, проявляющий себя в современной технокультуре. Техногнозис — это эзотерическая сторона «информационной личности», возникшей в послевоенном мире, и, как и в любом психотипе, в нем есть свои темные и светлые стороны.
IV
Техногнозис, американский стиль
«Я» американца — это гностическое «я», потому что в глубине своей души он верит, что аутентичность возникает из независимости, которая одновременно естественна, суверенна и уникальна. Когда Томас Джефферсон писал, что он «поклялся на алтаре Господа всемогущего, что будет всегда преследовать все формы тирании над умами людей», он просто озвучил те чувства и ту веру, которые характеризуют американское «я». Строй этих чувств и этой веры был воплощен в Декларации независимости и Билле о правах. Несмотря на то что эти документы относятся к светской и политической сфере, их риторика происходит не только от просвещенческого воззрения на неотчуждаемые права человека. Политическое обоснование, впервые созданное Америкой для современного индивидуума, мотивировалось и особым духовным темпераментом страны. Этот темперамент заставлял личность руководствоваться в своих поисках мотивами, лежащими вне требований правительства или религиозного истеблишмента. В действительности сам этот темперамент был антитезой религии, как мы ее обычно понимаем.
Мы должны серьезно отнестись к намеренно еретическому аргументу Гарольда Блума, утверждавшего, что «американская религия» не является христианской, по крайней мере в европейском понимании, и что она, скорее, гностическая. Находя доказательства этому в верованиях мормонов, баптистов или в поэзии Эмерсона, Блум вскрывает ядро американской религии, непременно включающее в себя утверждение, что в личности содержится нечто, что предшествовало творению, и что, несмотря на все наше уитменовское желание слиться с группой, мы никогда не сможем полностью доверять внешним социальным институтам. Мы не можем доверить им первозданную свободу этой одинокой искры, имеющей свои «личные отношения» с природой или Иисусом, понимаемым также в гностическом ключе. Блум пишет, что американская религия не верит и не полагается, она знает, хотя всегда хочет знать еще больше. Американская религия манифестирует себя как страстная жажда информации, и это кажется мне лучшим определением почти для любой религии, чем попытки увидеть природу веры в неврозах или трактовать ее как своего рода наркотическую зависимость. Вопросы: «Где мы были?» и «Куда мы идем?» или еще лучше: «Что делает нас свободными?» — не могут принадлежать сознанию омраченному или отравленному наркотиком. Американская религия всегда спрашивала: «Что делает нас свободными?», но политическая свобода имеет мало общего с этим вопросом84.
В процитированном отрывке есть кое-что ценное для нашего исследования, особенно в неожиданной точке зрения, с которой Блум рассматривает связь между информацией и свободой в сознании американцев. Эта связь послужит нам маяком на протяжении всей этой главы. Но, как мы увидим, это гностическое сознание и само по себе — сложная мозаика мировоззрений, принадлежащих очень разным лагерям. Оно не соответствует четкому разделению, которое Блум провел между духовным и политическим. Если политические структуры Соединенных Штатов и не могут удовлетворить волю американского «я» к свободе, то краеугольный камень этих структур на самом деле опирается на гностический фундамент.
В США всегда существовало подводное эзотерическое течение. Как показал Питер Ламборн Уилсон, дореволюционная Америка была переполнена странствующими алхимиками, неоязыческими отступниками и пропо-ведниками-антиномистами. В оккультном воображении некоторых европейских теоретиков колонизации девственная земля Америки сливалась с первоматерией алхимиков, бесформенным царством первозданного хаоса, в котором зарождается зерно философского камня и которое является потенциальным фундаментом для строительства Нового Иерусалима. По мнению современного гностического автора Стефана Хеллера, эти подводные течения породили феномен «герметической Америки», особенного национального темперамента, который противостоит господствующему нарративу Америки пуританской, удручающему водобоязненному учению охотников за ведьмами, честолюбцев и трудоголиков, которых мы так хорошо знаем. Согласно Хеллеру, отцы-основатели совершенно сознательно адаптировали структуру государства для герметических целей, превращая ее «в алхимический аппарат, в котором человеческая душа смогла бы расти и трансформироваться, не испытывая почти никакого влияния со стороны правительства, социума или религиозных учреждений»85.
