Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Известия»
В «Странной истории» угадан и описан один из главных фокусов ХХ века: надежда на то, что человека можно поделить на дурное и хорошее, что взаимообусловленные вещи можно противопоставить, разъять сложный мир на бинарные противоположности.
Именно противопоставление взаимообусловленных и, в сущности, невозможных по отдельности вещей было главной болезнью самого кровавого столетия. А давайте разделим и противопоставим, например, свободу и порядок? Как будто порядок возможен без свободы, на одной дубине… А давайте противопоставим веру и разум? Как будто возможна вера без разума, на одном тупом инстинкте или страхе… А давайте поссорим справедливость и гуманизм? Как будто возможно справедливое общество на антигуманных началах… А давайте ненадолго, лет на пять, пока у нас только устанавливается новый строй, выпускать Хайда! Пусть он погромит, поликует на руинах — а потом мы вернем его обратно, под контроль разума, и настанет нормальная жизнь, будто ничего и не было. А детям скажем, что время было такое.
Не получится. Зло, вышедшее из-под контроля совести, под этот контроль не возвращается. Прежде всего потому, что уже испытало наслаждение свободы и отказаться от него не может, как не может наркоман добровольно соскочить с героина. Джекил вдруг замечает, что Хайд начал вылезать из него без спросу: вот он мирно беседует с друзьями, а вот — ааааа! — на его месте уже извивается непоседливый блондин, готовый наброситься на первого встречного с кулаками. Джекил в отчаянии гибнет — это единственный способ убить Хайда… и то еще, знаете, не факт. Зло живучей добра.
Именно об этой странной повести вечно забывали политические деятели, создающие фантомные партии ради отвлечения народного гнева. Сделаем такое нарочитое, фальшивое, управляемое зло, дабы оттянуть на него все негативные эмоции, — пустим, например, гулять по улицам ручной национализм, чтобы его боялись. Смотрите, мол, что будет, если не будет нас. Или зарядим несколько сразу фальшивых молодежных организаций, чтобы поплясали на портретах «врагов России». Допускаю, что молодежь отплясывает на чужих лицах с искренним наслаждением: выход Хайда — удовольствие сродни эякуляции. Но напрасны надежды Джекилов, полагающих, что они смогут в любой момент вернуть это выпущенное зло в прежние рамки: стоит Хайду вырваться из-под контроля, как он обретает собственную волю. Как шварцевская Тень, до поры такая послушная. Для чего бы вы ни затевали игру в доброго и злого следователя — для того ли, чтобы ввести в заблуждение подследственных, или затем, чтобы избавиться от личных демонов, — не сомневайтесь: это игра смертельная. Управляемого зла не бывает. И рано или поздно вам придется вступить с ним в настоящую схватку — из которой, между прочим, вы далеко не всегда выходите победителем: на коротких дистанциях побеждает тот, у кого меньше моральных ограничений.
Стивенсон предсказал не только провластные молодежные организации, но и саму тандемную структуру власти, поскольку описанный им тандем узнается во множестве исторических ситуаций — до сравнительно недавних и близких параллелей. Всякий раз добро было уверено, что контролирует процесс, — и всякий раз ему приходилось столкнуться с тем, что безнаказанных раздвоений не бывает. Даже если ради иллюзии политической борьбы единой структуре приходилось делиться на условно-доброго и условно-злого нанайских мальчиков, их управляемость в конце концов становится иллюзорной, а борьба — взаправдашней. И кончается эта борьба не победой одного из начал, а гибелью обоих — что и доказал своей судьбой доктор Джекил, искренне веривший в устойчивость тандемных конструкций.
Кто же побеждает? Побеждает добрый мистер Аттерсон, не зря сделанный законником: человек должен уметь уживаться со своим злом, сковывать его законами, подчинять порядку. Уживаться со всей своей сложностью, неразложимой на плюсы и минусы. Ибо только эта сложность — нравственная, политическая, эстетическая, — и составляет нормальное содержание жизни. А там, где нет законов и Аттерсонов, жизнь вырождается в бесконечное взаимоуничтожение Джекилов и Хайдов, которые все больше похожи друг на друга.
Но в России, кажется, из всего Стивенсона до сих пор лучше всего знают «Остров сокровищ» — потому что там про пиастры, пиастры, пиастры…
13 ноября 2010 года
Сия пучина
Ровно 110 лет назад, 16 ноября 1900 года, в России родились два знаменитых драматурга, два Николая — Погодин (в станице Гундоровской на Дону) и Эрдман (в Москве).
