Сборник статей - Софиология
С.Н. Булгаков замечает, что кенозис Божественной природы во Христе выражается не в восприятии человеческого естества как такового, но естества первого человека – Адама, ослабленного первородным грехом. Так как это ослабление выражается человеческой смертностью, стоило бы заключить, что и кенозис Божества должен выражаться в принятии именно смертного, человеческого естества. Непонятным человеку способом Божеская природа уменьшается вплоть до попущения смерти человеческого естества, соединяясь с ней нераздельным способом. Даже в смерти обе природы не разлучаются, и поэтому можно говорить о своего рода со-умирании Бога и человека[232]. Однако С.Н. Булгаков делает оговорку, что об умирании мы можем здесь говорить в особом смысле, совсем другом, чем умирание человека. Это своего рода пассивность, инертность, которая допускает смерть человеческого естества вследствие незаконченности, незавершенности его обожения. Оно, конечно, наступит, но только в момент воскресения, и совершится силою Отца через посредство Св. Духа[233].
Следовательно, «кенозис Христа выражается в принятии не только смерти, но и смертности»[234], которая как будто включена в жизнь Богочеловека. Однако между смертью Богочеловека и смертью Адамовых сынов есть существенная разница. Она выражается в том, что первая является насильственной, а вторая – неизбежной. Но в каком смысле мы можем говорить о смерти человека? – ставит вопрос С.Н. Булгаков. Ведь мы знаем только смерть человеческую, которая не есть полное уничтожение, а лишь разложение полноты человеческого естества, отделение духа от (одушевленного) тела[235]. Следовательно, это двойной процесс: одновременно духовный и телесный, говорит дальше философ. Дух как будто переходит в другое измерение, а тело подлежит разложению, однако сохраняет жизненную силу для будущего воскресения и вследствие этого бессмертия. Тайна смерти Богочеловека «.соединяет в себе не только смерть человеческую, но и умирание Бога»[236]. В обыкновенных жизненных ситуациях она недоступна нашему пониманию. Мы можем ее понять только посредством собственной смерти, которая одновременно является и смертью Христовой.
Практическим выражением всех этих теоретических рассуждений С.Н. Булгакова было его личное испытание смерти во время болезни в 1926 году, а потом операции рака горла в 1939 году. Тогда, как он сам заявлял, ему было дано откровение умирания во Христе и с Христом. Это было страшное и поражающее испытание. «Предзнание смерти» философ испытал, возвращаясь от болезни к жизни как вестник с границы миров, «оттуда, которое для каждого некогда станет туда и там»[237].
С.Н. Булгаков перенес две операции горла. Первую он наблюдал в зеркало, так как операция проводилась без полного наркоза. В результате ее он потерял голос. Опухшее горло не разрешало также нормально дышать, и нехватка воздуха, а не боль, мучила его более всего. Во время второй операции, оставаясь в состоянии притупленности из-за наркотиков, он почувствовал, что этим разом он умирает. Действительно, преимущественно ночью, он несколько раз был на границе смерти. Потом он написал, что «это было умирание с перерывами, но без просвета»[238]. Был погружен в «.какую-то тьму, с потерей сознания пространства и времени…»[239]. В своем умирании он видел Христа и чувствовал Его близость. Он чувствовал, как Христос помогает ему в его страданиях, страдая и умирая вместе с ним. Он был в этом совершенно уверен, видел этот образ «внутренним глазом» и чувствовал присутствие Христа так, как до него чувствовал его, например, Достоевский[240].
Это потрясающее откровение смерти С.Н. Булгаков представил в своеобразной «.диалектике смерти, которую мы можем отнести (по выражению Л.А. Зандера) как к его антропологии, так и к христологии и триадологии»[241]. Для С.Н. Булгакова смерть имела два лика, как пишет Л.А. Зандер: один – темный и страшный, то есть собственно смерть, и другой – светлый и мирный, ведущий к свободе и воскресению[242]. Они связаны друг с другом, ибо к воскресению можем прийти только путем умирания и смерти. Но из этого следует, говорит С.Н. Булгаков, что смерть не есть «некоторое онтологическое недоразумение», ее нужно понимать не отрицательно, а положительно, как вытекающую из основания мироздания. Ее источник – это первородный грех, а источник первородного греха есть тварная свобода как высшее достояние человека[243]. Поэтому, заключал философ, смерть нельзя элиминировать из мира, но она может быть преодолена силою Божией любви, благодаря которой была включена в кенозис Божества.
