Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Известия»
В 1951 году эти близнецы опять получили по Сталинской премии, вот чудеса-то. Погодин — за сценарий фильма «Кубанские казаки», это тоже он, представляете? А Эрдман — за «Смелых людей», про конный завод, противостоящий фашистам, и про вредителя, собирающегося сдать немцам наших элитных жеребцов. Хороший фильм, но уже не такой смешной, как «Волга-Волга». Все стало какое-то третьесортное после пяти лет нового террора. Так что премии им дали только второй степени. Обоим, в один момент.
В 50-е Погодин писал социалистические пьесы с человеческим лицом, главным образом о передовой, но ищущей советской молодежи. Читать их сегодня трудно. Если бы поставили, все сказали бы: Сорокин совершенно исписался. За «Третью Патетическую» (третью и самую слабую часть трилогии о Ленине) он получил Ленинскую премию. А Эрдман писал сценарии к хорошим сказочным фильмам, где еще можно было что-то протащить: «Каин XVIII», например. Использовали его и для сочинения театральных реприз — для «Турандот» они ему особенно удавались. А еще они встретились с Ангелиной Степановой — вы ведь ее не забыли? Она к тому времени овдовела, ее муж, Александр Фадеев, застрелился, оставив письмо в ЦК о том, что его и литературу погубила партия. Но у Эрдмана со Степановой ничего уже не вышло: много лет прошло.
В 60-е Погодина уже не было, он умер в 1962 году. А Эрдман еще был, он умер в 1970-м. Написав перед этим лучшее свое драматургическое произведение после «Самоубийцы» — ядовитейшие диалоги для любимовской постановки драматической поэмы «Пугачев». Не зря ведь дружил с Есениным. Злобно получилось, хорошо. Изрезали, конечно, но пропустили. В прочие 60-е он занимался сценариями для мультфильмов. Думал, наверное, что детей еще можно было спасти.
Вот понимаете, что такое советское время? Это не только репрессии, и не только энтузиазм, и не только богема или прикормленные творцы. А это сложное, многомерное образование, в котором есть крепкий приземистый драматург Погодин — хоть и без искры, но искренний; и его заражающий до сих пор энтузиазм стройки, и его идиотские лакировочные фантазии о перековке аристократов воровского мира, и его социалистическое строительство с человеческим лицом, и вихрастая ищущая молодежь. И есть Эрдман — аристократ без кавычек, высокий, тонкий, остроумием не уступающий Ильфу и Петрову, который все про эту власть понимает, а себя и себе подобных в одной из басен сравнивает с мурашками на озябшем теле. Станет тепло — не будет мурашек. Погодин пишет сорок пьес и сценариев, из которых не выживает ничего, но названия становятся нарицательными: «Человек с ружьем», «Кремлевские куранты»… Эрдман пишет две пьесы, которые сегодня, впрочем, тоже мало кому интересны. Сегодня никому ничто не интересно. Сия пучина поглотила обоих в один момент. Но некоторые репризы и фразы уже ушли в язык: «То, о чем может подумать живой, может высказать сегодня только мертвый». И про Эзопа, конечно.
Вот я и думаю: может, их не противопоставлять? Может, попытаться как-то осмыслить это явление в целом — явление, породившее Погодина и Эрдмана, как следует их потрепавшее, но одинаково в них нуждавшееся? Потому что без них мы ничего в этом явлении не поймем. А главное, не поймем, почему в нашей нынешней прекрасной эпохе категорически невозможен ни свой Эрдман, ни свой Погодин.
16 ноября 2010 года
Так хочет Бог
Ровно 915 лет назад, 26 ноября 1095 года, Папа Урбан по завершении Клермонского собора сказал речь, обращенную к знати и духовенству. Ею открылась эпоха Крестовых походов. «Так хочет Бог!» — кричали слушатели после каждого обещания, а список посулов был внушителен: тем, кто отправится в поход на Иерусалим, отпустятся грехи, простятся долги, крепостных освободят от зависимости, богачей — от налогов, павшим гарантируется загробное блаженство, а выжившим достанется земля, текущая млеком и медом. Папа чутко сочетал сугубо материальные стимулы с призывом помочь страждущим братьям-византийцам, которых измучили набеги сельджуков. Момент для выступления был выбран идеально: мусульман ослабили междоусобицы. О причинах походов спорят много — тут и экспансия на Восток, и жажда наживы, и необходимость чем-то занять безземельных рыцарей, «младших сыновей»; к христианству все эти мотивы отношения не имели. Но рыцарство не умеет сидеть на месте. Так хочет Бог.
