Роберт Уилсон - Иштар Восходящая
Позволю себе процитировать типичные нападки феминисток на Райха на примере книжки Нэнси МакУильямс Спор о Сознании III:
Для мужского шовинизма искренняя любовь к человечеству, свободная чувственность и спонтанное самовыражение лишь маски, коварно скрывающие подлинную суть. По сравнению с тем, чем занимаются Норман Мейлер и Лайонел Тайгер, это просто детские игрушки. Далее, такая идеология представляет нам искаженный взгляд на то, что такое личность, любовь, секс, и какие типы обществ подходят для воплощения той мудрости, которую Райх так горячо отстаивает…
Что же это за любовь ко всему человечеству без разбора, разрешающая страдания и террор с безжалостной невозмутимостью психопата? Вероятно, мы все медленно погружаемся в куриный бульон Эроса, сваренный мистером Райхом…[27]
В таком же ключе один писака из консервативного National Review как-то сказал, что трое самых опасных мужчин в Америке это не Хьюи Ньютон из партии Черных Пантер, никакие коммунисты, социалисты или анархисты, или даже застарелые пацифисты типа Дэйва Деллинджера, а — угадайте, кто? — Тимоти Лири, Маршалл Маклюэн и Норман Браун. Как избежал этого списка Чарльз Райх, остается загадкой, хотя он очевидно должен там присутствовать. «Я принимаю мои желания за реальность», один из слоганов французского студенческого восстания 1968 года, был скрытой отсылкой ко всем четырем авторам, причиной мессианских ожиданий для их поклонников и реального, видимого, террора для их критиков. Вся наша цивилизация базируется на этой обратной теореме: Твои желания неосуществимы. Смирись. Подчинись. Прими это.
Лесли Фидлер, известный литературный критик, позднее арестованный (справедливо или нет) за то, что позволял подросткам курить марихуану у себя в гостиной, написал однажды небольшое блестящее эссе о ругательствах, в котором говорил, что любой мальчишка, написавший на заборе «Да пошел ты», лишь пытается отвоевать для своего желания немного жизненного пространства. Нет сомнений в том, что классическая формулировка Фрейдом принципа реальности подразумевает работу с теми вещами, которые не докажут себя сами, если их должным образом не исследовать. Сейчас эти вопросы уже изучены и полемика с исследователями (которых награждали эпитетами «изнеженный» (Райх), «бестолковый и невнятный» (он же и Маклюэн), Лири вообще называли «культистом», а «странный» чаще всего относилось к Брауну) наводит на мысль, что мнимые защитники старых ценностей сами не были до конца уверены, откуда надо начинать.
Кстати, движение «грязного говора» в Беркли — начавшееся после введения политической «свободы слова», защищало права радикалов, занимаясь пропагандой в отведенных для этого помещениях кампуса — достигло пика, когда на одном митинге появился неизвестный парень с плакатом, ставшим легендой:
ТРАХНИ
(ЕСЛИ БЫ Я СКАЗАЛ «УБЕЙ», МЕНЯ БЫ НЕ АРЕСТОВАЛИ)
Ленни Брюса вообще постоянно арестовывали за подобные шуточки в его сатирических номерах в ночных клубах. Когда это движение набрало обороты и студентов начали арестовывать чуть ли не каждый день, последовавшие за этим дебаты оказались прекрасным примером той самой «невнятности»; было очевидно, что одна сторона не собирается понимать того, во что верила другая. Если битва за обнаженку на экране проходила более-менее бессвязно, когда ни одна сторона точно не понимала причины разногласий, сторонники «грязного говора» определенно разбирались в причине спора или, по крайней мере, пытались это сделать. Тем не менее, никто из противников до сих пор друг друга не понимает.
«Неприличны ли эти соски?», любил вопрошать у своей аудитории Ленни, держа в руках разворот «Плейбоя». «Я вот думаю, что эта детка чертовски хороша», без обиняков мог бы добавить он, «и смотрится она на фоне сирени просто ммм-ммм… По вашему, это грязно?» Некоторые зрители хохотали бы и аплодировали, другие бы возмущенно покинули клуб. Они могли бы спросить себя позже, с искренним смущением и болью: «Почему он так унижается, чтобы только вызвать смех?». А потом они спрашивали снова, о тех детях из Беркли: «Почему они обязаны использовать эти мерзкие слова?».
