Роберт Уилсон - Иштар Восходящая
Поэтому, когда грудь начала свое триумфальное возвращение после запрета 1920-х, выглядело это почти «случайным». То было время девушек в свитерах, типичными представителями которых были Лана Тернер и Полетт Годар. Сначала эти леди благопристойно скрывали грудь по всем канонам ханжеской морали, если же грудь все равно выступала на передний план — что ж, это считалось ошибкой натурщицы. Скептиков с кафедр, настаивавших, что свитера намеренно облегают самые привлекательные места, дабы подчеркнуть их, могли обвинить в «грязных мыслях», тем самым собственная анальная ментальность оборачивалась против них же. «Радостно было оттого, что начинался рассвет жизни». Копии Тернер-Годар были повсюду и оральные типы наслаждались зрелищем миллионов очаровательных грудей, поддразнивавших их со всех сторон, тогда как анальные типы не могли, в свою очередь, пожаловаться на неприкрытую демонстрацию плоти — все было вполне умеренно. Девушки в свитерах подчеркивали своё материнское достоинство самым заметным образом, ничего при этом не обнажая, подобно вечерним платьям.
Полетт Годар приобрела репутацию почти воплощенной богини, заметную в ее весьма публичной «частной» жизни, отправившись в мировой круиз на яхте Чарли Чаплина, в то время как — о, ужас — они не были официальными супругами. Моралисты с типичным анальным возмущением добавляли этот случай в и без того длинный список претензий к бедному Чаплину, что привело в итоге к его полудобровольному отъезду из Соединенных Штатов. Мисс Годар вошла в список самых сексуальных звезд 1940-х, и как одна из самых талантливых комедийных актрис. Хотя она и затмевалась гением Чаплина, играя вместе с ним, она довольно часто добивалась смеха у зрителей (как и вожделения, впрочем), работая в паре с легковесными комиками вроде Боба Хоупа. По сексуальной же привлекательности с ней могла сравниться лишь еще одна комедийная актриса Стелла Стивенс. Вполне допустимо считать, что грудь начала возвращаться на законные позиции под эгидой мисс Годар, ведь она, как в свое время Элеонора Аквитанская, оказалась своего рода поворотной точкой в американской культурной истории.
Необходимо признать, что «возвращенная» грудь со временем превратилась в настоящую американскую одержимость, которая очень развлекает (заставляя втайне завидовать) иностранных визитеров. Многими наблюдателями, претендующими на интеллектуальность, такая озабоченность сравнивалась с влечением к груди у младенцев, поэтому, дескать, американская нация сама по себе более инфантильна, нежели другие народы. Никто в то время (так велик был комплекс национальной неполноценности, по крайней мере, у тех классов, что обсуждали эту проблему) не затрагивал в этой связи испанское сексуальное богохульство[24], византийское ханжество русских, странное влечение к копрофилии, заметное в немецкой эротике (а также в нацистской антисемитской болтовне), традицию шлепать детей по заднице в Англии и многое-многое другое, что, быть может, было действительно полезным. Также на полном серьезе заявлялось, что такая одержимость грудью указывает на глубокое отвращение американцев перед вагиной. Однако никто не осмелился вспомнить про растущий коэффициент рождаемости, чтобы ответить на этот абсурд. Мы все приучены думать о самих себе как о неотесанной деревенщине и вглядываться через Атлантику в поисках озарения (точно также, как сейчас молодые смотрят через Тихий океан). Это ощущение все время витало вокруг вплоть до самой Революции, и Фрэнсис Хопкинсон, писатель, также подписавший Декларацию Независимости, однажды пожаловался на диатрибу в адрес Европы:
Мы никогда и не думали,
Чтобы такая благодать
Из сего проклятого места
Могла ли перед нами предстать?
На самом деле, американскую манию груди в конце 1930-50-х годов проще всего объяснить питательной средой. В те годы американские девочки питались лучше и получали больше витаминов, чем их европейские ровесницы, а груди европейских женщин не были столь округлы и желанны, чтобы возбуждать европейских мужчин. Как только Европа начала восстанавливаться после войны, по-настоящему восхитительные груди таких прелестниц как Джина Лоллобриджида, Софи Лорен и Анита Экберг спровоцировали вполне «американское» признание этих сокровищ у европейских мужчин. Почему бы и нет? Как мы уже доказали, преклонение перед грудью вряд ли было американским изобретением; восходит этот культ, по меньшей мере, к Венере из Уиллендорфа.