В бурные 20-е Погодин, так сказать, овладевал мастерством и служил разъездным корреспондентом «Правды» (книги очерков «Кумачовое утро» и «Красные ростки»). О драматургии он разве что мечтал, тогда как имя Эрдмана уже гремело. Эрдман был членом есенинской группы имажинистов, слыл ядовитейшим московским остряком, его спектаклем-ревю «Москва с точки зрения» открылся Театр Сатиры, он сочинял бесчисленные капустники, его обожала богема, а «Мандат» (1925) выдвинул его в первые ряды советских драматургов, в сатирики булгаковского ранга, что и сам Булгаков немедленно признал, приняв Эрдмана в свой круг. Погодину даже на подходах к этому кругу нечего было ловить. Правда, не сказать, чтоб этот круг был так уж престижен: чувствовали себя «бывшими» и «чуждыми», жили с разрешения, в открытую оппозицию не уходили, да и не было уже никакой оппозиции — острили вполголоса и проталкивали на сцену остатки советской сатиры, что прекратилось наглухо в 1929-м, когда запретили эрдмановского «Самоубийцу» и провалили маяковскую «Баню».
Зато их любили актрисы. Ангелина Степанова, молодая звезда МХАТа, влюбилась в Эрдмана с такой страстью, что вскоре оставила мужа (а Эрдман не смог бросить жену), и все на них любовались, слегка завидуя. Писатель и актриса, что может быть триумфальнее.
В окаменевшие 30-е Погодин стал главным советским драматургом: ему замечательно удавалась поэзия труда и положительные герои. Он их поэтизировал и даже назвал пьесу об индустриализации Южного Урала «Поэма о топоре» (1930). Суть ее и стилистика исчерпывающе выражаются репликой грубого, но растущего рабочего Евдокима: «Верим, верим, страдаем и хохочем». Конфликт: инженер Глеб игнорирует жену Катю, мечтающую блистать в обществе, он занят изготовлением нержавеющей стали. Тут же иностранный концерн, который внешне помогает, но внутренне вредит. Пьеса смешная, герои выпуклые, диалоги живые, поставить бы сейчас — сказали бы: как вырос Сорокин! Впоследствии Погодин написал «Аристократов», про перековку уголовного элемента на Беломорканале. Там был один, который никак не перековывался и только играл на гитаре, но тем временем другой зэк надумал бежать и для этой цели бросился в море, а положительный чекист прыгнул его спасать, и пучина поглотила обоих в момент. Видя то, отрицательный немедленно перековался.
А в 1937-м Погодин написал первую часть трилогии о Ленине: «Человек с ружьем», про то, что не надо бояться человека с ружьем. Пьеса о солдате, влюбленном в Ленина, стала хитом советского репертуара и получила в 1941 году Сталинскую премию. Эрдман тоже ее получил в том же году, за «Волгу-Волгу». Какие-то прямо близнецы. С той только разницей, что Эрдман был тогда лишен права проживания в крупных городах, потому что был уже автором двух запрещенных пьес и сочинил вместе с другом и соавтором Массом несколько злобных басен. Типа «НКВД, придя к Эзопу, схватило старика за ж… Смысл этой басни ясен: довольно басен». А Качалов возьми и прочти их в Кремле на приеме, а товарищ Сталин возьми и спроси, кто автор — в результате Эрдман с Массом отправились в ссылку прямо со съемок «Веселых ребят», и только Ангелина Степанова добилась для своего возлюбленного Коли перевода из Енисейска в Томск. После чего к нему в ссылку приехала жена, и Степанова бросила его навеки. Эрдман больше не писал пьес, но старый друг Григорий Александров привлек его, с 1936 года жившего в Калинине и нелегально наезжавшего в Москву, к работе над «Волгой-Волгой». И «Волга-Волга» стала любимым фильмом вождя — он смотрел его раз тридцать и хохотал.
В ревущие 40-е Погодин был в Ташкенте, в эвакуации, работал над продолжением трилогии о Ленине, вторая часть которой («Кремлевские куранты») была написана еще в 1940-м, но поставлена лишь в 1942-м. Ленин у него вышел очень уж человечен. В середине 50-х автор подготовил новую редакцию, имевшую большой успех. Страшно пил. А Эрдмана как бывшего ссыльного, хоть и лауреата Сталинской премии, отправили в самую далекую эвакуацию, но в Челябинске его догнало распоряжение Берии мобилизовать тов. Эрдмана в ансамбль НКВД. И Эрдман сочинял для этого ансамбля репризы и шутки, и тоже пил, а исполнял их в числе прочих выдающийся артист Юрий Петрович Любимов, впоследствии основатель Театра на Таганке. И тоже пил.
В 1951 году эти близнецы опять получили по Сталинской премии, вот чудеса-то. Погодин — за сценарий фильма «Кубанские казаки», это тоже он, представляете? А Эрдман — за «Смелых людей», про конный завод, противостоящий фашистам, и про вредителя, собирающегося сдать немцам наших элитных жеребцов. Хороший фильм, но уже не такой смешной, как «Волга-Волга». Все стало какое-то третьесортное после пяти лет нового террора. Так что премии им дали только второй степени. Обоим, в один момент.
