История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович

Уже после первых неудач на фронтах в войсках распускались слухи о вражде между Верховным Главнокомандующим и военным министром, что наносило ущерб интересам военных действий и вело к излишним потерям, подрывая доверие солдат к командирам. Агенты Красного Креста, военно-промышленных комитетов, прочих общественных организаций, во главе которых стояли известнейшие в стране буржуазные фамилии и члены Государственной думы, искусственно создавали в армии оппозиционные настроения. Сам же военный министр генерал В. А. Сухомлинов в письме к начальнику штаба Верховного Главнокомандующего генералу Н. Н. Янушкевичу от 10 января 1915 года сетовал, что А. И. Гучков (лидер партии октябристов и одновременно очень популярный в армии и стране «думец») даже собирает «материал для травли правительства по окончании войны» [258].

В начале войны буржуазия, бесспорно, поддержала верховную власть. Во многом это было вызвано разжиганием патриотических настроений вообще, в какой-то мере – перспективой новых территориальных присоединений, в числе коих назывались и Черноморские проливы Босфор и Дарданеллы. Главное: союз монархии Российской империи с конституционной монархией Великобритании и Французской республикой означал, что после победы начнутся политические реформы буржуазного общества по западному, а не прусскому образцу. Но постепенно, по мере «отодвигания» победы в неопределенное будущее либералы от сотрудничества с властью перешли к борьбе с ней. Был забыт и решительно отброшен в мусорную корзину тот лозунг, что выдвигался кадетской газетой «Речь» спустя несколько дней после начала войны: «отложить внутренние споры, когда внешний враг стоит у ворот».

Этот фактор явился резкой противоположностью той ситуации, что сложилась с началом войны в Европе. Европейская оппозиция в полуконституционных монархиях Германии, Австро-Венгрии, Италии пошла на союз с монархическим режимом, ибо сила – только в единении всего общества перед лицом общего врага – иноземца. Наиболее последовательным стал союз общества и власти в Германии, где социал-демократы рейхстага голосовали за военные кредиты, промышленники работали на войну, а власть стремилась учесть интересы всех слоев нации. Такой союз стал залогом германской мощи во время войны, объединив всех немцев. Проводимая канцлером Т. фон Бетман-Гольвегом «политика национального согласия, то есть признания социал-демократической партии в качестве национальной, а затем государственной силы, была бы невозможна без идеологического прозрения и буржуазии, и идеологов либерализма, и государственных деятелей. Германия могла вести войну в течение четырех лет практически против всего мира только благодаря созданной системе регулируемого хозяйства и политического альянса – гражданского мира» [259].

В России же оппозиция полагала, что «чем хуже, тем лучше». Хуже для власти – значит, лучше для буржуазии. Правда и то, что государственная власть Российской империи, в силу узости своего общеполитического кругозора (мог ли такой кругозор обеспечить безынициативный и не претендовавший не на что иное, как на выполнение царских повелений престарелый премьер-министр И. Л. Горемыкин, в начале 1914 года сменивший В. Н. Коковцова?), сама подтолкнула оппозиционные круги к противостоянию. Другое дело, что либералы довели это противостояние до прямого игнорирования интересов государства и нации. При этом было хорошо все то, что являлось плохо для государственной власти страны. Даже немцы перед войной отмечали данное явление: «Русская оппозиция, руководимая кадетами, считает, что все исходящее от правительства скверно. Когда перед японской войной русское правительство в крестьянской общине видело поддержку абсолютизму, кадеты были явными противниками общинного устройства, теперь же они относятся враждебно и к аграрной реформе» [260]. Можно вспомнить, что при голосовании в Государственной думе за проведенный в 1906 году столыпинский аграрный законопроект против голосовали левые фракции и кадеты. Кто же стоял на позициях регресса в царской России?

Действия императора и правительства по отношению к Государственной думе – ее перманентные роспуски и принципиальное нежелание привлечения органа парламентаризма к рычагам реальной власти во время войны, – понудили наиболее радикальную часть думы к противоборству с властями. Именно эта часть и повела за собой все оппозиционное движение, вплоть до буржуазной революции. «Государственная власть России втянула страну в Первую мировую войну, но не смогла добиться поддержки обществом ее ведения до победного конца. Государство упустило руководство войной из своих рук. Субъектом мирно-военных отношений, внутренних и внешних, стали оппозиционные политические партии, ожесточенно боровшиеся за государственную власть» [261]. Причина тому обычная: по справедливому замечанию Ж. Ле Гоффа, «растущая дистанция между экономическим могуществом и социально-политической слабостью» высших слоев буржуазии.

Первый массированный пакет обвинений в преступности государственной власти вообще и военного ведомства в частности, как основного пунктика нападок, оппозиция выдвинула в середине 1915 года. Время было выбрано исключительно верно: отступление русских армий из Польши и Галиции не могло позволить властям нарушить хрупкий внутренний мир репрессалиями в отношении думы. Вдобавок развертывание промышленности на военные рельсы требовало поддержки буржуазных кругов. Поэтому, воспользовавшись ситуацией явных провалов со стороны государственной власти (действительно, ведь страна все-таки реально не была подготовлена к Большой европейской войне), оппозиция нанесла первый удар.

«Подыграли» и на фронте. Начатая Ставкой в том же году ничем не оправданная кампания поиска «предателей» – «шпиономания» – сыграла роковую роль, позволив объяснять все явления негативного плана на фронте и в тылу словом «измена». Как раз через Ставку, в бытность Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича, оппозиция пыталась оказать давление на императора. Недаром первые соглашения правительства с буржуазными кругами о предоставлении частному капиталу государственных субсидий на организацию оборонной промышленности были предприняты при посредничестве Ставки. Чрезвычайно благожелательно настроенный и приближенный к великому князю Николаю Николаевичу контр-адмирал А. Д. Бубнов открыто вспоминал, что «общественные круги, порвавшие связь с правительством, находившимся под влиянием “темных сил”, ведших Россию к гибели, продолжали видеть в Ставке луч надежды на спасение и стремились через посредство Штаба Верховного Главнокомандующего воздействовать на Государя, чтобы побудить его изменить пагубную для России внутреннюю политику престола и правительства» [262]. Очевидно при такой логике, что политика Временного правительства, составленного из деятелей оппозиции, к гибели страны не вела?

Впрочем, нельзя не сказать, что пропаганда накладывалась на благоприятные условия реальности. Просто в какой-то стране интеллигент, стиснув зубы, продолжает оставаться патриотом до конца (отчетливо – Великобритания и Германия); а в какой-то сникает после первых же неудач и своей антиправительственной деятельностью с объективной точки зрения фактически переходит на сторону врага. Само собой разумеется, что оппозиционеры представляли себя стороной, обороняющейся от не могущей выиграть войну бюрократии. Так, один из сподвижников выдающегося деятеля либеральной буржуазии князя Г. Е. Львова, после революции возглавившего Временное правительство, писал: «В борьбе с бюрократией общественные организации крепко держались за Государственную думу… Самая скромнейшая, Четвертая дума, оказалась невольно вовлеченною в борьбу за власть» [263]. Как можно быть «невольно вовлеченным» в наиболее важное в политической жизни государства – борьбу за власть? Да еще князю Львову, главе проворовавшегося в годы войны Земгора?