Тема эта с логикой не имеет вообще ничего общего. Легко смеяться над теми, кто считал, что грудь Джейн Расселл нависала в 1940-е как Дамоклов меч над всей западной цивилизацией, над теми, содрогавшимися при виде абсолютно обнаженной груди Мэрилин Монро на календарях 50-х, или теми, кто чувствовал, что Ленни Брюс, произносящий на сцене «членосос», представляет колоссальную опасность для общества и его немедленно нужно изолировать. С другой стороны, культурные изменения следовали в совокупности, и если обнаженная грудь не послужила причиной захвата индейцами правительственных офисов, чтобы в прессу попала конфиденциальная информация, грудь, тем не менее, была частью схемы, указывавшей на изменения в общем курсе развития общества. В конце концов, момент истины наступил, разрушив тщательно выстроенные баррикады лжи. Давайте посмотрим на выступление Ленни Брюса:
Пока все моралисты и ханжи поддерживают Лас-Вегас в качестве развлекательной столицы мира, давайте предположим, что интересного для нас в постановке страстей господних или выставке Моне или в выступлении Нью-Йоркского Городского Балета с Юджином Орманди в качестве ведущего. Все это замечательно, но что же для нас прелестнее всего?
«Сиськи и задница»
Прошу прощения?
«Сиськи и задница», «это для нас прелестнее всего».
Только сиськи и задница?
«Нет, еще и команда апачей между ними для равновесия».
Так, хорошо, ну а вторая главная прелесть?
«Больше сисек и задниц».
А третья?
«А это всё, сиськи и задницы, да побольше».
То есть ты хочешь сказать, что журнал Life мог бы посвятить целых три страницы одним лишь сиськам и задницам?
«Ну конечно, прямо рядом со статьями Билли Грехэма и Нормана Винсента Пила».
Ок, может, так оно и есть, однако ты не сможешь поместить «Сиськи и Задницы» на обложку.
«Почему нет?»
Потому что это будет вульгарно и непристойно, вот почему.
«Это сиськи вульгарны и непристойны?».
Тебе не удастся подловить меня, приятель. Это всего лишь слова. И их не должны видеть дети.
«Твои дети когда-нибудь видели сиськи?»
Я говорю тебе, что это только слова.
«А я тебе не верю. Для тебя „женское“ значит „грязное“, потому что я незаметно заменил мои слова на Tuchuses и Nay-Nays»[28].
Так чуть лучше.
«Так, это уже интересно. Значит, ты не против еврейских идиом, но против идиом англосаксонских. Ладно, давай будем проще, латынь: „Gluteus maximus и Pectorales majores“».
Вот теперь нормально.
«Ага, а schmuck („чмо“)? Ведь это латиница. Тоже непристойно?»
«А эти парижанки с их французскими задницами и сиськами — разве они не произведения искусства? Если мы не сможем заработать на этом достаточно денег, попробуем устроить японское шоу голых девок, ведь кто, кроме грязных японок, согласится демонстрировать свои ягодицы? Это отпустит нам все грехи: и духовные и политические. Можем даже пригласить хор Нормана Любоффа, чтобы они исполнили Помни Перл — Харбор. И потом, если мы и на этом не поднимем хороших деньжат, тогда попробуем совместить современность и патриотизм: Американские сиськи и задницы. Сиськи Бабушки Мозес и задницу Нормана Рокуэлла…»
(Рисуй, задница моя. Если ты можешь рисовать, то рисуй, задница моя. Задница моя, ты можешь рисовать.)
Позже они получат большие соски на обложке и, быть может, поэтому вы ратуете за надпись «Только для взрослых», так как стыдитесь сказать вашим детям, что вы покупаете и используете всякие эротические штучки, возмещая потерю дающей жизнь материнской груди.[29]
После 45 минут такой гештальт-терапии свободных ассоциаций между явным победителем и явным побежденным, обычная аудитория cлишком ослабла, чтобы просто смеяться. Они были злы, печальны, чувствовали себя виноватыми, и уже готовы были разрыдаться в перерывах между взрывами хохота, так до конца и не прочувствовав и не поверив в то, о чем им сейчас говорили. Среди всех, атаковавших стремление к подчинению в 60-е, Брюса преследовали буквально до смерти, потому что подавление все-таки оставалось сильно, несмотря на полные залы людей, которые над ним смеялись.
Глава 6. Открытая грудь и стремление обладать ею
Полинезийцы, которые обычно вполне открыты в том, что касается секса, не желают обсуждать эту тему подробно с европейцами. Это можно понять как своего рода скромность, которая заметна у пожилых женщин племени, прикрывающих грудь, когда приезжает европейский доктор, хотя обычно верх тела у них обнажен.
