История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович
Конечно, пойти на сепаратный мир с Германией французы и особенно англичане никогда бы не смогли: не для того затевалась война, чтобы позволить немцам выйти из нее победителем. Однако прочее было подмечено верно: русским никогда бы не позволили взять «тайм-аут» для улаживания внутренних проблем по тому образцу, что взяли для себя англо-французы в 1915 году, когда в течение девяти месяцев Французский фронт застыл в «оперативном безмолвии», и только в сентябре французы отважились на частную операцию в Шампани. Потери же русских армий, почти весь 1915 год отступавших на восток, были громадны – три с половиной миллиона человек.
Таким образом, как представляется, нельзя просто так обвинять союзников и противников Российской империи в том, что они старались в максимальной степени умалить те выгоды и преимущества, что должна была получить Россия после победы в Первой мировой войне (в этой победе по окончании кампании 1916 года на Западе уже не сомневались). Англо-французы были вынуждены идти на это, дабы не допустить такого усиления России, что превысило бы их собственное усиление.
Двадцатый век отчетливо показал, что мировая гегемония находится в руках колоссальных государств, обладающих большими человеческими, природными, географическими ресурсами. Россия (СССР), США, Китай – вящее тому подтверждение. Одного только культурного и техническо-организационного превосходства европейских государств над прочими странами (как колониями, так и полуколониями) уже не хватало: пример Германии, надорвавшей себя в двух мировых войнах, показателен.
Иначе говоря, великие державы Запада, не желавшие допустить теперь уже вполне вероятной русской гегемонии в Европе, были правы в своей политике – ибо в политике нет друзей, а есть только интересы. Ключевой вопрос в том, почему русская дипломатия, военно-политическое руководство, экономическая элита страны не захотели и (или) не смогли противодействовать чужому влиянию, отстаивая собственный рывок вперед. Именно в этом отношении наиболее ярко проявилась та гниль монархической государственности, что успела накопиться к началу XX века и не была изжита в ходе поступательных (как правило, половинчатых и компромиссных) реформ 1905-1914 годов. Война обнажила эти язвы, а неумелые действия государственной власти и провокационная деятельность оппозиционных кругов обострили болезнь до того предела, за которым уже начинается революция как вероятный метод выхода из наметившегося тупика общего развития государства.
Враги русской государственности рассчитали точно, нанеся смертельный удар по подгнивавшей монархии во время тяжелейшей войны. Общегосударственный кризис семнадцатого года обусловил и бессилие российской дипломатии. С русскими переставали считаться, а сама страна, как считают современные исследователи, «утратила статус великой державы».
Даже оказавшись в числе победителей, немонархическая Россия должна была бы смириться с потерей Польши и Прибалтики (не говоря уже о Финляндии), а также отказаться от территориальных приобретений, в том числе и Черноморских проливов. Страна из «субъекта мировой политики» превратилась бы в «объект империалистических сделок». В итоге, «каждый норовил отхватить свой кусок добычи, одна Россия оставалась во всеоружии высоких принципов и фактически на положении проигравшей стороны».
При этом, разумеется, никто и не думал освобождать Россию от огромных долгов, сделанных в ходе войны. Как говорит западный исследователь, «ко времени падения царизма Россия была крупнейшим мировым заемщиком, на которого приходилось около одиннадцати процентов мирового объема международных долгов». Это – около 13 800 000 000 рублей, почти половину которых составляли как раз военные займы (русская кровь являлась, разумеется, «бесплатной»). Данный размер иностранного долга страны равнялся тридцати пяти процентам общенационального дохода в 1913 году [250]. Таким был главный итог участия Российской империи в Первой мировой войне.
Правление в семнадцатом году революционеров всех мастей от октябристов и кадетов до эсеров и меньшевиков в смысле международных отношений также многократно унизило страну и ее интересы, в несравнимо большей степени, нежели это было при царизме. В эмиграции революционные вожди с пеной у рта продолжали доказывать, что были абсолютно правы, свергая монархию во время тяжелейшей войны, что царизм не мог выиграть войну, а самих их, любимых, подвел народ, чье поведение и реакция на революцию оказались не такими, как это представляли себе Гучков, Милюков и Керенский сотоварищи.
События 1917 года отчетливо показали потомкам, насколько опасны для судьбы Отечества безответственность насквозь лживых и донельзя подлых политиканов, готовых ради собственного прихода к власти пожертвовать страной и народом. Напомним, что сами-то они почти все более-менее благополучно выбрались за границу, оставив миллионы русских людей погибать в Гражданской войне и впоследствии в нечеловеческой жестокости взаимного террора Гражданской войны и большевистского режима. Кто лично из этих политиканов дрался с очерняемыми ими в мемуаристике большевиками с оружием в руках?
Отечественные исследователи показывают положение, в котором оказалось Временное правительство, как фактически безвыходное. Но и спустя многие годы предлагают свое мнение по поводу поиска возможных выходов. А. И. Уткин говорит: «Если оценивать ситуацию с внутренней точки зрения, то Временное правительство было обязано заключить перемирие с Центральными державами не далее как весной 1917 года. В конечном счете, исторический союз России с Западом, как это ни парадоксально звучит, можно было спасти только отступя от этого союза в начале апреля 1917 года (когда вступление в войну Америки практически лишило Германию шансов на победу). Петроград, возможно, смог бы “купить” согласие Запада, обязав немцев не выводить войска с Востока. Тогда в правительстве России оставались бы лидеры, настроенные прозападно. Их отказ от Стамбула, от Лондонского соглашения 1915 года мог бы показать серьезность (и неизбежность) их маневрирования. Но живая артерия между Россией и Западом в этом случае перерезана не была бы». Впрочем, сразу после Февраля англичане приступили к политике сокращения поставок в Россию промышленного оборудования и сырья. Курс на ослабление Российской империи и обращение ее в зависимую страну придерживался в Великобритании в ходе всей войны.
Как видно, решающим условием любого варианта становилось присутствие на Восточном фронте той массы германских войск, что стояла там к началу 1917 года: американские армии могли быть готовы не ранее весны 1918 года. Поэтому, на наш взгляд, более реальным для удержания власти буржуазно-социалистическим правительством представился бы вариант, предложенный (правда, уже слишком поздно для своего реального воплощения) последним военным министром последнего состава Временного правительства генералом А. И. Верховским. Это – переход к оплачиваемой армии (сейчас бы ее назвали контрактной), чтобы оставшимися двумя миллионами штыков удержать Восточный фронт впредь до победы союзников. Несомненно, что главным условием контракта должна была бы стать оплата не столько деньгами, сколько землей (для крестьян) и гарантиями повышения социального статуса после войны (для горожан). Разумеется, все эти условия должны были быть распространены и на членов семей погибших воинов-контрактников.
Глава 4
Война и оппозиция
Антиправительственная кампания
Вне всякого сомнения, то ведение войны Российской империей, что обозначилось к 1916 году, резко отличалось от чрезмерно оптимистических настроений, господствовавших в обществе 19 июля 1914 года. Мало того что войну так и не удалось выиграть в короткие сроки, так русская Действующая армия в 1915 году потерпела ряд тяжелых поражений, оставила неприятелю Польшу, Литву, часть Прибалтики, завоеванную в первый месяц войны Галицию. Потери превышали все дотоле мыслимые масштабы: к началу Брусиловского прорыва русские вооруженные силы потеряли 5 366 000 человек, в том числе 1 896 000 – пленными. К маю 1917 года эти цифры увеличатся еще на 2 168 000 человек [251].
