История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович
Столыпин требовал всего-навсего двадцати лет внешнего и внутреннего покоя. Верховная власть не пожелала и не смогла обеспечить мира внешнего, а оппозиция сделала все от нее зависящее, чтобы сломать мир внутренний. Оборачивание двух миров в две войны неизбежно ломало монархическую империю, как это было продемонстрировано еще событиями Первой русской революции 1905-1907 годов, когда только лишь незначительные по сравнению с семнадцатым годом масштабы революционного процесса, мало затронувшие армию – опору государственного режима, позволили царизму вырвать пиррову победу. В условиях мировой борьбы эти масштабы коренным образом гипертрофировались: перевод жизни страны на военные рельсы, гибель кадровой армии, «министерская чехарда».
Соответственно процессы ведения внешней войны и разжигания войны внутренней также приобрели тенденцию к перманентному наращиванию в геометрической прогрессии из месяца в месяц. А экономический базис так и не был создан, и не мог быть создан за такой короткий срок: строительство капитализма по западному образцу, по сути дела, только начиналось. И нельзя забывать, что это был капитализм «догоняющего типа», «периферийный капитализм», успех строительства которого напрямую зависел от обеспечения государством сверхусилий всего общества. В. П. Данилов отмечает, что догоняющее развитие непременно усиливает роль государственной власти: «Государство принимало на себя осуществление необходимых изменений в обществе, выступало их творцом». Для этого нужна сильная власть авторитарного типа. Тем более в стране такой суровой природы и малого прибавочного продукта, как Россия. Поэтому «придавленность гипертрофированной государственной властью лишало общество способности спонтанных изменений, которые в других странах совершались как бы сами собой» [255].
В основе функционирования общества в первую голову лежит экономика, чей уровень развития решающим образом влияет на развитие культуры, внутренней и внешней политики, общей жизнедеятельности социума. Соответствующий для утверждения «британского конституционализма» или даже французской «демократии» экономический уровень еще не был достигнут. А власть манила уже теперь и сейчас. Ждать либералы не хотели.
Сколько времени шагала та же Франция от начала Великой французской революции до установления демократической структуры президентско-парламентского образца? Через империю Наполеона, правление двух королей, империю Наполеона III – почти век с неизбежными откатами и наращиванием политического потенциала демократии на каждой новой ступени. В России же оппозиция надеялась, что все будет сделано сравнительно быстро, с опорой на теоретические достижения Западной Европы, забывая об аграрной экономике страны. Поэтому учеными и делается совершенно справедливый вывод, «что уровень западных свобод и потребления при существующем [тогда] уровне экономического развития мог быть обеспечен только очень небольшой элитарной группе за счет усиления эксплуатации всего остального общества» [256].
Нельзя забывать, что строительство капиталистической демократии в ее западноевропейском понимании предполагает первоначальное накопление капитала в гигантских размерах. Западная Европа накопила его в колониях, США – в освоении девственного пространства и эксплуатации отсталых стран Латинской Америки наряду с привлечением наиболее активных людей со всего мира. Где все это могла взять Россия?
Точно так же, как демократии Греции базировались на рабском труде, так и демократии Западной Европы ковались на труде населения колоний. Россия же могла опираться исключительно на собственные ресурсы, ибо восточный, основанный на византийской духовной традиции монархический патерналистский режим не мог предполагать такой обыденной для европейца вещи, как ограбление собственных окраин, выставив их в качестве колониальных отрезков. В этом смысле монархический принцип правления противостоял капиталистической модернизации западного образца.
И очевидно, что строительство западного капитализма в Российской империи начала двадцатого века могло стать успешным только при условии разделения нации на две неравные части, одна из которых жила бы по западным стандартам за счет другой. Но, в отличие от монархической России, где, разумеется, было эксплуатирующее меньшинство и эксплуатируемое большинство, резко сокращались все этажи (и вертикаль, и горизонталь) социальной мобильности. А главное – не было бы перспектив улучшения жизни большинства, так как оно рассматривалось бы не в качестве граждан, а в качестве «колониального населения».
Тем более что при 160 000 000 населении империи вполне можно было бы выделить 20 000 000 человек резко вверх и 140 000 000 человек резко вниз. Примерно так же произошло в нашей стране после 1991 года, только с поправкой на количество в приблизительно той же пропорции. Средний класс необходим государству в качестве опоры существования во имя строительства гражданского общества и правовой государственности, но не крупному капиталу, объективно стремящемуся расширить пространство своей эксплуатации.
Это был бы явный регресс. Ведь при монархии государственная власть своими пусть половинчатыми и зачастую непоследовательными реформами старалась «подтянуть» 130 000 000 крестьянского сословия вверх. Середняки – вот кто должен был бы составлять основную массу населения страны средний класс по европейской терминологии, при всей относительности такой характеристики. Понятно, что в характерологической государственнической системе говорить о среднем классе, обладающем экономической независимостью от государства, было бы слишком смело.
Выстроенная по западной модели демократия в России начала двадцатого столетия очевидно закрепляла бы статус-кво эпохи крепостного права (разве что без самого прикрепления к земле, да и то еще не факт). В этой ситуации Россия становилась бы несомненным сырьевым придатком Запада, чего, собственно говоря, и добивались союзники по Антанте. Глобальное распределение мировых финансовых потоков исключало Россию из ряда метрополий, переводя ее в разряд денежных и ресурсных доноров. Планы расчленения России, где с 1918 года шла Гражданская война, державами Антанты после победы над Германией и ее союзниками – это подтверждение сказанного.
Бесспорно, что рвавшийся к верховной власти капитал обо всем подобном даже и не думал. Не давал себе поводов для размышлений. Политическая власть – это всегда рычаг для усиления эксплуатации основной массы населения страны. А изменилось многое: громадное количество населения Российской империи за годы Первой мировой войны и в преддверии ее получило тот бесценный опыт, что ранее накапливался столетиями. Пятнадцать с лишним миллионов мобилизованных в вооруженные силы, бурное развитие кооперации, столыпинская аграрная реформа и многое, многое другое – все это означало, что русское крестьянство начала двадцатого века по сравнению с самим же собой двадцатилетней давности – это две большие разницы.
Оппозиция же полагала, что народ является послушным стадом в руках любой инстанции, что заявит о себе в качестве верховной власти. Между тем «война 1914-1918 годов вскрыла и убедительно показала не только пороки и слабости российской бюрократии, но и неспособность общественного организма империи функционировать в модернизировавшемся за годы всемирной бойни социальном пространстве. Это должно было бы насторожить потрясателей основ из либерального лагеря, спешивших оттеснить с авансцены утомленного самодержавием монарха. Не насторожило…» [257].
Первыми мишенями для ударов оппозиции стали преданные слуги монарха, пусть даже и имевшие на своей совести немало грехов некомпетентной деятельности на занимаемых постах. Ужели этих грехов было меньше на совести оппозиционеров? Так как армия в 1905 году выступила защитницей престола и сумела опрокинуть расчеты либералов (не забудем, что и П. Н. Милюков из Финляндии призывал к общегражданскому неповиновению государственной власти), то ее следовало обезвредить первой.