Второй, светлый лик смерти С.Н. Булгаков тоже узнал во время болезни 1926 года. Он писал, что он терял сознание, а его жаркое от температуры тело плыло куда-то в пространстве. Он осознавал себя как некое множество. По этому поводу С.Н. Булгаков писал: «.. расплывалось и единство моего я, потому, что я ощущал себя как немое мы, множество», в которое «.с трудом входило мое собственное я»[244]. Его тело будто распускалось в жаре все больше и больше, становилось «жидким и плавким». Зато его сознательное (духовное) Я «.достигало все большей остроты и сознательности»[245]. И в один момент он почувствовал, что ничто не отделяет его от Бога. Он почувствовал Его всем своим естеством и пришел к выводу, что жизнь уходит и он умирает. Он ощутил «неведомую радость, покой и свободу»[246]. И тогда он увидел, что вся его семья, все близкие, которых он любил, отдаляются от него, куда-то уходят и он умер и оказался за гранью этого мира. В это время он почувствовал духовно всех, которые уже давно умерли, и здоровался с ними. «А над всем царило присутствие Божье». И тогда
С.Н. Булгаков осознал, что есть только Бог и милость Его, что жить надо только для Бога, любить только Бога, искать только Царствия Божия, а все остальное есть самообман[247].
Вот таково было испытание смерти С.Н. Булгакова. По его собственным словам, Бог вернул его к жизни и тем самым он родился повторно.
Когда уже выздоровел и научился говорить, то часто повторял своим студентам, что жизнь нельзя заполнять только предчувствием смерти, но и нельзя о ней забывать. Рано или поздно она придет к каждому из нас, и нужно быть готовым ее встретить.
Тема софийности смерти получила и богословскую разработку в так называемой доктрине «условного бессмертия», которую С.Н. Булгаков представил в статье 1937 года под названием «Проблема "условного бессмертия"».
В ее первой части он говорит, что область эсхатологии менее всего отличается движением богословской мысли. В ней исторически преобладают два типа мышления: один, условно называемый «средневековой ортодоксией», и второй – «гуманистический универсализм». Но в Х!Х веке появилось еще одно учение, пытающееся преодолеть слабости одного и второго типов. Оно именовало себя теорией «условного бессмертия», или кондиционализмом[248]. Это направление богословской мысли было для С.Н. Булгакова важно потому, что с радикальной остротой ставило проблему бессмертия и вечной жизни, что является предварительным вопросом всякой эсхатологии. И мыслитель констатировал, что «для одних человек – смертен, как животные, и потому смерть есть некое уничтожение; отсюда с необходимостью следует отрицательная эсхатология пустоты»[249]. Такова также вера атеистического неверия. «Или же человек бессмертен, – продолжает свой анализ философ, – принадлежит вечности, и эсхатология пытается определить содержание этой вечности»[250]. Но есть еще третья альтернатива, с которой встречаемся именно в теории кондиционализма. Она говорит о том, что человек, не имея природного бессмертия, может его получить или же не получить. Иными словами, бессмертие обусловлено определенными условиями, и С.Н. Булгаков в своей статье представляет богословское обоснование этой идеи.
Опираясь на текст Ветхого Завета, С.Н. Булгаков пишет, что человек (тело + душа + дух), в отличие от животных (тело + душа), был сотворен имеющим личную энергию жизни, которая осуществляется в личном бессмертии. Это бессмертие свойственно человеческому духу, который отличается от духов бесплотных сложностью своего состава. Человек есть дух воплощенный, связанный с миром. Для человека смерть не есть возвращение в небытие, утверждает С.Н. Булгаков, «но некое развоплощение, разрыв с миром, онтологическая катастрофа»[251], разрыв его единого существа на два начала, «расчеловечение человека». Тело, данное человеку Богом при творении, есть не причина смерти, а условие жизни человека, отмечает мыслитель. Именно этой сложностью человек отличается и от бесплотного, сверхприродного мира духов, которые не знают воплощения, и от мира животных, которые имеют не духа, а лишь «душу живую».