Конечно, все это можно было назвать грудным фетишизмом, хотя тогда он был в Америке, а сейчас повсюду. Доходило до того, что многие мужчины относились к большой груди так же, как другие фетишисты относятся к нижнему белью, обуви или кожаной одежде. Об этом прекрасно знали дельцы порнобизнеса, используя фетиш в анонсах своих фильмов, вроде этого:
«20-тилетняя ирландская девушка с бюстом 47 дюймов в обхвате фотографируется полностью обнаженной. Это доставит вам истинное удовольствие…»[25]
С другой стороны, некоторые мужчины предпочитают небольшую аккуратную грудь, считая эти пресловутые 47 дюймов почти комическим зрелищем. Я как-то работал в одном мужском журнале (это не был Playboy), в котором все девочки грудь имели небольшую, почти мальчишескую; я думал, что это было личной прихотью издателя, до тех пор, пока он прямо не поручил мне «отпечатать девчонок, да попышнее, Бога ради!». Тут и выяснилось, что эти плоскогрудые красавицы отражали мои предрассудки против этого издателя, который позднее стал ведущим деятелем Движения за Освобождение Геев.
(Мужчины, которым нравится большая грудь, не фетишисты; мужчины, которым нравится грудь маленькая, не латентные геи. Фрейдистские теории превратились в научную фантастику, когда стали применяться в качестве законов ко всем, а не статистических обобщений, приложимых ко многим).
Надо заметить, что Голливуд, главный храм культа груди в те времена, источавший довольно шизофренические поветрия, особенно после того, как увлечение девушками в свитерах сошло на нет и стало очевидно, что мужчины хотят видеть больше тела. Католическая церковь тогда была еще сильна, и имела эта группа престарелых холостяков в черных рясах довольно странные представления об общественных стандартах (странные, пока вы сами не станете таким же старым холостяком в черной рясе). Очень забавно было наблюдать, как в фильмах 1940-ранних 50-х годов оператор и режиссер объединялись, чтобы каждый дюйм обнажения тела выглядел, выражаясь дзенской терминологией, счастливой случайностью. «О, нет», будто бы говорили они, «мы не специально сняли это кадр так, чтобы показать, какая роскошная грудь у актрисы. Она спокойно сидела в своем вечернем платье с глубоким, как горная пропасть, вырезом, пока камера двигалась над ее головой, демонстрируя вам разносящего напитки официанта». Камера тогда проходила мимо всякого рода заманчивых ракурсов не останавливаясь, как, должно быть, глаза мальчишек из католической школы. Когда же она наконец начала задерживаться на интересных местах, а произошло это в начале 50-х, тогда и началась сексуальная революция.
Оправдания того, почему исполнительница главной женской роли в фильме полураздета, были достойны казуистики самих иезуитов. Глядя на американское телевидение в те годы, казалось, что американцы готовы в любую секунду прыгнуть в койку (где спали, кстати, по одному, даже если были официально женаты. Двуспальные кровати появлялись в фильме только тогда, когда ведущий актер играл роль супруга главной героини). Даму в те славные времена ливень всегда настигал в самый неожиданный момент (что требовало переодеться); и если по сюжету был телефонный звонок, будьте уверены, какая-нибудь Бетти Гребл или Дженнифер Джонс обязательно должна будет выйти из душа, чтобы на него ответить.
В таком лицемерном контексте, когда каждый дюйм тела будто бы обнажался по счастливой случайности, грудь, естественно, доминировала над гениталиями, так как цензура легко допускала несколько лишних сантиметров открытого тела, если актриса была в вечернем платье, купальном костюме или ночной рубашке. Но если хотя бы слегка была заметна промежность, то это было грязной и похотливой выдумкой режиссера, и нет сомнения в том, что сказал бы по этому поводу кардинал Спеллман. Сей достойный джентльмен, позже зачисленный в ястребы озлобленными католиками-пацифистами за свою горячую поддержку Вьетнамской войны, обвинил Джейн Расселл, щеголяющую своими формами в Изгое, в том, что она сознательно наставляет рога зрителям-мужчинам и через это вовлекает их во грех. Аргумент, что мисс Рассел всего лишь играла свою роль, никак не убедил почтенного пресвитера; он определенно склонялся к точке зрения, что, если настолько щедро ее одарила природа, то продюсерам нужно было нарядить ее так, чтобы скрыть это божеское упущение и не попустить, чтобы у мужской аудитории появилось желание гулять на стороне, как у туристов в Гранд-Каньоне. Затем появилась Джейн Мэнсфилд и против нее поднялось еще большее возмущение; стало ясно, что, скрывая еще меньше, она вызывает не меньше похотливых желаний, оставаясь бесспорной причиной греха. Никакие пуританские меры уже не могли спасти ситуацию, церковь уже не обладала властью принудить мисс Мэнсфилд лечь на стол хирурга и укоротить природные богатства. Она в конце концов погибла в страшной автокатастрофе, когда ей отрезало голову, и приверженцы теорий о бессознательной магии Чарльза Форта туманно намекают на то, что дурные вибрации маммалофобии все-таки настигли ее.