Первым в поход вышло простонародье, во главе которого шел прославленный проповедник, аскет Петр Пустынник, известный тем, что не брал в рот даже хлеба, а только вино и рыбу. Численность первого похода, по разным источникам, составляла от тридцати до пятидесяти тысяч. До Иерусалима из них дошло несколько сотен. Шли они с женами и детьми (выкупаться из рабства — так вместе), провиантом не запаслись, полагая, что кормить будут по дороге, как паломников; оружия не имели, поскольку конь и вооружение стоили больше любого крестьянина с домочадцами. Четверть разношерстного сброда была перебита в пути мирными жителями Болгарии и Венгрии, не желавшими обеспечивать крестоносцев продовольствием. Прочие дошли до Византии, император которой, Алексей Комнин, как раз и просил Папу Урбана II о помощи против сельджуков; помощь пришла и стала шататься по Константинополю, добывая себе продовольствие и грабя кого попало на правах союзников; Комнин перепугался и переправил их через Босфор в Малую Азию, где они и были перебиты сельджуками. Несколько сотен сумели бежать обратно в Константинополь — в том числе чудесно спасшийся аскет Петр Пустынник, вообще имевший способность чудесно спасаться. Там они стали ждать, пока подойдут рыцари.
Рыцари в это время интенсивно мочили евреев, поскольку именно евреи, наряду с мусульманами, считались главными врагами христианства. Немцы и французы во главе с Готье Нищим, прозванным так за стремительное разорение, отправились вовсе не в Иерусалим, а в прямо противоположную сторону — на север Германии, где устроили массовые погромы, предлагая евреям на выбор смерть или крещение. Под давлением своего войска Готье Нищий, он же Вальтер Голяк, устремился-таки в Константинополь. После переправы через Босфор Готье Нищий был разбит и убит в первом же бою. Вероятно, он и сельджукам предложил на выбор крещение или смерть, и они обиделись.
Дальше подтянулась аристократия, и Петр Пустынник воссоединился с войсками Готфрида Бульонского — того самого, который «вскипел Бульон, течет во храм» (С.Раич). Поход начался в апреле, в Азии они оказались на пике лета, люди и лошади сотнями гибли в переходах от жары. Первой на их пути лежала богатая Никея: осада ни к чему не привела, с суши они ее отрезали, а со стороны Асканского озера никак. Стояли под городом полгода, теряли людей (в общей сложности около 3.000). Наконец Комнин отправил им на помощь флот во главе с Мануилом Вутумитом, которому никейцы и предпочли сдаться, понадеявшись на защиту византийского императора. Что до крестоносцев, рассчитывавших пограбить город и пополнить запасы, — византийцы разрешили им посещать город группами не более чем по десятку человек; в компенсацию за страдания, правда, им выдали никейских лошадей. Разобиженные на Комнина, они пошли дальше — раз уж вышли, надо двигаться, так хочет Бог.
Осадили Антиохию, но ввиду ее огромности и своей малочисленности контролировали не больше четверти периметра, так что в осажденном городе провианта хватало, а вот осаждающие жестоко страдали от голода и начавшихся холодов. Началось дезертирство, а со временем и людоедство. Пламенный оратор Петр Пустынник удерживал рыцарей от бегства, покамест сам не спасся чудесным образом, то есть не удрал, но его изловили и вернули. В рядах крестоносцев свирепствовал тиф, они умирали тысячами.
Лишь три года спустя после начала похода, 7 июня 1099 года, воины достигли Иерусалима. Сначала решено было устроить крестный ход вокруг осажденного города, затем крестоносцы договорились, что каждый получит в собственность сколько сможет захватить, — и 14 июля начался беспрецедентный по жестокости штурм, продолжавшийся двое суток. На рассвете 16 июля город пал, и в нем началась такая резня, о которой очевидцы и годы спустя вспоминали с некоторым ужасом: по одним свидетельствам, крови было по щиколотку, по другим — она доходила до стремян. Вместе с сарацинами было вырезано и все христианское население. Главой Иерусалима был провозглашен Готфрид Бульонский, умерший (по слухам, от холеры) через год; по другой версии, он погиб при осаде Акры. Через две недели после взятия Иерусалима умер Папа Урбан II. А вот Петр Пустынник в очередной раз чудесно спасся, мирно вернулся в Пикардию и основал там монастырь, настоятелем которого и умер в 1115 году.
Вот так оно все было — с кровью, грязью, глупостью, перетягиванием побед, своими и чужими предательствами, сговорами, нарушениями клятв, чудесными спасениями, бегствами, вырезанием сарацинов и христиан, стариков и женщин, — и при желании не составило бы труда написать именно такой эпос о Крестовом походе, а вовсе не «Освобожденный Иерусалим» Тассо. Но Европа построилась на мифе о героическом спасении христианских реликвий, на легендах о подвигах рыцарства и коварстве неверных. А что ж, дома было сидеть? Гнить? Надо двигаться, идти, завоевывать. Так хочет Бог, который наделил человечество вечной жаждой идеала, убийства и гибели за этот идеал. И над кровью и грязью Крестовых походов воздвиглось светлое здание нынешней Европы, куда так стремятся все варвары мира.